– Какую?

– Эту.

Сняв заячьи носки, Тэмуджин принялся растирать ступню. Ван-хан старался не смотреть на его пальцы. Может быть, Джамуха все выдумал, может быть, в голове Тэмуджина не было и нет коварных замыслов, но Нилха-Сангуну все-таки лучше держаться от него подальше.

– Дети твои, наверное, уже стали взрослыми? – спросил он, приближая неизбежный разговор.

– Я привез показать тебе старшего сына и мою любимую дочь.

Ван-хану пришелся по душе и Джучи, робкий, с добрыми, ласковыми глазами, и маленькая бойкая Ходжин-беки. Лучшего жениха для внучки и лучшей невесты для внука, наверно, и не сыскать…

– Хан-отец, у меня есть дети, у тебя внуки… – Тэмуджин присел на постель, взял его за руку. – Им предопределено продолжить начатое тобой и моим отцом…

Он замолчал, кажется, ожидая, что Ван-хан подхватит невысказанную мысль и выскажет ее сам. Но Ван-хан не стал ему помогать. Пусть уж сам…

– Хан-отец, как буря сухие семена трав, разметывает жизнь людей. И люди без роду, как семена трав, где зацепились, там и пускают корни. Иное дело те, у кого есть родичи. Куда бы ни угнала буря жизни, сын постарается возвратиться к отцу и матери, брат к брату, отец к детям, муж к жене.

Рассудив так, я подумал, хан-отец: будет хорошо, если наши семьи, твою и мою, свяжут узы родства.

– Кому будет хорошо? – с откровенной враждебностью спросил Нилха-Сангун.

– Что бы ни случилось, наши дети будут вместе, наши улусы рядом…

– А ты – держать поводья улусов, – вставил Нилха-Сангун.

Зеленые искры скакнули в глазах Тэмуджина, пальцы правой руки скрючились и один по одному стали прижиматься к ладони, собрались в увесистый кулак, окаменев от напряжения. И медленно, будто нехотя, расправились.

– Нилха-Сангун, кто может сказать, что будет с тобой или со мной завтра? Люди в нашем возрасте заботятся не о себе, о будущем своих детей.

Разве я говорю не верно, хан-отец?

– Не докучай отцу! – выкрикнул Нилха-Сангун. – Дети мои, а ты со мной и говорить не хочешь. Думаешь, больного и слабого от болезни отца легко оплетешь льстивыми словами… Постыдился бы!

– Мы с тобой еще поговорим…

В голосе Тэмуджина, послышалось Ван-хану, прозвучала скрытая угроза.

Нет, не быть миру меж ними. Не быть. Никакое родство не сделает друзьями Нилха-Сангуна и Тэмуджина.

– Хан-отец, я надеюсь на твою мудрость. Твое слово всегда было для меня как огонек для путника, блуждающего в метельной степи.

– Тэмуджин, я и верно болен, слаб. Не ко времени ты затеял этот разговор.

Тэмуджин медленно распрямился. Дрогнули рыжие усы, сузились глаза. Он понял: это отказ.

– Мы потом поговорим. Когда-нибудь… – торопливо добавил Ван-хан.

Но Тэмуджин его, кажется, уже не слушал.

Хори-туматам не давали покоя меркиты. Слали к Дайдухул-Сохору гонцов, не скупясь на посулы и угрозы, склоняли его встать под боевой туг Тохто-беки. Верный заветам своего отца, Дайдухул-Сохор отклонял домогательства меркитских нойонов. А они становились все настойчивее. В речах гонцов стало меньше посулов и больше угроз. Наконец непреклонность Дайдухул-Сохора вывела Тохто-беки из себя. Около тысячи воинов под началом Тайр-Усуна спустились вниз по Селенге, до устья впадающей в нее Уды, остановились тут. Посланец Тайр-Усуна потребовал: хори-туматы должны признать над собой волю Тохто-беки. Если воспротивятся и в этот раз, весь народ будет полонен, превращен в рабов – боголов и роздан в меркитские курени.

Едва проводив посланца, Дайдухул-Сохор собрал всех воинов, остальным велел откочевать в глухие лесные урочища.

Воины хори-туматов двинулись вниз по Уде.

Чиледу ехал рядом с Дайдухул-Сохором и Ботохой-Толстой. На лесной тропе под копытами коней звонко хрустели сухие сучья. Над вершинами деревьев со стрекотом летали кедровки. Остро пахло хвоей и разогретой солнцем сосновой смолой. Справа, слева за стволами деревьев мелькали конные воины, сзади шли пешие лучники. Чиледу оглядывался, качал головой.

Хори-туматам далеко до меркитов… Что же это будет? Тронул рукой Дайдухул-Сохора:

– Ты вправду хочешь сражаться с Тайр-Усуном?

– Что тебя тревожит?

– Меркиты – умелые и отважные воины. Каждый из них вырос на коне, меч его руке привычен, как кнут для пастуха.

– Слышишь, Ботохой, он сомневается в доблести и отваге наших воинов.

Ботохой-Толстая повернулась в седле, сбив с шагу свою лошадь, спокойно-вопрошающе взглянула на Чиледу.

– Ни в доблести, ни в отваге я не сомневаюсь. Но у нас не все воины сидят на конях, не у всех есть мечи.

– Э, Чиледу, у нас есть оружие, которое сразу обратит меркитов в бегство. – Дайдухул-Сохор лукаво улыбнулся, положил руку на могучее плечо жены. – Выпустим вперед мою Ботохой, глянут на нее меркиты и от страха попадают.

Ботохой-Толстая погрозила мужу кулаком величиной с детскую голову. На ее поясе висели тяжелый меч в простых деревянных ножнах, берестяной саадак с луком, величиной в рост взрослого мужчины. Лошадь ей подседлывали всегда самую крупную и выносливую, но и она под Ботохой долго не выдерживала, приходилось менять. В шутку, а может быть, и всерьез Дайдухул-Сохор рассказывал, как его жена однажды поехала охотиться на болото. Лошадь увязла по брюхо. Ботохой выволокла ее из грязи, взвалила на плечи и вынесла на сухое место.

– Если бы можно было так легко напугать меркитов! – Конь Чиледу прошел рядом с сосной, колючая ветка мазнула по щеке.

– Если меркиты так сильны, почему же они не могут одолеть Тэмуджина? – погасив смех, спросил Дайдухул-Сохор. – Почему всегда бывают им биты?

– У Тэмуджина сейчас много воинов.

– Сейчас. Но ты же сам говорил, что Тэмуджин был гоним и малосилен.

Или он умнее, храбрее и Тохто-беки, и других его врагов?

– Не знаю. Может быть. Но не одним умом и храбростью побеждает Тэмуджин. Он сулит людям покой, и они идут за ним.

– Знает, что сулить. – Дайдухул-Сохор сорвал лист березы, разжевал, выплюнул. – Чтобы уберечь свой покой, мы отказываемся пристать к меркитам, к хану Тэмуджину, к любому другому нойону. И если дело дойдет до драки, хори-туматы себя покажут. На них нет железных шлемов, их сердце не прикрывают крепкие куяки. Но у каждого есть лук и стрелы. А кто сравнится с хори-туматами в умении стрелять? С детства мы научены бить на бегу косулю и быстро летящую птицу, прямо в сердце разить лося и медведя.

– Это мне известно.

– Но тебе не известно другое. Степные люди глохнут и слепнут в наших лесах. Деревья и скалы, реки и болота становятся нашими воинами.

В одном переходе от устья Уды Дайдухул-Сохор остановил своих войнов.

Всадники расседлывали коней, пешие, подтягиваясь, валились в тени деревьев на мягкую траву, на рыжую подстилку из хвои. К Чиледу подъехал Олбор, понизив голос, спросил:

– Меркиты близко?

– Близко, сын. Страшно?

– Нет, совсем нет, отец.

Но Чиледу видел, как неспокоен сын, как страх и нетерпение схлестываются в его душе и как ему хочется казаться бывалым воином, чтобы скрыть от других душевную сумятицу.

– Если придется сражаться, держись, Олбор, поближе ко мне.

– Хорошо, отец, – согласился он, но, испугавшись, что торопливое согласие выдаст его страх, лихо сдвинул меч на поясе. – Попробуем, крепки ли меркитские кости!

Печаль сдавила сердце Чиледу. Олбор не знает, что он ему не отец, что настоящий его отец или кровные братья, возможно, находятся среди воинов Тайр-Усуна. И как знать, не поразит ли меч Олбора кого-то из них, не падет ли сам Олбор от меча отца или брата. Сколько непостижимого уму человеческому творится на этой земле. И почему вечное небо не обрушит громы, не испепелит зло?..

Дайдухул-Сохор созвал совет старейшин племени. После непродолжительного разговора решили лучников под началом Ботохой поставить в узком проходе меж гор, конных вести навстречу меркитам.

– А разве ты не хочешь поговорить с Тайр-Усуном? – спросил Чиледу у Дайдухул-Сохора. – Лучше охрипнуть от спора, чем захлебнуться кровью.