– Они жаловали титулы…

– Джаутхури? – скривился от пренебрежения хан.

– Почему только джаутхури? Есть и другие почетные титулы. Ван…

– У нас был уже один ван, другого не надо.

– Ваны тоже бывают разные. Например, го-ван – князь государства. Выше его может быть только сам император.

– Го-ван… Го-ван, – повторил хан, прислушиваясь. – Может быть, и подойдет. Я подумаю. А чем вознаградить тебя, мой храбрый Субэдэй-багатур, тебя, мой сын?

– Сражаться под твоим тугом, водить твоих воинов для меня награда, сказал Субэдэй-багатур.

Сын промолчал. Он хотел что-то сказать, но, как видно, не решился.

– Я подумаю, как вознаградить вас. Теперь ступайте отдыхать.

Джучи спросил:

– Отец, ты будешь сегодня у нашей матери?

Идти к Борте, постаревшей, ворчливой (для нее он все еще оставался Тэмуджином), хан не собирался. Но что-то мешало ему прямо сказать об этом.

Может быть, ждущие, просящие глаза Джучи, может быть, что-то другое.

В юрту впорхнула Хулан. Веселая, румяная, приветливая, сверкая украшениями, позванивая браслетами, прошла к нему, села рядом. Она обладала властью над ним, какой не было ни у одной из жен, и он с охотой сносил эту необременительную, порой даже приятную власть.

– Наш Кулкан не видел тебя уже несколько дней… Подари вечер нам.

Все-таки она умела приходить на помощь, когда это было необходимо. Он улыбнулся Джучи, развел руками – сам понимаешь, ты же мужчина… Сын не принял его дружеской доверительности. Поклонился ему не как отцу, как повелителю.

– Могу ли я попросить о милости?

Помедлив, он с холодком сказал:

– Проси.

– Прошу милости не для себя. Мы взяли в плен младшего из сыновей Тохто-беки. Он такой стрелок из лука, каких я не видел. Спроси у Субэдэй-багатура. И молод.

– Это так, – подтвердил Субэдэй-багатур и неожиданно разговорился: Он поистине не знает, что такое промах. Где нам не попасть в корову, попадет в коровий глаз.

Хан вспомнил, как гнался за хуланом, метал стрелу за стрелой – и все мимо… Они радуются силе и твердости руки, зоркости глаза какого-то недобитого врага, когда… Но об этом никому не скажешь. Досада росла в нем.

– Что же ты хочешь для этого… как его?

– Для Хултугана. Сохрани ему жизнь, отец. Такие люди рождаются редко.

Досада переросла в неясную обиду. Хулан это почувствовала.

Наклонилась к Джучи.

– Не взваливал бы на плечи отца все несущие, лишние заботы.

– Стыдись, он твой соплеменник, меркит, – укорил ее Джучи.

На висках Хулан качнулись подвески с крупными рубинами. Вспыхнули уши, стали ярче рубинов, но сдержанность не оставила ее.

– Тебе ли, Джучи, напоминать об этом?

– Тебе ли, женщина, встревать в разговор мужчин?

– Женщина создана для того, чтобы оберегать мужчин.

– И путаться под ногами, когда они того не желают.

Они говорили вполголоса, и со стороны все можно было принять за шутку. Но хан видел, как ширится, углубляется непримиримость сына и Хулан.

Гневно приказал:

– Хватит! – Глянул на нойонов – они стояли, потупив взоры, будто стыдились того, что слышали, – быстро-быстро пересчитал пальцы. – Джучи, для вас, моих сыновей, я завоевал столько земель, покорил столько племен и народов… И ты просишь… Не можешь обойтись без какого-то Хултугана, сына врага нашего рода! Не будет милости! Самое лучшее место для врага – в земле.

– Смилуйся, отец, ради меня!

– Ради тебя, ради всех моих сыновей и внуков я не знаю покоя, не даю себе отдыха. Я думаю о том, как уничтожить врагов, ты, мой сын, – о том, как сохранить им жизнь. Это негодное дело. Подумай о своем имени. Доброе имя ищи – не найдешь, дурную славу скобли – не соскоблишь… Боорчу, скажи кешиктенам, пусть они отправят Хултугана к его отцу и старшим братьям.

– Великий хан…

– Молчи, Боорчу, и делай что велено!

– Отец, это жестоко… Ты жесток, отец! – Кровь отхлынула от лица Джучи, страдальческие глаза стали большими – будто его самого приговорили к казни.

В душе хана шевельнулось смутное сомнение в своей правоте, но он отмахнулся от него: сомнение – удел людей слабых.

– Да, сын, я жесток. Но жестокость к врагу – милосердие к ближним.

Сын молча вышел из юрты.

За городской стеной Хотана на просторной равнине шло торжественное пятничное богослужение. Правоверные молились, обратив благочестивые лица в ту сторону, где за горами, реками, пустынями была священная родина пророка – благословенная Мекка. Над правоверными возвышался деревянный мимбар,[39] на нем стоял Алай ад-Дин.

Кучулук осадил коня перед мимбаром. Пыль из-под копыт серым облаком покатилась на правоверных. За спиной Кучулука сопели кони его воинов.

Имам, лизнув палец, перевернул страницу Корана, метнул на Кучулука и его воинов настороженно-враждебный взгляд. Уничтожением посевов вокруг Хотана и Кашгара Кучулук принудил мусульман к покорности. Но они тайно и явно уповали на хорезмшаха Мухаммеда… Несколько дней назад Кучулук потребовал от Алай ад-Дина включить в хутбу свое имя. Старый гурхан вознесся в райские сады, слушать песнопение ангелов, и теперь Кучулук был единственным правителем остатков его владения, наследником его титула.

Имам отложил Коран, поднял к лицу сухие руки.

– О боже! – Слово вырвалось, как вздох. – Сделай вечными основы царства и веры, подними знамена ислама и укрепи столпы неоспоримого шариата, сохраняя державную власть великого, справедливого, великодушного владыки народов, господина султанов, распространителя устоев спокойствия и безопасности, дарителя благодеяний – того кто дает помощь рабам, больным, того, кому дана помощь от неба, кому дана победа над врагами, кто поддерживает правду, земной мир и веру – халифа Насира, – да сделает аллах, которому слава, вечным его царство в халифате над землей и да увеличит его доброту и благодеяния.

К концу чтения хутбы голос имама набрал силу, он раскатывался над правоверными не смиренной просьбой, а грозным предостережением.

– Я не слышал своего имени, – сказал Кучулук. – Может быть, ты произнес его слишком тихо?

– Твоего имени я не произносил.

– Почему, достойный?

– Законным государем и правителем может быть только тот, чью власть освятил своим соизволением наместник пророка – халиф.

Имам говорил с ним как с учеником медресе, ровным голосом, но из глаз не уходила враждебная настороженность.

– Ваш халиф далеко. Ты, имам, узаконишь мою власть над правоверными.

– Я этого не сделаю.

– Найду другого имама.

– Другой тоже не сделает. Это право принадлежит халифу. Никому более.

– Тогда ты поедешь в Багдад и возвратишься с соизволением халифа.

– Я не поеду в Багдад. И халиф не даст тебе своего соизволения.

– Зачем, достойный, упрямишься? Ты видишь, я терпелив. И ты знаешь: я настойчив.

– Мы напрасно тратим время. Правоверными не может править неверный.

Ты надел на нас ярмо покорности, но наши души тебе не облачить в одежды лицемерия.

– Я хорошо понял тебя, имам. Правоверные не могут быть подданными неверного. Тогда мне остается одно: обратить подданных в свою веру или веру моей жены, дочери гурхана.

– Твоя вера и вера твоей жены есть заблуждение ума человеческого.

– Ты лжешь, имам! – Кучулук привстал на стременах. – Эй, вы, поклонники пророка Мухаммеда! Слушайте меня, вашего правителя и повелителя. Я утверждаю: ваша вера – обман. За сотни лет до вашего Мухаммеда бог послал на землю Христа. Разве не так? Разве об этом не сказано в чтимой вами книге? Подтверди, имам, если ты честный человек.

Имам молчал, прижимая к груди Коран с потрепанными, побитыми углами.

– Молчишь? Да и что ты можешь сказать! Бог один, и ему не для чего отправлять людям одного за другим своих посланцев. Ваш Мухаммед сам себя возвел в пророки. Я спрашиваю вас: если ваш пророк обманщик – кто вы, его последователи? Вы не правоверные, вы легковерные. Пусть любой из вас подойдет и докажет мне, что я говорю неправду.