А мимо с гиканьем, свистом скакали всадники.

Этого часа Тэмуджин ждал многие-многие годы. Ждал с того самого дня, когда Таргутай-Кирилтух отобрал у него скакуна – гнедого жеребчика. Шел к этому часу через унижения, заблуждения, через горечь потерь, душевную боль, преодолевая свое неверие и муки совести.

Он остановил коня на сопке, овеваемой слабым ветром. Впереди жарко поблескивала излучина Онона. По широкому лугу, вытаптывая свежую зелень, неслись всадники. Одни сдерживали коней и поворачивали назад, другие кидались с берега в реку, переплывали на ту сторону и скрывались за грядой тальников.

Ему казалось, что это то самое место, где он когда-то сбросил колодку, зайцем бежал по кустам, потом, как рыба налим, таился в воде под берегом.

Слез с коня, присел на прогретый солнцем камень. За спиной столпились нойоны и туаджи – порученцы, ждали его приказаний. Он обернулся, подозвал Даритай-отчигина.

– Скажи, дядя, вы с Таргутай-Кирилтухом пировали тут?

В прижмуренных глазах Даритай-отчигина метнулось беспокойство.

– Когда пировали?

– Давно. Вы пили кумыс и архи, а я чистил котлы. Потом убежал…

– А-а… Это не тут было. Выше по реке. Много выше. Совсем в другом месте.

Тэмуджину почему-то не хотелось, чтобы это было в другом месте.

– У тебя плохая память, дядя!

– Память у меня очень хорошая.

– А я говорю – плохая. Слишком многое забываешь.

– Стар становлюсь, – охотно согласился дядя, попятился и вдавился в толпу нойонов – подальше от глаз племянника.

Этот разговор на короткое время омрачил радость Тэмуджина. Отвлекаясь от него, он снова стал смотреть на берег Онона. Его воины заполнили весь луг, отжали от реки сдавшихся тайчиутов, сбили в кучу и погнали назад.

Ниже через пологий увал перекатывались кэрэиты Ван-хана.

Прискакал Мухали, подгоняя двух воинов-тайчиутов.

– Хан Тэмуджин, в руках этих людей были Таргутай-Кирилтух и его сын.

Они их упустили.

Воины соскочили с коней и пали ниц.

– Рассказывайте.

Воины подняли головы.

– Хан Тэмуджин, мы были нукерами Улдая. Наш господин и его отец покинули разгромленное войско и побежали в кочевья меркитов. Нас они взяли с собой. А зачем нам бежать в чужие земли? Подумав так, мы решили возвратиться. И прихватили с собой наших нойонов. Хотели доставить тебе. А потом отпустили…

– Сами отпустили? Или они бежали?

– Отпустили, хан Тэмуджин.

Он нахмурился. Воины под его взглядом втянули головы в плечи. Спросил тихо:

– Почему вы так сделали?

– Хан Тэмуджин, мы хотим служить тебе. А кому нужен слуга, предавший своего господина?

Тэмуджин чувствовал за своей спиной напряженное ожидание нойонов. И злость на чрезмерно добросовестных нукеров Улдая прошла.

– Я выше всего ценю преданность. Вы поступили правильно. Если бы привели Таргутай-Кирилтуха, я приказал бы вас казнить. Предавший моего врага, завтра предаст меня… Верните им оружие.

Подозвав Мухали, он тихо приказал расспросить нукеров, где они оставили Таргутай-Кирилтуха и Улдая. Далеко уйти они вряд ли успели. Их надо догнать и без шума прикончить.

Раньше он поступил бы иначе. Он бы повелел поставить Таргутай-Кирилтуха перед собой и, прежде чем сломать хребет, высказал все свои обиды, насладился смертным страхом, разлитым по его широкому лицу, вынудил ползать на коленях и просить пощады. Сейчас ничего этого не хотел.

Когда-то грозный Таргутай-Кирилтух, безжалостный мучитель, о мщении которому бредил ночами, Таргутай-Кирилтух, нависавший над ним гранитной скалой, больше ничего не значил: камешек в гутуле, снял гутул, вытряхнул – иди дальше. После разгрома Коксу-Сабрака и спасения Ван-хана он чувствовал в себе силу и способность сокрушить любого врага. Раньше он только отбивался, теперь будет нападать. И не вложит меч в ножны, пока не искоренит врагов – всех до единого. Люди разных племен желают мира и покоя, их воля – его оружие. Такого оружия нет ни у одного нойона-владетеля.

По склону сопки бежали трое полуголых мужчин. За ними скакали всадники, помахивая плетями. Мужчины уворачивались от ударов, кидались из стороны в сторону, как затравленные зайцы. Нойоны за спиной Тэмуджина засмеялись. Тэмуджин послал к всадникам порученца – туаджи узнать, что за людей поймали всадники. Воспользовавшись тем, что туаджи остановил воинов, трое кинулись в гору. Впереди бежали двое молодых мужчин, за ними, согнувшись, хватаясь руками за ковыльные кустики, косолапил пожилой. Еще издали пожилой закричал:

– Спаси от гибели, хан Тэмуджин!

Он подбежал к Тэмуджину, свалился у ног. Из груди рвалось хриплое дыхание, ходуном ходили ребра, на спине краснели рубцы – следы плетей, по лысине ручейками бежал пот; молодые тоже были исхлестаны плетями, но дышали не так трудно и не упали перед ним на колени. Вдруг догадка обожгла его. Он наклонился, тряхнул пожилого за плечо:

– Кто такие?

– Я… Сорган… Шира… Сорган-Шира.

– За что вас так изукрасили?

Сорган-Шира снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, на лице страх.

– Н-не знаю.

– Не бойся, Сорган-Шира. Я тебя в обиду не дам. – Обернулся к нойонам, отыскал дядю и Алтана. – Этот человек был слугой моего отца. Он всегда оставался верным. Когда другие боялись или не хотели пошевелить пальцем, чтобы облегчить мои страдания, Сорган-Шира спас мне жизнь. Разве так вознаграждается верность? Встань, Сорган-Шира. Отныне ты свободный человек. И никто в моем ханстве не дерзнет заставить тебя склонить голову.

Я отличу и тебя, и твоих детей. Встань!

Сорган-Шира медленно поднялся. Его ноги мелко подрагивали, но страха на лице не было, его сменили растерянность и недоверие.

– Велика твоя милость, хан Тэмуджин! – скосил глаза на нойонов. – Над нами не будет господина? А как же…

– Отныне у тебя один господин – я, хан. Ты волен, как эти нойоны.

– Ага… – Сорган-Шира совсем пришел, в себя. – Пусть небо хранит тебя, хан! Но прости недостойного. Что человеку воля, если из всего нажитого осталось только это, – он поддернул штаны.

– А что у тебя было?

– У меня была хорошая одежда, новая юрта, железные котлы и чаши из дерева…

– Куда же все это делось?

– У меня было все до сегодняшнего дня, – увильнул от прямого ответа Сорган-Шира.

– Мои воины ограбили тебя?

Сорган-Шира отвел взгляд. За него ответил Чилаун:

– Твои, хан Тэмуджин. Ограбили, избили, убили мужа Хадан.

– Где стояла ваша юрта?

– Недалеко отсюда. Вон там.

Не оборачиваясь, спросил у нойонов:

– Чьи воины шли там? – Нойоны притихли. – Твои, Хучар?

– Не мои, а твоего брата Хасара, – пробубнил Хучар, нарочно растягивая слова: радовался случаю досадить хотя бы такой мелочью.

– Хасар, иди сюда. Это верно?

Брат подошел неспешно, широко расставил ноги в гутулах, расшитых цветными нитками от загнутых носков до края голенищ. Крутая грудь закована в поблескивающие латы, на голове золоченый шлем, начищенный так, что можно смотреться, как в китайское зеркало, на шелковой перевязи с пышными кистями кривая сабля, обложенная чеканным серебром, – вырядился, синеперый селезень! Хасар презрительно повел круто изогнутой бровью на Сорган-Шира:

– Радовался бы, что в живых остался… Когда воины идут в сражение, им некогда разбирать, где враг истинный, а где затаились такие.

– Когда воины идут сражаться, Хасар, они должны в обеих руках держать оружие. А что у вас? Одна рука держит меч, другая хватает добычу. Когда это кончится? У нас войско или шайка разнузданных разбойников? У тебя спрашиваю, Хасар! Я вас спрашиваю, нойоны!

– Так было всегда, – с обидой сказал Хасар.

– А теперь будет иначе. Битва – рази врага обеими руками, повержен враг – бери его добро. Поезжай к своим воинам и верни этому человеку все.

Не утаивайте и обрывка веревки.

Сорган-Шира наконец поверил в свое счастье, осмелел, начал бойко перечислять, сколько чего у него похитили. К своим потерям добавил и коней Чимбая, оставленных в курене, и табун дойных кобылиц Таргутай-Кирилтуха.