Ты, хан-отец, по своей доброте не замечаешь что это человек с испорченным нутром. Легко рушит клятвы, предает друзей…
– Не знаю, Тэмуджин… Мне он ничего плохого не сделал.
– Но и хорошего тоже! Где он был, когда на твое место уселся Эрхе-Хара? Кто ходил с тобой воевать татар? Не Джамуха, а я. Разве не так?
Ван-хан промолчал. Пусть пережует пока это. Потом можно подбросить и еще кое-что. Понемногу поумнеет. Но когда это будет? А ждать никак невозможно. Алгинчи – передовые – уже соприкоснулись с караулами Джамухи.
Не далее как завтра войска встанут друг перед другом. И если Ван-хан затеет переговоры с Джамухой – быть беде.
Своими тревогами и размышлениями он поделился с Боорчу, Джэлмэ и Мухали. Его друзья стали прикидывать, как без урона для дела помешать Ван-хану встретиться с Джамухой. К ним подъехал шаман Теб-тэнгри.
Прислушался к разговорам, сочувственно усмехнулся:
– Тут не ваш ум нужен. Зайти на врага слева, справа – вот ваше дело.
– Ты знаешь, как мы должны поступить? – спросил Тэмуджин с надеждой.
– Знаю. Кто мешает, того убирают. Ван-хан мешает…
– Не говори глупостей, Теб-тэнгри! – рассердился Тэмуджин.
– Я глуп. А вы умны? Пусть будет так. – Шаман понукнул низенькую смирную лошаденку, потрусил прочь, выпрямив узкую спину.
Тэмуджин догнал его и, подавляя желание стукнуть кулаком по острому лицу, сказал:
– Я тебя не отпускал – куда бежишь?
– Я ветер, гуляющий по степи. Одним ласкаю лицо, с других сбрасываю шапки. Кто удержит меня? Только вечное синее небо.
«Убить тебя мало, мангус остроносый!» – подумал Тэмуджин.
– Не обижайся, Теб-тэнгри. Помоги мне.
– А как? – Шаман резко повернулся к нему, в бездонной черноте глаз всплеснулась насмешка. – Ты умный, я глупый… Приложи ум к глупости выйдет неразбериха, глупость к глупости – посмешище, только ум к уму мудрость.
– У нас совсем мало времени, Теб-тэнгри…
– Ты хочешь убрать Ван-хана на время или совсем?
Несносный человек! Вечно влазит в потемки твоей души, и тычет перстом указующим, и смотрит, как ты корчишься, уворачиваешься, – у-у, змей ползучий! Глотая слюну, комом застрявшую в горле, Тэмуджин выдавил из себя:
– На время…
– Так бы и говорил. А то хочешь реку перебрести и в воде не замочиться. – Неожиданно передразнил:
– Хан-отец, хан-отец…
– Замолчи, или я ударю тебя!
Тэмуджин оглянулся – не слушает ли кто их разговор? Но воинов поблизости не было, а Боорчу, Джэлмэ и Мухали приотстали, о чем-то бурно спорили меж собой.
– Ты можешь меня побить, даже убить. – Теб-тэнгри чуть выждал, продолжил:
– Но чего этим достигнешь? Я хочу от тебя одного: будь со мной честен и прям. Мне надо знать все, о чем ты думаешь. Для твоей же пользы… Я помогу тебе. Бей своего брата Джамуху, не оглядываясь на хана-отца. Он тебе не помешает.
– Что ты сделаешь?
– Я сказал: Ван-хан тебе не помешает. Сведи меня с ним и делай свое дело.
Вечером Тэмуджин привел его в юрту Ван-хана, попросил погадать о будущем. Шаман жег бараньи лопатки, рассказывал, что ждет их, Тэмуджина и Ван-хана, впереди. Будущее сулило обоим мир, покой, благоденствие, уважение племен и преклонение подданных. Застуженная душа Ван-хана отогрелась, он повеселел, подарил Теб-тэнгри голубую фарфоровую чашу.
Потом вместе поужинали. А утром хан занемог.
Он не жаловался ни на какие боли, кутаясь в мерлушковое одеяло, полулежал на повозке. Взгляд был тусклым, равнодушным. Когда Тэмуджин начинал говорить о делах, Ван-хан безучастно махал рукой. Шаман неотлучно находился при нем, поил хана настоем трав, произносил заклинания. Но лучше хану не становилось…
– Что же делать, хан-отец? – Тэмуджин соскочил с седла, пошел рядом с повозкой, поймал взгляд Теб-тэнгри.
– Хан Тэмуджин, – сказал шаман, – пусть печаль не терзает твоего сердца: хан поправится. Но ему нужен покой.
– Да-да, покой, – подтвердил хан. – Где Нилха-Сангун? – спросил и, кажется, тут же забыл о вопросе. – Я скоро встану. Пока прими на себя мои заботы, Тэмуджин.
Больше Тэмуджину ничего и не требовалось. Он подивился поистине непостижимой силе шамана, а когда удивление чуть прошло – испугался: такой человек опаснее любого врага.
Войска побратимов встретились между озерами Буир-нур и Кулун-нур в урочище Куйтэн. Вокруг не было ни гор, ни высоких сопок, ни кустарников, ни деревьев, насколько хватало глаз тянулись пологие увалы.
Зеленовато-серые вблизи, увалы, отдаляясь, словно бы наливались голубизной, словно вбирали в себя синь безоблачного неба. Многотысячное войско Джамухи оградилось повозками. Оно собиралось защищаться, а не нападать, и это говорило о неуверенности новоявленного гурхана. У Тэмуджина, прибравшего к своим рукам и кэрэитов, воинов было меньше, но они уже привыкли действовать сообща, войско было единым целым, а не сбродом, поспешно стянувшимся под боевой туг анды. Нойоны племен, скорее всего, будут трубить всяк в свою трубу и, если хорошо ударить, побегут, как дзерены от весеннего пала.
У Тэмуджина не было ни колебаний, ни страха. Он разделил войско на десять частей, расслоив кэрэитов своими воинами (на всякий случай), торопливо совершил обряд жертвоприношения и приказал начать сражение.
Первая из десяти частей под началом Субэдэй-багатура сорвалась с места, проскочила низину с засоленной лужей, с воем и визгом понеслась на стан Джамухи. Перед станом она рассыпалась, как горсть дресвы, брошенная на ветер, воины, уворачиваясь от стрел, на ходу постреляли и почти без потерь возвратились обратно. И тут же на стан повели своих воинов Хулдар и Джарчи. Отошли они, настала очередь Нилха-Сангуна…
Словно волны взбесившейся реки – на крутой берег, катились на стан Джамухи воины Тэмуджина. Удар за ударом. Пока одни обстреливали стан, другие приводили себя в порядок, отдыхали. А у воинов Джамухи не было ни мгновения передышки. Но держались они стойко. Перед станом увеличивалось число трупов, садилось солнце, а Тэмуджин не видел признаков того, что стан анды дрогнет, попятится…
С наступлением темноты сражение пришлось прекратить. Но едва забрезжила утренняя заря, Тэмуджин поднял воинов. И вновь волна за волной покатилась на стан. И так целый день. К вечеру воины гурхана Джамухи не выдержали напряжения, разметали проходы в ограждении, бросились навстречу нападающим, потеснили их. Тэмуджину пришлось ввести в сражение запасную тысячу отборных воинов. Воины Джамухи дрогнули, стали отходить. Среди них он увидел ненавистное лицо Аучу-багатура и, забыв обо всем на свете, начал пробиваться к нему. И почти пробился. Помешал молодой воин. Он преградил дорогу к Аучу-багатуру, поднял меч, и Тэмуджин всем телом отпрянул назад.
Удар пришелся по передней, окованной железом луке седла, меч со звоном переломился. Воин остался безоружным. Но не бросился убегать, не показал затылок, вертелся в седле, и все попытки Тэмуджина достать его мечом оказались пустыми, удалось лишь смахнуть с головы кожаный шлем. В иссиня-черных, коротко обрезанные волосах воина белела седая прядь.
– Сдавайся! – крикнул Тэмуджин. – Убью!
В ответ воин показал ему кулак, отскочил в сторону, выхватил из саадака лук и стрелу. Удар пришелся в предплечье – будто кузнечным молотом стукнули. Тэмуджин с сожалением подумал, что напрасно не надел доспехи. В глазах потемнело. Кровь теплым ручейком побежала по руке. Повернул коня и, с трудом удерживаясь в седле, не думая об опасности, поехал обратно. К нему подлетел Джэлмэ, обхватил за плечо.
– Ранен? – И заорал на кого-то:
– Куда смотрели, ротозеи? В куски изрублю!
Его положили на повозку. Прискакал Теб-тэнгри, туго перевязал рану.
Боль сразу стала тише. Он сел, спросил Джэлмэ:
– Как там?
– Угнали за ограждение.
– Не крутись возле меня. Найди Боорчу. Деритесь так, будто я с вами.
Его стало знобить. Звенело в голове. В этот звон вплетался отдаленный гул битвы, то утихая, то возобновляясь вновь. Казалось, порывы ветра гудят в вершинах деревьев. Шаман напоил его горячим и горьким снадобьем. Внутри разлилось тепло. Он заснул и проспал до утра. Разбудил его Ван-хан.
