Вот и сейчас, едва он подъехал к своей юрте, от двери до коновязи разостлали белый войлок. Сначала все это смешило его, но потом понял: так надо – и вскоре привык к знакам почтения, они уже не казались ему неумеренными. В одном он не изменил себе. Редко и неохотно, лишь по самым торжественным дням надевал богатую одежду. Летом ходил в холщовом халате, зимой в мерлушковой шубе. Он воин, и такая одежда ему к лицу больше, чем любая другая. Но пояс носил золотой. Это отличало его, повелителя. И этого было с него довольно. Не в этом радость, чтобы нацепить на себя как можно больше драгоценностей. Она совсем в другом…
Ни на кого не глядя, он прошел в свою юрту. Следом за ним зашли Боорчу, Шихи-Хутаг, Чу-цай, Татунг-а. Снимая верхний халат, он обернулся к ним, сказал:
– Делами будем заниматься завтра.
Все они попятились к дверям, остался стоять только Боорчу.
– Иди и ты.
– Я хотел только спросить, не захочешь ли ты увидеть своего сына Джучи и Субэдэй-багатура?
– Они вернулись?
– Да, они только что приехали. Через день-два тут будет и Мухали. Как ты и повелел.
– Останьтесь, – сказал он нойонам. – Позовите сына, Субэдэй-багатура и Джэбэ. Садитесь, нойоны. Это такие дела, которыми я готов заниматься и днем, и ночью.
Весть о победе над меркитами гонцы принесли давно, ничего нового Субэдэй-багатур и сын, наверное, сказать не могли, а все равно послушать их хотелось: разговоры о победоносных битвах всегда вливали в него свежие силы и бодрость, побуждали к действию; мир становился таким, каким он хотел его видеть.
Пришел Джэбэ. Этот храбрейший из его нойонов тяготился жизнью в орду.
Для других посидеть в ханской юрте, подать совет или просто почесать языком, погреться в лучах его славы – счастье. Для Джэбэ – чуть ли не наказание. Его дело – мчаться на врага, увлекая за собой воинов.
– Джэбэ, Субэдэй-багатур возвратился… Не застоялся ли твой конь?
– Застоялся, великий хан! Когда седлать?
– Сначала послушаем Субэдэй-багатура и моего сына.
Субэдэй-багатур и Джучи не успели сменить походной одежды. Они принесли в юрту дух степных трав, запах лошадиного пота. Воины, вошедшие следом, свалили к ногам хана подарки – лучшее, что было захвачено у врагов. Субэдэй-багатур виновато сказал:
– Меркиты не люди Алтан-хана, взять у них нечего.
Боорчу присел перед подарками, с пренебрежением перебрал мечи в побитых ножнах, луки в простых саадаках, железные шлемы, большие чаши из белой глины, покрытые прозрачной глазурью.
– Когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне: «Идешь по дороге подбирай все, что унести в силах, а дома и выбросить можно».
Хан нахмурился. Боорчу принижает вес победы Субэдэй-багатура. Он был против этого похода. Другого ждать от него не приходится. Боорчу все еще водит дружбу с отстраненным от дел Джэлмэ. А тот не образумился, стоит на своем: война не приносит счастья.
– Боорчу, скажи, в чем самая высокая радость для истинного мужа?
Боорчу задумался, а хан смотрел на него. Они ровесники. Но косы на висках Боорчу туги и шелковисты, как в прежние годы, в круглой мягкой бороде, в редких усах ни единого седого волоса. Почему? Может, седина признак не старости, но зрелости ума?
– Ну, Боорчу… – поторопил он его.
– По-моему, самая высокая радость – сесть на быстрого коня, спустить ловчего сокола и мчаться за ним, подбирая сбитых птиц…
– И все? Остыло твое сердце, Боорчу! Это радость маленькая. Самая большая радость в другом. Она в том, чтобы пригнуть к земле врага, захватить все, что у него есть, заставить его женщин рыдать и обливаться слезами, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить животы его любимых жен в постель для отдыха. Вот… Ты говоришь: добыча так худа, что не стоило ее брать. Разве борец выходит на круг и напрягает свое тело только ради награды? Свалить всех, оставаясь на ногах, стать сильнейшим среди сильных – вот что движет борцом. А доблесть воина выше доблести борца, и радость его больше.
По всему было видно, Боорчу не согласен. Но спорить с ним он был не намерен, повернулся к Субэдэй-багатуру и сыну, заставил их рассказывать о походе. Субэдэй-багатур, как всегда, был немногословен:
– Ну, догнали… Разбили… Возвращаемся назад – нас догоняет войско.
Сразились…
Это для него было новостью.
– Какое войско? Рассказывай ты, Джучи.
– Хорезмшаха Мухаммеда. Владетеля сартаулов.
– Позовите сюда сартаула Махмуда. Рассказывай, Джучи.
Он часто перебивал сына вопросами. Ему хотелось знать о владетеле сартаулов как можно больше. И какой он из себя, и как одеты его воины, какое у них оружие, как они сражаются. То, что Джучи сам поехал на переговоры, рассердило его.
– Это глупость! Тебя могли убить.
– Убить могли и другого, отец.
– Но ты – мой сын. Этот Мухаммед потом бы везде хвастал, что он снял голову сыну самого Чингисхана. Я недоволен тобой, Джучи. И тобой, Субэдэй-багатур.
– В любом сражении я и другие твои сыновья рискуем головой, – упрямо возразил Джучи.
– Пасть в сражении и отдать свою голову просто так, даром, – разница.
Не умничай, Джучи, а слушай, что тебе говорю я. Кто мнит, что понимает больше старших, тот ничего не понимает.
Сын замолчал.
В юрту вошел Махмуд Хорезми. Этот человек, до глаз заросший бородой, со своим караваном проникал повсюду, выведывал все, что хотел знать хан.
Под его началом немало мусульман, и все служили хану верно. Правда, а награда за службу была подходящая… Махмуд, кланяясь и оглаживая бороду, начал было сыпать пышное пустословие приветствий (до чего любят всякие сверкающие слова эти сартаулы!), но он прервал его:
– Ты из Хорезма?
– Твой ничтожный раб родился там.
– Кто у вас владетель?
– Хорезмшах Мухаммед, да продлит аллах его… э-э… – Купец запнулся, глаза его с синеватыми белками засмеялись. – Да будет ему во всем неудача!
– Что это за владетель? Не вздумай принижать его, чтобы я возвысился в своих глазах. Говори правду.
– Великий хан, владения хорезмшаха обширны и богаты, войско храброе и многочисленное.
– Сколько же у вас воинов?
– Мне трудно сказать. Но, думаю, хорезмшах может выставить не менее тридцати – сорока туменов.
– Ого! Не прибавляешь?
– Для чего? Я служу тебе, великий хан.
– Крепок ли, един ли его улус?
– Нет, великий хан.
– Почему?
– Большинство владетелей разных султанов, эмиров хорезмшах покорил в последние годы…
– Я тоже подвел под свою руку многие племена и народы недавно. Ты хочешь сказать, у нас с ними все одинаковое?
– Может быть, в чем-то и одинаковое. Мне судить об этом трудно. Я давно не был на родине.
– Скажи, если все одинаковое, почему ты здесь?
– Великий хан, в твоих руках дороги для купеческих караванов, идущих на восток. Чем будешь сильнее ты, тем безопаснее дороги, тем больше прибыль у купцов. Ты, великий хан, надежда всех, кто торгует или хочет торговать в твоих куренях, в городах и селениях тангутов, китайцев…
– Думаю, ты говоришь правду. Ну, иди. Я позову тебя позднее.
Он проводил взглядом купца, долго молчал. Весть о хорезмшахе меняла все его замыслы.
– Видишь, Боорчу, не я врагов, а враги меня ищут… Все вы знаете, я повелел возвратиться Мухали, чтобы самому еще раз пойти на Алтан-хана.
Теперь я этого не могу сделать.
– Ты хочешь воевать с Мухаммедом? – спросил Боорчу.
– Не я хочу… Джэбэ, ты отправляйся во владения Кучулука. Приведи их к покорности, Кучулука убей. Сделай с остатками найманов то же, что сделал Субэдэй-багатур и мой сын с остатками меркитов. Как только мы прикончим Кучулука, пределы моего улуса придвинутся вплотную к пределам хорезмшаха.
Два камня, сталкиваясь, высекают искры… Я остаюсь тут. Добивать Алтан-хана придется Мухали. Он заслужил великих почестей. Как отличить его? Ни серебра, ни золота, ни редких камней, ни жен-красавиц, ни проворных рабов ему не нужно. Сам все добудет, усердствуя в стремлении исполнить мое повеление. Чу-цай, что давали прежние государи Китая своим воителям, украшенным всеми доблестями?
