– Я беру тебя, Шихаб Салих…

– Ты утешил мое сердце! Но это еще не все. – Мать снова вздохнула, однако взгляд черных глаз был остер, жесткие складки желтоватой кожи залегли вокруг маленького, с усохшими губами рта. – Мать твоего сына и моего любимого внука Джалал ад-Дина – туркменка…

– Разве это кого-то удивляет?

Мать шаха должна быть дочерью племени кыпчаков. Так говорят эмиры.

– Ты моя мать, и ты из племени кыпчаков. О чем же говорят эмиры?

Но он уже знал, куда клонит мать и чего добиваются эмиры кыпчакских племен. Его мысли мчались, как бешеные кони…

– Мать твоего наследника, будущего шаха, – туркменка. И это тревожит верных тебе кыпчаков. Они думают, что ты немилостив к ним. Но я-то знаю, как любишь ты свою бедную мать и всех моих соплеменников…

Вкрадчивая речь матери бесила его. Если бы мог, выкинул ее за двери.

Но за ее спиной – кыпчаки. Если они покинут его… Они знали, когда надо приставить нож к горлу. Он отправил посла к халифу, требуя читать в Багдаде хутбу с его именем. Требование, конечно, будет отвергнуто. Тогда война. Но без отважных, неукротимых в сражении кыпчаков на Багдад не пойдешь. А кыпчаки, если он их не ублаготворит, уйдут в свои степи. Из его опоры превратятся во врагов, станут нападать на города и селения, убивать и грабить… И ни мать, никто другой уже не сможет ему помочь. В этом она права. Пусть же пока будет так, как они того желают. Но придет время, и они горько раскаются в своих неумеренных желаниях.

– Кого же вы хотели бы видеть моим наследником?

– Одного из самых достойных твоих сыновей – Озлаг-шаха.

– Он еще мал. Ему не по силам будет править делами государства в мое отсутствие.

– Пока аллах не призовет меня, я буду с ним.

«Вот-вот, – зло подумал он. – Это тебе и нужно – править. Тебе и твоим кыпчакам. Ну ничего, такая радость вам даром не достанется».

– Я внял просьбе кыпчакских эмиров, моя бесценная мать, – пусть будет вечно над тобой благословение аллаха, – и надеюсь, что они будут ревностно исполнять мои желания… Поход будет трудным, война тяжелой.

– Ты собираешься в поход? Но твой враг Кучулук убит.

– Кучулук убит, но жив халиф багдадский.

– Халиф?!

– Халиф, – спокойно подтвердил он, радуясь испугу, мелькнувшему в ее глазах.

– Но, сын мой, не превышаешь ли ты дозволенное богом?

– Дозволенное богом превышает халиф, и я покараю его. Меч аллаха – в моих руках.

Теперь он был сильнее матери. Он уступил ей и ее кыпчакам, и они должны уступить тоже. Еще не известно, кто выгадывает больше.

– Высочайший, – шейх прижал к груди руки, – в мире столько неверных.

Утвердив среди них законы ислама, ты стяжаешь славу великого воителя за веру. Зачем тебе халиф?

– Молчи, шейх! – грубо сказал шах. – Я караю неверных, а твой халиф сносится с моими врагами, понуждая их нападать на мои владения. Будет так, как я сказал!

– Имамы, величайший, будут против этого, – тихо сказал шейх.

– Пусть только посмеют!

Он поднялся и ушел в свои покои. Велел позвать Джалал ад-Дина. Сын пришел насупленный.

– Я ничего не понимаю… Какие-то люди сегодня не позволили мне переступить порог. Мне, твоему сыну! – Голос его задрожал от негодования.

– Или я чем-то прогневил тебя?

– Нет, сын. Но ты больше не наследник… – Шаху было стыдно смотреть в лицо сыну, он гнул голову, сплетал и расплетал пальцы. – Постарайся понять меня, сын.

Глухим голосом рассказал о том, что произошло.

– Собаки! – бросил сквозь зубы Джалал ад-Дин. – Спасибо, отец, за твои честные слова. Я, конечно, огорчен. Но – аллаху ведомо – остаюсь твоим самым верным воином.

Рука шаха легла на плечо сына, пальцы слегка сжались. В этом движении была невысказанная благодарность, молчаливый призыв к терпению и тайное обещание перемен.

Как шах и ожидал, посол из Багдада возвратился ни с чем. Ввести хутбу с его именем халиф отказался. Он прислал своего посла. Мухаммед заставил его томиться почти полдня в ожидании приема. Сам пришел в покои приемов в домашней одежде, выказывая этим пренебрежение к послу халифа. Его эмиры, имамы, хаджибы сидели на ковре, а посол, араб, черный, как аравийская ночь, сверкающий золотым шитьем одежд, стоял на ногах: шах «позабыл» предложить ему сесть. Шейх Меджд ад-Дин Багдади посматривал на шаха то с мольбой, то с тайной угрозой.

– Я послан владыкой правоверных всего мира, чтобы напомнить тебе, хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед, хадис[40] священного пророка, – сказал по-арабски посол и замер в ожидании.

Хадис пророка надлежало выслушать на коленях. Поборов гнев, Мухаммед встал с трона, опустился на колени, и посол начал говорить:

– Пророк заповедал правоверным оберегать благородный дом Аббаса.[41] Кто причинит вред аббасидам, того аллах лишит своего покровительства.

Он говорил долго, и шах стоял на коленях, смотрел на остроносые сапоги посла. Наконец араб умолк. Шах сел на трон, угрюмо усмехнулся.

– Я тюрок и плохо знаю ваш язык. Но смысл хадиса понял. Я не причинял вреда ни одному из потомков Аббаса, не старался им сделать дурное. Мне ведомо совсем другое. Многие родичи халифа, такие же потомки Аббаса, как и он сам, пребывают в заточении, там они плодятся и множатся. Если бы высокочтимый посол напомнил этот же хадис самому повелителю правоверных, было бы лучше и полезнее.

Его имамы стыдливо прятали глаза. «Погодите же, вы еще не то услышите!»

– Верность повелителю правоверных – основа ислама, – напомнил посол.

– Нарушивший ее бросает на ветер веру.

– Сам халиф может не следовать заветам пророка? Или, может быть, ты станешь утверждать, что он не держит в заточении потомков Аббаса?

– Халиф – верховный толкователь истин веры, и потому он может и должен для блага ислама заточать в подземелье любого из живущих на земле.

– Пусть же он попробует заточить меня!

Вскоре после отбытия посла он собрал имамов своих владений.

Соглядатаи донесли, что шейх Меджд ад-Дин Багдади встречал почти каждого имама и вел с ними тихие разговоры. Какие это были разговоры, шах догадывался. И был готов ко всему.

Имамы расселись на ковре перед троном, раскрыли священные книги.

– Учителя и наставники правоверных! Полагаюсь на суд вашей справедливости – да сделает аллах ваш ум ясным и беспристрастным! – Шах говорил негромко, медленно, желая, чтобы каждое слово его было хорошо и правильно понято. – Скажите мне, если повелитель, кладущий всю свою славу, всю доблесть своих воинов на то, чтобы торжествовало слово пророка, чтобы пали враги истинной веры, видит, что владыка правоверных мешает ему в истолковании заповедей пророка, может ли он терпеливо сносить это? Может ли повелитель мириться с тем, что халиф пренебрегает главной своей заботой – охранять, расширять пределы ислама, вести священные войны для обращения в истинную веру и обложения данью неверных?

Шах замолчал, собираясь с мыслями. Шейх Меджд ад-Дин Багдади поднялся, поклонился ему.

– Величайший из государей исламского мира, залей огонь гнева водой смирения. Халиф – эмир веры, кто дерзнет бросить в него гордость праха сомнения?

– Я тебя о чем-нибудь спрашиваю? – Шах упер в него бешеный взгляд.

– Ты спрашиваешь всех нас.

– Всех! Но не тебя!

– Великий шах…

– Я – шах! Я – великий! – закричал он. – А кто ты? Как смеешь учить меня, ничтожный! Как смеешь мутить светлый разум достойных!

Шах хлопнул в ладоши. В боковую дверь протиснулся «богатырь мира» Джехан Пехлеван. Увидев палача, шейх вздрогнул.

– Ты не посмеешь!..

– Возьми его. Он твой.

Джехан Пехлеван медленно приблизился к оцепеневшему шейху, по-детски улыбаясь, протянул длинные, обросшие черными волосами руки, ухватил за воротник халата, осторожно потянул. Шейх уперся ногами в ковер, ударил палача по рукам. Тот рванул его к себе. С треском лопнул халат на спине шейха, упала, размоталась чалма. Кинув свою жертву на плечо, будто мешок с шерстью, Джехан Пехлеван вышел. За дверями шейх пронзительно вскрикнул. И крик тут же оборвался.