— Ты продала брошь? — догадался Мишель.

— Нет, я продала свою честь, — ответила Ольга. — Это была цена сделки. Я знала, что очень нравлюсь Георгию Марковичу, и предложила ему себя в обмен на помощь. Он почти ничем не рисковал — в случае неудачи все можно было свалить на меня, а выигрывал он много. Он подсказал мне, что нужно сделать. И взял на контрольную экспертизу это изделие. Брошь оказалась у меня. Она и теперь у меня, а там, в хранилище, стекляшка!... Георгий Маркович получил то, что желал. И попал на крючок. Мы стали сообщниками, и с ним уже не нужно было спать... Потом были другие изделия — немного, много из такого хранилища, так чтобы этого не заметили, не унести. Но цена каждого такого изделия сравнима со стоимостью пуда золота. Только изъять его несравнимо легче, чем золото.

— Но это же воровство, — сказал Мишель Герхард фон Штольц.

— А кого это теперь пугает? — пожала плечиками Ольга. — В государстве воров все воры. Остальные — неудачники! Это не я придумала, я лишь приняла условия игры. Почему те, кто крал нефтяные скважины и целые заводы, ничуть по этому поводу не переживают, а живут в полное свое удовольствие, ни от кого не скрываясь, давая интервью и швыряясь деньгами? Почему им можно, а мне нельзя? Нам — нельзя?

— Нам? — не понял Мишель. Он вообще в последнее время стал тугодумом.

— Да, нам... А почему бы нет? У тебя хорошие связи в высших кругах, за границей, где находятся основные наши покупатели. Почему бы тебе не взять на себя сбыт изделий? В конце концов, мы ведь их не уничтожаем, мы лишь передаем их в другие руки на хранение. Поверь, такие сокровища не пропадают, это невозможно, они лишь меняют хозяев, оставаясь во владении человечества. А так ли уж важно — здесь или там... Там, мне кажется, они сохранятся даже с большей гарантией, чем здесь. Может быть, это и воровство, но воровство во благо! Так почему бы не помочь мне? За очень хорошие проценты.

— За такие же, как у Георгия Марковича? — с горечью спросил Мишель Герхард фон Штольц.

— Нет, не за эти — за наличные, — ничуть не смутившись, ответила Ольга. — А все остальное ты в отличие от Георгия Марковича получишь бесплатно. Ну, что ты на это скажешь?...

А что на это можно сказать?

— Нет, — ответил Мишель Герхард фон Штольц.

Быстро и не задумываясь!

Потому что если начать думать, то можно додуматься черт знает до чего! От соблазнительных предложений нужно отказываться, как в ледяную воду прыгать — разом и не раздумывая. А потом уже поздно...

— У меня есть кое-какие вопросы относительно того колье, — произнесла Ольга. — Но ты, конечно, ничего мне не скажешь?

— Не скажу, — хотел было развести руками Мишель Герхард фон Штольц, но они и так уже были растянуты в стороны — дальше некуда.

— Жаль, — вздохнула Ольга. — Жаль, что все так получилось... Мне будет плохо без тебя! — И, помедлив мгновение, подошла к Мишелю и, встав на цыпочки, поцеловала его. И он бы мог поклясться, что она не лукавила, что ей действительно было жаль, потому что он почувствовал на своей щеке ее слезы.

Наверху отчаянно ревели, скрежетали, грохотали, перемалывали в муку органические отходы механизмы мусороперерабатывающего завода, где суждено было успокоиться мятежной душе Герхарда фон Штольца.

А он стоял, раскинув в стороны руки, распятый на ржавых трубах, как на кресте. То ли святой, то ли просто дурак...

— Эй! — громко крикнула Ольга.

Отошедшие на десять шагов головорезы разом выдернули пальцы из ушей и обернулись.

— Вы меня хорошо слышите?

Все согласно кивнули.

— Тогда убейте его! — показала она на Мишеля. — Убейте его быстро!... Чтобы он не мучился!... Не теперь!... Когда я уйду!

И, резко повернувшись, Ольга пошла прочь, чтобы не видеть, как будут лишать жизни Мишеля Герхарда фон Штольца. Ее Мишеля.

И еще чтобы никто не заметил ползущих по ее лицу слез...

Прощание было недолгим, но тягостным. Как всегда, когда ему приходилось уходить от Анны. Даже если на четверть часа.

— Ты скоро со своей службы придешь? — с тревогой спросила она, привстав на цыпочки и испытующе заглянув в его глаза.

— Скоро, — пообещал Мишель, хотя сам не знал когда.

— А там, куда ты идешь, не опасно?

— Ну что ты... Я ведь теперь не полицейский. А... А кто, собственно?...

— Я теперь совслужащий, — употребил Мишель новое слово.

А сам с горечью подумал, что так оно и есть, что значит — служащий советской власти. Или прислуживающий...

— А где твой шарф? — вдруг всполошилась, забегала, заметалась по прихожей Анна. — На улице так холодно...

— Он на мне, — ответил Мишель.

— Да, вижу, — кивнула Анна. — Иди...

Он пошел было к двери.

— Нет, постой! — подалась к нему Анна, ухватила за рукав, развернула.

Мишель замер на пороге, чувствуя, что если он теперь не шагнет за дверь, то уже не сможет!

— Я буду тебя ждать, — сказала Анна. — Только приходи как можно быстрее! И обязательно живым!...

...Не нравилась вся эта затея Мишелю — уж так не нравилась... Да только отступать поздно было! Федька у «купчика» фунтов аглицких сто тыщ затребовал, да сверх того пять фунтов золота, грозясь за то кучу «камешков» принесть.

— А принесет? — сомневался Мишель.

— Уж вы поверьте мне, голубчик! — уверял его Валериан Христофорович. — Без надобности они ему! Ежели он теперь задорого их не продаст, то после задарма на марух да в карты спустит! Ранее иное дело — ранее он бы их антикварам на Сухаревку или в Китай-город снес да неплохие деньги на том взял, а ныне куда с ними податься? Кто иной, кроме нас, за них цену даст? Придет — не сумневайтесь!

А как не сомневаться, когда не понять, что у Федьки на уме? Да и место он выбрал — хуже придумать нельзя: в трактире, что поближе к Хитровке, в самых последних домах, где под видом добропорядочных московских обывателей отошедшие от дел фартовые ребята, бывшие каторжане, да разбогатевшие перекупщики краденого обосновались. А дале начинаются трущобы хитровские, где Федька что рыба в омуте! Пырнет «купчика» ножичком, нырнет в ближайшие руины — и поминай как звали!

А у Мишеля всех сил — три мальчишки, страдающий одышкой Валериан Христофорович да сам он. А боле никого! Был еще Митяй, да тот теперь с Анисимом своей доли за купчика дожидается. Вынешь его ранее времени с Хитровки — Федька может насторожиться.

Но делать нечего — ныне Федьку упустишь, потом вовек не сыщешь!

— Ничего, бог не выдаст — свинья не съест! — хорохорился Валериан Христофорович. — Чай, не впервой! Я, милостивый государь, в хитровские клоаки еще тогда хаживал, когда вы — под стол пешком. И, как видите, поныне жив!

Долго головы ломали, как в трактир тот сподручней, дабы лишних подозрений на себя не навлечь, пробраться. Да так ничего путного и не придумали...

Хлопцы предложили «машкерад» учинить. И то верно — не в кожанках же с маузерами заявляться!

Пошли на толкучку, ту, что в Китай-городе, да там паек свой трехдневный — селедку соленую, хлеб да сахарин — на кое-какую подержанную одежонку сменяли. Дома вырядились — хлопцы чуть со смеху не лопнули.

Хотя не смеяться, хотя плакать впору! Мальчишки, дурачье!...

Валериан Христофорович, глядя на все это, лишь вздыхал да головой качал. Ведь не куда-нибудь — в самое-то пекло идти, а им все трын-трава, все смешки да ужимки! Балабоны!...

— А ну, стройся! — скомандовал Мишель.

Враз перестали друг над дружкой потешаться, побежали, встали рядком. И Валериан Христофорович, которому богатого купчика играть, сбоку.

Постоял Мишель, поглядел на свое воинство, сказал:

— Мало нас. Но боле все равно не будет! Так что чего тянуть... айда!...

...Холодно в Москве, поземка пуржит, редкие стежки-дорожки заметая, в проводах голодным волком воет, в пустые окна снег швыряет. Добрый хозяин собаку из дома не выгонит. А и нет в Москве собак — переловили всех да и съели! И чужих, и своих, и бездомных...