Но только зря берегся, потому как там, в зале, вдруг, чуть помедлив, вскочил с места и, вереща и причитая, побежал между столиками оставшийся без присмотра Анисим!

— Ай-яй! Чека здеся! — дурным голосом орал он.

Его вопли заглушили все прочие звуки.

— Тама он, тама!...

Митяй помертвел, видя, как над столами стали подниматься, медленно поворачиваясь в его сторону, головы. Словно многоголовая гидра зашевелилась, оживая, — счас встанет на дыбки, ощетинится вострыми лезвиями ножей, бросится, кромсая обидчика в куски, которые потом по всей Хитровке находить будут!...

Ох, несдобровать Митяю...

Где же подмога-то?... Нету никого!

Вот уж передние злодеи повскакали с мест и, толкаясь плечами, пошли на дверь, сжимая в руках ножички, кастеты да гирьки на цепочках.

Жуть-то какая!...

Затравленно озираясь по сторонам, Митяй прижался телом к косяку. Куда бежать-то... некуда бежать — кругом стены. Верно, помирать придется!

А коли так, то не одному!

И, неожиданно для всех и для себя тоже, сделав шаг вперед, Митяй вскинул над головой гранату, отчаянно прокричал:

— Взорву контру!

— Бомба у него! — взвизгнул, падая на пол, Анисим.

Все опешили.

Точно — граната, вон она, торчит из кулака!

Уже ничего не боясь — отбоялся, Митяй потянул, рванул левой рукой кольцо чеки.

— А-а! — испуганно крикнул кто-то. — Счас бросит!

Передние попятились, опрокидывая лавки, наталкиваясь на тех, что сзади.

А ведь и бросил бы!... Но в тот миг в зал через тайный ход вломился Мишель с револьвером.

— Стоять!... Милиция!...

— Тикай, облава! — истошно крикнул кто-то.

Разом, как по команде, погасли на столах свечи.

Одна за другой стали лопаться, осыпаясь стеклом, подвешенные под потолком лампы. Зал быстро погружался в темноту.

— Никому не двигаться! — крикнул Мишель.

Навстречу ему, на голос, хлопнул одиночный выстрел.

Пуля прошла мимо, глухо шмякнув в стену. Шурша, посыпалась штукатурка.

Оттесняя Мишеля, в дверь ввалились его хлопцы, тут же, с ходу, пальнув в потолок из маузеров. Выплескивая снопы искр, оглушая, забабахали выстрелы.

И будто бы тараканы побежали!

В кромешной темноте затопали по доскам пола десятки разбегающихся во все стороны ног, загремели случайно опрокидываемые лавки и столы, зазвенела посуда, захлопали потайные двери...

Миг — и не стало никого, даже самые пьяные, те, что на ногах не держались, куда-то расползлись! Пропала, канула в подземные лабиринты хитровская публика!...

— Жив, Митяй? — крикнул в темноте Мишель.

— Ага, живой! — ответил тот.

— А Валериан Христофорович?

— Зарезали его!... Федька зарезал!

Шаря руками по столам, долго искали свечу. Нашли, запалили. От нее зажгли еще несколько. Стало совсем светло.

Кругом был совершеннейший погром — столы, лавки перевернуты, на полу бутылки, остатки еды плавали в лужах водки... И посреди всего этого бледный как смерть Митяй, что-то нашаривающий под ногами.

— Ты чего?

— Граната у меня без чеки — сыскать бы ее да вставить!...

Нашли, вставили.

— А Валериан Христофорович?

— Там он.

Старый сыщик лежал на спине, запрокинув голову и раскинув в стороны руки. И тихо и жалобно стонал.

Жив?!

Раскинули полы шубы, потащили вверх сюртук. Живот был располосован ножом, но кишки не лезли. Уже хорошо!

— В больницу бы надо...

— Там, через два двора, машина, гони ее сюда. Да живей!

Кто-то, топоча, побежал наверх.

Мишель выдернул из штанов исподнюю рубашку, рванул от нее полосу. Не бинт, но сойдет. Встав на колени, склонился над раненым.

Раны он видывал разные: и колотые, и резаные, и стреляные, и людей надвое шашкой, от плеча до бедра, разваленных, и насквозь, будто жуки булавкой, проткнутых казацкой пикой... Валериану Христофоровичу, считай, еще повезло.

— Ну, чего там? — приподнимал сыщик голову, силясь разглядеть свой живот.

— Ничего страшного. Шуба у вас толстая. И живот тоже, — бодрясь, ответил Мишель. — Не были бы таким буржуем — быть вам покойником.

Хотя ничего еще не было известно, может, даже и кишки у него порезаны.

Сложив вчетверо ткань, Мишель прижал тампон кране.

— Лежите теперь смирно.

Более он ничем помочь не мог. И потому осмотрелся.

— Федьку ты прибил? — спросил Мишель Митяя.

— Я... — кивнул тот.

— Совсем?

— Не знаю — может, и не рассчитал, может, и вовсе... — виновато вздохнул Митяй, оглядываясь на Федьку, от головы которого по полу растекалась кровавая лужа.

— Украшения-то хоть при нем были?

— Так вон они, на столе.

И верно — на столе горкой лежали царские сокровища. Те самые, из-за которых лишился жизни Сашок и может еще лишиться Валериан Христофорович.

Мишель, сделав шаг, потянул из кучи массивное колье в форме многогранника с четырьмя крупными бриллиантами по краям и одним большим в центре.

Красота-то какая... Такое бы Анне, мимолетно подумал он, представив, как надел бы его ей на шею...

Услышал отчаянный, срывающийся крик:

— Остерегись!...

Не поняв, вскинул голову, увидел направленный ему в лицо револьвер с аккуратным черным вороненым ободком дула, с торчащим из спусковой скобы чужим, с обкусанными ногтями пальцем.

Заметил, как медленно крутнулся вправо барабан...

Успел подумать: «Надо бы в сторону...»

Но сделать ничего уже не успел...

Тот шустрый пацаненок, что был на побегушках у Федьки, а после сидел, ни жив ни мертв от страха, забившись в дальний угол, видно, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, воровато зыркнув, ткнул руку за пояс штанов, вытащил оттуда револьвер и, прикрыв его своим телом и уставя в Мишеля, взял да и нажал на спусковой крючок!...

Самого выстрела Мишель не услышал. Он увидел яркую, застившую мир вспышку, почувствовал, как из его рук кто-то с силой выдернул колье и как что-то невозможно тяжелое, будто мельничный жернов, ударило его в грудь, медленно опрокидывая назад, как, качнувшись, потекли куда-то в сторону стены и удивленные, перекошенные ужасом липа...

И еще где-то там, на границе убегающего сознания, он различил стремительно удаляющийся силуэт Анны, таким, каким видел его в последний раз, — тонким, желанным, устремленным к нему... Будто нарисованным — светлым пятном в темном проеме распахнутой настежь двери. Как в траурной рамке...

Как же так-то? Он же обещал скоро прийти. Живым...

А его убили...

— Ну давай, давай очухивайся!...

Кто-то неучтиво лупил Мишеля Герхарда фон Штольца по щекам. Вряд ли на том свете, там, в крайнем случае, варят грешников в котлах с кипящей смолой, но по лицу не лупцуют.

Мишель Герхард фон Штольц исхитрился, перехватил и выкрутил досаждавшую ему руку.

— Ох ты, черт, здоровый! — крякнул кто-то. — Ну давай, давай, хватит мертвого изображать, хватит глазки закатывать...

Пришлось глаза открыть.

В лицо светила тусклая лампочка, подвешенная к трубе, с которой часто капала ржавая вода.

Подвал был тот же — лица другие.

Чья-то тень, заслоняя бетонный потолок и лампу, склонилась над Мишелем.

— Ну, здравствуй, что ли, беглец!

— Георгий Семенович? — глазам своим не поверил Мишель.

Лучше бы он увидел на его месте того злодея с трубой!...

— Узнал?...

— Здравия желаю! — ответил Мишель Герхард фон Штольц и, прижав руки к бокам, вытянулся в струнку. Хотя это было неудобно, потому что он не стоял, а лежал навзничь, на полу, в какой-то глубокой и холодной луже.

— Вольно, — усмехнулся Георгий Семенович.

Наверное, эта сцена выглядела бы комично, кабы ее главный герой не валялся на земле с раскроенным черепом, в который склонившиеся над ним врачи запихивали второй килограмм ваты.

— Георгий Семенович, разрешите доложить... — попытался приподняться на локтях Мишель Герхард фон Штольц.