Не осуждаю Василия. Я сам посматриваю на своего «владимира» — хорошо ли висит, красиво ли смотрится? Иной раз меняю — то «казенный» орден ношу, то отцовский. И уже пожалел, что на мою широкую грудь сразу упал «владимир». Нет бы, как у всех людей — от младшей награды к старшей. Этак, заполучил бы я штучки три, куда красивее.

Грешен человек, любит он ордена и медали. А уж человек, облаченный в мундир — тем более. Но мне, если даже все и выгорит (тьфу-тьфу, чтобы не сглазить), светит не крестик, а только нагоняй от Лентовского. Я не в свое дело лезу, это точно. Но что мне терять, кроме канцелярских принадлежностей?

Надо еще немножко нажать.

— А не выгорит, так что с того? Мы с тобой посмеемся, водочки по рюмашке хряпнем — я угощу, а городовые помалкивать станут. Им тоже поставлю по такому случаю. Н-ну, Василий Яковлевич… Решай, время уходит. Ворье зимой действует, а у нас март скоро на исход пойдет, снег стает. А я потом экзамены уеду сдавать, отдохнешь. Зато у нас совесть чистая будет. Мы, по крайней мере, попытались что-то сделать, а не за печкой сидели.

— Искуситель ты, — пробормотал Абрютин. — Змей, который моим другом прикидывается.

— Это точно, — согласился я. — А кто станет искушать, если не друг? Известно, что на скользкий путь толкают самые близкие люди. Про жену не говорю, она у тебя святая — и лафитчик с похмелья поднесет, и пьяных гостей не выгонит, а вот друзья, они такие. Все пакости от друзей.

Кажется, Василий Яковлевич поддался-таки на уговоры. Да я и не сомневался, что уговорю. И дело здесь не только в ордене (не факт, что дадут, даже если все пройдет благополучно), а в том, что ни мне, ни исправнику очень не нравится, когда воруют или грабят, тем более, если речь идет о храме.

— Но ты настоящую авантюру предлагаешь, — покачал головой исправник. — Выманить, ишь… Если бы кто другой на твоем месте был, позвал бы городовых, чтобы тебя в больничку определили, в палату для буйных.

— Нужно, чтобы они клюнули, — твердо заявил я. — Значит, следует придумать нечто такое, чтобы клюквенникам был смысл рисковать. На мелочи размениваться не стоит. Куш хороший придумать, из-за которого они решатся принцип нарушить.

— Не выгорит — с тебя не водка, а бутылка шампанского, — пригрозил Василия, протягивая руку. — И не нашего, а французского. Идет? И отца благочинного сам уговаривать станешь.

— Дюжина! — храбро заявил я, потом задумался — не погорячился ли я? Дюжина — это четверть моего жалованья. Стоило водку предлагать, это дешевле. Но теперь уже поздно. Пожимая руку Василию, уточнил. — С меня дюжина шампанского, но пьем вместе! И батюшку сам уломаю, что тут поделать.

[1] На старом тюремном жаргоне церкви именовались «клюквами», а преступники, специализирующиеся на краже из церквей — «клюквенниками».

Череповец в последние полгода (может, чуть больше), жил исключительно новостями, связанными с деятельностью следователя Чернавского. То он с кузнецом подерется, то уважаемого купца первой гильдии в каталажку засунет, то какое-нибудь преступление раскроет, а то и вовсе — сделает предложение гимназистке седьмого класса, не подумав о нормах приличия.

Разумеется, все это интересно, но, если на слуху только похождения господина Чернавского, это начинает надоедать. И приедается. Подумаешь, раскрыл титулярный советник очередное дело, ну и что? Нет бы, что-то такое, новенькое и свеженькое. И, как это нередко бывает, вместе со спросом появляется и предложение. Пока, правда, только на уровне слухов, но общеизвестно, что дыма без огня не бывает.

Слухи, как известно, не имеют конечностей, но умеют передвигаться. И бегать, и скакать, и прыгать. Но чаще всего они ходят или ползают. Так и в Череповце, слухи заползали на кухни городских обывателей — мещан и крестьян, протискивались в гостиные местного дворянства и чиновников, проникали в лавки, учебные классы и мастерские, вламывались в казенные учреждения. Иван Андреевич Милютин, у которого рабочие, вместо того, чтобы собирать очередное судно, обсуждали новость, был вынужден отдать приказ — те, кто станет болтать в рабочее время дольше пяти минут, лишается премии. Помогло, но не очень. Кто же эти минуты засекать станет, если не только простые работяги, но и мастера болтают? Да что там цеха и мастерские! Даже в Дворянском собрании, чья деятельность притихла в связи с безвременной кончиной господина Сомова, обсуждали событие, связанное с остановкой в нашем городе католических монахов, переносивших прах святого Карла из Турции в Кенигсберг. Святой принял мученическую смерть на чужбине, а теперь его мощи возвращались на родину. А там тысячи почитателей нового святого пребывают в нетерпении, ждут.

Если бы Карла причислили к лику святых до раскола христианской церкви на католическую и православную, то он бы считался и нашим святым, висел бы где-нибудь образ ротмистра в треуголке, а так, он числился только католическим. Орлеанская дева, например, не является у нас святой, а во Франции ее очень почитают. Кое-кто из горожан поговаривал, что святой Карл почитается еще у протестантов, но они ошибаются. Англикане и лютеране имеют в своем календаре дни памяти подвижников древности, и к Мартину Лютеру относятся, как к святому, но не молятся никому из этих людей и не поклоняются им.

Останки переносят не або как, а в серебряной раке, покрытой золотом и украшенной драгоценными камнями. Серебра — не меньше четырех пудов, золота целый пуд, а камни, если их выковырять и продать, стоят не меньше миллиона! Преувеличивают, разумеется, там, если все про все считать, даже на пятьсот тысяч не наберется, но все равно — сумма огромная. Не только тебе и детям до старости лет хватит, так еще внукам и правнукам останется.

Будь это мощи православного святого, их бы поместили в храме с надлежащим почетом, к ним бы стояла очередь из паломников со всех мест необъятной империи, а здесь пришлось довольствоваться старой часовней, находящейся между Череповцом и селом Рождество. Городской голова хотел отдать под постой монахам вместе с их грузом свой собственный дом, а исправник собирался выделить для охраны городовых, но те отказались. В том смысле, что не полицейские отказались, а сами католики. Да что там, сам губернатор предлагал дать целый батальон солдат с пушкой! Опять-таки отказались. Дескать — проведут они неделю у нас, а потом дальше пойдут. Да и чего боятся останкам святого? Народ русский, как известно, весь из себя богомольный, на мощи католического святого не посягнет. По ночам в часовне сидит один из монахом, читает молитву. Он и за сторожа побудет, и за смотрителя.

Понятное дело, что католики русским не доверяют. Не в том даже дело, что опасаются за ценную раку, а в том, что боятся, как бы православные, прикоснувшись к святыне, ее не осквернили. Возьмут, да и осенят крестным знамением, что тогда? Забегая вперед скажу, что никто бы на католическую святыню не посягнул, у нас и своих чудотворцев хватает. И не только общепризнанных, но и местночтимых, вроде наших преподобных Афанасия и Феодосия.

Черепане бегали смотреть на часовню, даже пытались разглядеть монаха. Но дверь закрывалась, а сквозь щели ничего не видно. Но побегали пару дней, на третий –четвертый азарт поутих, даже реалисты перестали интересоваться и сбегать с уроков. Все скучно и обыденно. И городовые, хотя время от времени похаживают и покрикивают, пацанов не гоняют. А если не гоняют, так и неинтересно.

Но те, кто бегал, рассказывали потом остальным, что рассмотрели и саму драгоценную раку, и иноземного монаха. Монах, как и положено католику, совершенно лысый, длинный и тощий. Или наоборот — лысый, маленький и толстый. Два реалиста даже подрались на перемене, доказывая свою правоту. Успели разбить друг дружке носы и понаставить синяков. Хорошо, что их разняли и объяснили, что каждый из них увидел свое и каждый прав, а иначе могло бы и до смертоубийства дойти.