— Арсений, а где сережки? Только не говори, что их уже сняли и родственникам вернули. Так где висюльки? И где колечки?

Про колечки я просто так спросил. Мария была замужем, но обручальное кольцо наверняка сняла и сунула в карман или перецепила на другую руку. Но могли быть и иные украшения. В сумочке и в комнате я ничего не нашел. Но чтобы у женщины, да не было финтифлюшек? Доктора, которые проводят вскрытие, украшения не снимают.

— Так чё, а я почем знаю? — хмыкнул служитель. — Идите-ка ваше благородие, ничё я не знаю.

И вот тут я отчего-то вспылил. Не так, чтобы потерять контроль над собой, Нет, бить я Арсения не стал, а просто аккуратно ухватил его за горло левой рукой, а правой, перехватил свечу и поднес ее к лицу смотрителя.

— Арсений, ты знаешь, что я с тобой сделаю? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал не угрожающе, а доброжелательно. — Я тебя в тюрьму упеку. За мародерство.

Смотритель что-то пробурчал. Непонятно, что. А, так он мне ответить не может. Слегка ослабив хватку, спросил:

— Что ты мне сказать-то хотел?

— Ни-чё не докажете! — прохрипел тот.

— Так я и доказывать ничего не стану, — сказал я, опять сдавливая горло. — Серьги на покойной — пока она еще жива была, я сам видел. Теперь Мария мертва, а куда серьги делись? — Приблизив свечу к лицу ошалевшего от страха смотрителя, ухмыльнулся. — А еще слух о тебе пойдет, что ты покойников насилуешь. И не только баб, но и мужиков. И знаешь, что с тобой сделают? Если сразу убьют, то считай, что тебе повезло.

Конечно, на самом-то деле я смотрителя никуда бы не упек. И доказательств у меня никаких нет, да и жалобы на пропажу украшений никто не подавал. А уж про то, чтобы распускать подобные слухи… На такую подлость я не способен даже в отношении мародера.

Что там говорить. Сам себе в этот момент был противен.

Арсений еще что-то прохрипел. Эх, этак я мужика задушу, самого под суд отдадут. Ослабив хватку, отпустил и горло, и мужика.

Смотритель рухнул на пол покойницкой, оперся на руки и долго откашливался. А я, терпеливо выждав, пока к нему не вернется способность отвечать на вопросы, опять спросил:

— Так что, сам расскажешь, куда украшения дел или мне городового высвистеть? Мне недолго — свисток при мне. А то и свистеть не стану, сам сволоку, силенок на тебя хватит. И не в участок, а сразу в тюрьму определю. Пару деньков тебя в камере подержу, а коли жив останешься — допрошу.

— Это не я с покойников украшения снимал, — выдавил из себя Арсений.

— Не ты? — усмехнулся я. — А кто же тогда? Домовой у вас завелся? Как там его зовут — больничный или покойницкий?

— Это господин Федышинский снимал, — сообщил смотритель.

— Федышинский? — оторопело переспросил я.

— Он самый, — ответил Арсений, наливаясь злостью. Кажется, еще немного, и он бы кинулся на меня, но страх пересилил. — Его высокородие статский советник господин Федышинский мародерствует. Раньше-то, было дело, и я снимал, и напарник мой, а нынче, как его высокородие покойниками заниматься стал, так только он сам, господин Федышинский с покойников да покойниц золотишко с каменьями снимает. Михайло Терентьевич говорит — покойникам золото ни к чему, оно живым нужнее. И мне каждый раз два рубля давал за молчание.

Мне показалось, что в эту минуту на меня упал дом. Ну, или чем-то огрели, вроде мешка с песком.

— Ясно, — только и сказал я. Нащупав в кармане серебряный рубль, вложил его в ладонь смотрителя: — Не взыщи, Арсений. Рубль тебе — компенсация за страдание. Будет желание, явишься завтра в Окружной суд, подашь на меня жалобу либо прокурору, либо самому председателю суда. Напишешь — титулярный советник грубость проявил, рукоприкладствовал. От жалобы проку не будет, но душу отведешь.

Наверное, стоило извиниться перед дядькой, но в этот момент мне это даже в голову не пришло.

Вышел в сумрачный город, слепо пошел по улице. Ну как же так? Федышинский, военный лекарь, которого я безмерно уважаю? Участник Крымской войны, а может — он этим не хвастался, обороны Севастополя! Ну да, ворчит он на меня, порой не по делу, но это один из тех людей, кому я верю. И он снимает побрякушки с мертвых тел?

Я собирался пойти домой, поужинать, потом отправиться к Леночке. Но какой уж теперь ужин? Какая невеста? Есть не хотелось, а тащить в дом любимой девушки весь шлейф сегодняшних переживаний, да и себя в дурном настроении? Нет уж, как-нибудь в другой раз.

Я уже много раз говорил, что Череповец — маленький городишко. Захочешь погулять — особо не нагуляешься. Прошелся до самой Шексны, повернул обратно, прошел до Ягорбы, потом до Загородной улицы, а потом опять вернулся назад. Шел, тупо сторонясь встречных и поперечных, даже не забывал отвечать на поклоны случайных знакомых. Мелькнула мысль — а не зайти ли в кабак, не хлебнуть там водочки? Но уверен — дурные мысли водка отгонит, но ненадолго, а потом станет только хуже.

Описал несколько кругов по городу, пока не понял, что месяц-то у нас март, уши замерзли, а наушники оставлены дома.

— Иван Александрович, а я вас везде обыскалась, — с беспокойством сказала Нюшка, забирая у меня шинель и фуражку. — Я уже и в участок бегала, и в гостиницу, и даже в покойницкую. Иван Александрович, так вы же замерзший весь! Времени-то уже почти десять.

— Ага, — отозвался я, плюхнувшись на табурет при входе. Это чего, я три с лишним часа бродил?

С трудом стянул с себя сапоги и как был, без тапочек, в одних носках, прошел в свою комнату.

Нюшка мне о чем-то рассказывала, но я пропускал ее слова мимо ушей.

— Иван Александрович, а руки мыть? Умываться? — озадаченно проговорила девчонка, привыкшая, что по возвращению со службы хозяин, прежде всего, шел к рукомойнику.

Да, наверное, стоило хотя бы руки помыть после морга. Но не хотелось.

— Иван Александрович, вы с Еленой Николаевной поссорились? — предположила кухарка, а потом сама же опровергла собственные слова: — А когда вы успели? Я же к Десятовым уже бегала, не было вас.

— Угу…

Пройдя в свою спальню-кабинет присел на краюшек кровати. Нюшка, хотя я ее не звал, пришлепала следом и встала передо мной.

— Иван Александрович, так что же с вами? — заголосила девчонка. — Может, мне за барышней сбегать? Скажу, что хозяин заболел, она враз примчится. Правда, поздно уже, но ничего, вместе с МАшкой придет. Или вы поужинаете вначале?

— Отстань, — с досадой отозвался я.

— Иван Александрович, так нельзя. Ва-а- ня! — заверещала девчонка.

Не успел я ничего ответить, возмутиться, как Нюшка ухватила меня за уши, зажмурилась, а потом, без предупреждения, поцеловала, да еще прямо в губы!

— Да ты что, охренела? — завопил я, подскочив на кровати.

— О, помогло, — с удовлетворением сказала Нюшка, вытирая ладонью губы. Потом деловито сообщила: — Вы ничего худого не подумайте, а еще — не вздумайте в меня влюбиться. У вас Елена Николаевна есть. Пусть она с вами мучается.

— Сейчас точно по заднице надаю! — пообещал я. Подумав, добавил: — Только вначале переоденусь и руки помою.

Нельзя девчонку лупить грязными лапами.

— Нет, точно помогло. На человека стали похожи. А не то прямо-таки тень отца Гамлета.

Психотерапевтка хренова! И зачем я ей Шекспира в библиотеке брал?

— Тень отца Гамлета — это дьявол, заманивающий добрых христиан в сети, — менторским тоном заметил я, на что Нюшка еще раз хихикнула.

Я переоделся, умылся и сразу стало гораздо легче. Малость поотпустило. Нет, не малость, а и на самом деле стало лучше. И чего я так все болезненно воспринял? Мог бы уже привыкнуть, что и самый лучший человек окажется сволочью. Я что, в собственном мире не видел подобных трансформаций? А я-то почему так переживал?

— Ужин подогревать или так сойдет? — спросила Нюшка.

— А что на ужин?

— Судак с картошкой. Картошка еще теплая, а судак остыл.