— Барин, благодарю покорнейше. Все она вытянула, а ты меня в каталажку хотел отправить.

— Дрова на место отнеси, — только и сказал я.

Приглядев, чтобы крестьянин сложил дрова обратно в поленницу — недосмотришь, так ведь оставит посредине двора, сказал:

— На первый раз я тебя прощаю. Но если узнаю, что ты лошадь бьешь… каталажкой стращать не стану… В общем, если узнаю — то не обижайся.

— Понял барин, все понял… — затараторил мужик. Посмотрев за мою спину, где валялся кнут, но не рискнул забрать, только вздохнул и повел лошадь по улице, приговаривая:

— Пошли, милая, недалеко осталось.

Мне стало грустно. Знаю, что повел себя глупо. И что сегодня-завтра мужик позабудет о моих угрозах и опять примется лупить лошадь. И что не только лошадей бьют смертным боем, но и жен с детьми.

Ну да, я все понимаю. Мужик, которого унижают, срывает злость на своих родных и близких, а еще — на беззащитных животных.

Еще было противно за самого себя. Все я знаю, но еще знаю, что ничего не смогу исправить.

— Иван Александрович! — услышал я голос Нюшки.

Заглянув во двор увидел, что мое наказание стоит около дверей. С ухватом в руках, в ночной рубашке, сверху накинут платок, в валенках. Моих, между прочем. Сельская амазонка, блин.

— Ты чего это?

— Иван Александрович, простите, — заканючила девчонка. — Я, как проснулась, к печке кинулась, но чувствую — вас уже дома нет. А тут слышу во дворе дровами стучат. Думаю — опять эта старая кляча наши дрова воруют, решила проучить. Вы уж простите, что я ваши валенки заскочила, побыстрее хотелось. Выскочила, соседок нет, а вы дядьке Пармену чего-то говорите. А чего это вы меня не разбудили?

— Иди досыпай, чучело-мяучело, — усмехнулся я. — Я же тебе сказал, что у тебя нынче выходной, то есть, нерабочий день. Но печку ты лучше затопи, чтобы не замерзнуть.

— Так печку-то я уже затопила. А вы это, как это вы без завтрака? Пойдемте в избу, у вас еще полтора часа до начала службы. Я вам быстренько яичницу поджарю. С салом, как вы любите. И кофе вам настоящий сварю, а то вы опять чего-то набухали. Пойдемте, Иван Александрович, а то стоять холодно.

В тот день, когда я принимал жалобу от господина Карандышева, обсудить мы ее с Лентовским не успели. Процесс затянулся, а потом наш Председатель почувствовал себя неважно — возможно, устал или давление подскочило, а может, и то и другое сразу, поэтому отсутствовал несколько дней.

Зато сегодня он вспомнил о нашей договоренности и вызвал меня к себе. Николай Викентьевич, прочитав жалобу, покачал головой.

— В палату для душевнобольных Карандышева отправлять оснований нет, а вот Эмилю Эмильевичу этот пасквиль хлопот доставит, — сказал Председатель. Вздохнув, Его Превосходительство спросил: — Надеюсь, вы не станете строго судить господина Книсница? Наш прокурор сейчас вступил в период бабьего лета…

Вступил в период бабьего лета? Образно, однако. Надо будет запомнить. Правда, не рановато ли наступило бабье лето для прокурора? Ему ведь еще и сорока нет. Вслух же сказал:

— А за что судить? Да и кто я такой, чтобы судить вышестоящего начальника? Как говорят, кто без греха, тот пусть первым кинет в меня камень… Я думаю — а уместно ли мое присутствие здесь? Может, вы с Эмилем Эмильевичем поговорите с глазу на глаз? Вы начальник, а я кто?

— Бросьте, Иван Александрович. Вы в этом деле человек заинтересованный. Тем более, что и жалобу принимали вы. И весь сыр-бор из-за протекции, которую должен был составить Книсниц.

— Тогда добавим, что я сделал намек Карандышеву, что могу поинтересоваться у отца — нет ли какой-нибудь вакансии для него?

— Вы это серьезно? — вскинул брови Председатель суда. — Идти на поводу у шантажиста — последнее дело.

— Не спорю, — согласился я. — Если бы он попытался шантажировать меня самого — спустил бы с лестницы. А вот касательно Эмиля Эмильевича другое дело. Не хочется, чтобы Карандышев пил кровь хорошему человеку. К тому же, я ничего конкретного не обещал. Если батюшка откажет, то что я могу? Но если имеется вакансия в Туруханске, так пусть он туда и едет. И всем будет хорошо.

Откровенно-то говоря, я изрядно покривил душой, когда говорил, что спустил бы шантажиста с лестницы. Просто сам в подобные ситуации не попадал, но зарекаться не могу. Кто знает, как бы я себя повел?

Наконец пришел и Эмиль Эмильевич.

— Садитесь, господин надворный советник, — официально сказал Лентовский. — Садитесь. Читайте. А я пока с господином следователем побеседую.

Пока Книсниц вчитывался в текст жалобы и объяснения, что я взял у мужа его любовницы, Николай Викентьевич устроил мне легкий разнос, касающийся моей самодеятельности. В общем и целом все сводилось к тому, что судебные следователи ведут себя как мальчишки и лезут не в свое дело. Я молча слушал и кивал. Закончив монолог, Лентовский спросил:

— Надеюсь, у вас хватило ума не открывать уголовное дело?

— Обижаете, господин генерал, — хмыкнул я. — Я что, больной на всю голову? Злодеев мы на живца поймали, Абрютин со своими башибузуками их допрашивает, краденое ищет. Как все напишут, я гляну, не надо ли что-то дополнить? Ну, а потом их куда-нибудь этапируют. Либо в Новгород либо еще куда. Зачем нам лишняя головная боль?

— Почему мне о своей инициативе не доложили? — поинтересовался Председатель.

Я покосился на господина Книсница, уже слегка оживившегося и повеселевшего. Правильно, приятно сознавать, что не ты один в чем-то виноват.

— Николай Викентьевич, если бы я вам доложил, так вы бы не разрешили, — сказал я.

— Конечно бы не разрешил. Кто же даст разрешение на подобную авантюру? Мощи святого Карла — католического святого. Я бы до такого и не додумался. Вам бы, Иван Александрович, романы писать.

Про романы сказать ничего не могу, а сказку мы с кухаркой уже сочиняем. Что-то я сплагиатил, но что-то и свое привнёс. Например — вместо злой девочки Мальвины у нас действует кареглазая Хелена, которая приходит проказнику Буратино на помощь.

— Я так и подумал, поэтому и не стал докладывать.

— Прошу прощения господа, что вмешиваюсь, — подал голос окончательно пришедший в себя Книсниц. — Но коли дерзких грабителей поймали с участием следователя по особо важным делам господина Чернавского, то следует считать, что Иван Александрович доложил о своем плане Председателю Окружного суда.

Я с уважением посмотрел на нашего прокурора. Вот здесь он прав! Если бы моя затея закончилась пшиком, то Лентовскому ничего не положено знать. Частная инициатива следователя, спишем на его молодость и служебное рвение. Но здесь-то иное дело.

Лентовский призадумался. С одной стороны — поимка преступников не входит в обязанности Окружного суда, но с другой — заманчиво отправить докладную в Судебную палату, расписав, что следователь Чернавский составил план по задержанию злоумышленников. И, разумеется, действовал под чутким руководством своего начальника.

— Я, господа, подумаю, — кивнул Лентовский. Посмотрев на меня, спросил: — Вам ведь исправник сообщит — кто эти люди, сколько преступных эпизодов они совершили, где совершили.

— Это уж само-собой, — кивнул я. — Сегодня я решил не дергать полицию — пусть работают, а завтра пойду к исправнику. Нам ведь подробности не нужны? Описи похищенного и прочее?

— Достаточно краткой справки, — отмахнулся Лентовский. — Имена и фамилии, место проживания, сословная принадлежность. Само-собой — названия храмов и населенные пункты, где грабители совершали преступления.

— Будет исполнено, — доложил я.

— Вот и славно, — кивнул Лентовский. — Имеется еще одно дело. — Книсниц мгновенно напрягся, но Председатель суда сказал другое: — Эмиль Эмильевич, не возражаете, если я стану поручать господину Чернавскому некоторые обязанности помощника окружного прокурора?

А что, прием жалоб входит в функционал помощника прокурора? А я и не знал.

— Разумеется нет, — хмыкнул Книсниц. — Тем более, — хмыкнул надворный советник, кивая на жалобу, лежавшую перед ним, — Иван Александрович уже выполняет обязанности помощника прокурора.