Труппа, включая убийцу, переставшего биться в истерике и нервного мужа, отданы под надзор городовых, примчавшихся в собрание едва ли не в полном составе.

Абрютин вместе с подчиненными выгнал из помещения всех зрителей. Понадобится их допросить как свидетелей — отыщем, имена известны, адреса установим без проблем, а пока пусть идут и нам не мешают.

Конечно я поступил по отношению к будущим родственницам не совсем учтиво, потому что по правилам хорошего тона, коли кавалер пришел в театр вместе с дамами, так оный кавалер должен их и обратно доставить. И верхнюю одежду, отданную в гардероб, не взял и не помог женщинам одеться.

Но уж какая учтивость в данной ситуации? Да и вообще, если уж совсем честно, я вспомнил о матушке и тетушки Леночки только тогда, когда помещение опустело. И Вере Львовне Абрютиной придется домой одной идти.

Еще накатило — а номерки-то не у меня? Вспомнил, что никаких номерков не было, все попросту сдавали одежду одному из слуг при собрании, а тот, каким-то образом запоминал.

Народ разошелся почти молча. Никаких проблем не возникло. Правда, нашлось парочка особ (или особей), потребовавших, чтобы им вернули деньги за билеты. Первый — купец из второгильдейских лишь заикнулся, но потом устыдился и ушел. А вот второй — в новеньком сюртуке, с серебряной цепочкой на пузе, обличьем напоминающий неслужилого дворянина, принялся витийствовать:

— Господин исправник, я все прекрасно понимаю — убийство, все такое прочее, но спектакль, хочу я вам заметить, не был доведен до конца. И не говорите мне, что главные события уже произошли. Я прекрасно знаю текст! Лариса не произнесла последних слов — не поблагодарила жениха за избавление, не пообещала, что выдаст преступление за самоубийство. Понимаю, что актриска-то в этом не виновата, но порядок во всем должен быть. И я, безмерно сочувствую горю родственников покойной, однако настоятельно требую, чтобы вернули деньги. А вы, как лицо, облаченное властью, должны мне помочь.

Я обратил внимание, что Василий Яковлевич готов взорваться, поэтому поспешил на помощь другу. Вежливо подхватив под локоть скрягу, развернул его в сторону выхода:

— Да-да, вы абсолютно правы. Но все вопросы потом. А пока ступайте-ка сударь, не мешайте работать, все претензии станете предъявлять завтра.

— Почему завтра? — вытаращил глазенки господин дворянин.

— Потому что сегодня претензии не принимаются, — убедительно заметил я, слегка надавливая на локоть. — А если станете упорствовать — я посчитаю, что вы мешаете следствию.

Выцепив взглядом городовых, прикинул — не поручить ли кому-нибудь из парней проводить эту… прореху на человечестве — не самому же выкидывать, но тот и сам все понял.

Земский врач, осмотрев убитую женщину и ее рану, сообщил:

— Рана сквозная, задето сердце. Разумеется, точно может показать только вскрытие, но, как я полагаю, смерть наступила мгновенно.

— Мгновенно? — слегка удивился я. — А как же кровь?

Я же изучаю судебную медицину. У мёртвого человека кровь из раны не идёт, потому что для этого требуется сердцебиение и кровообращение. Давление необходимо. А с момента смерти всё это постепенно прекращается. А ведь я кровь остановил! Или что?

— А что кровь? — хмыкнул доктор. — Кровь какое-то время может идти. Остаточные, так сказать, явления. Видели, небось, что кура без головы бегает по двору?

Сравнение, разумеется, так себе. Человек и курица — две большие разницы. Птицей управляют спинномозговые двигательные центры, задающие ей программу движений. Но вступать в дискуссию с профессионалом не стану, ему виднее. Получается, я зря старался. Обидно. Нет, не за старания обидно, а оттого, что оказался бессилен что-то сделать.

Ко мне подошел Абрютин.

— Ну что, господин следователь, — деловито поинтересовался исправник, — покойницу на вскрытие станем отправлять? Или достаточно свидетельства доктора?

Я думал пару секунд, потом принял решение:

— Господин доктор — прошу прощения, не знаю имени и отчества…

— Виктор Петрович Опарышев, — подсказал Абрютин, а я продолжил:

— Да, Виктор Петрович констатировал сам факт смерти, он и выпишет заключение, но на вскрытие мы убитую госпожу Ларису Гузееву… Огудалову, то есть,… виноват, госпожу Эккерт (вспомнил я программку), все равно отправим, пусть Михаил Терентьевич проведет исследование и составит судебно-медицинский акт.

Опять ведь Федышинский станет бубнить, что там, где я появляюсь, появляются и трупы. Не понимает, что так и должно быть. Закон жанра, блин.

Доктор, вытащив из саквояжа типографский бланк, принялся составлять свидетельство о смерти. Я потом сделаю для себя копию, а подлинник отдам мужу Ларисы. Ну вот, опять я путаю. Фамилия Эккерт, а имя Мария. Паратов, который на самом деле Эккеерт и муж, имя называл.

Мы с исправником отошли в сторонку.

— Думаешь, не случайность? — спросил Абрютин.

— А кто его знает? — пожал я плечами. — Если и несчастный случай, то все равно, разбираться нужно. И дело мне придется открывать. Имеется труп, имеется убийца.

— Уверен, что это либо случайность, либо небрежное обращение с оружием, — заявил Василий Яковлевич. — Актеришко этот не убийца. Мне теперь стыдно. Пока ты помощь оказывал, я бедолаге руки зачем-то крутил. А он вон, — кивнул исправник в сторону труппы, — трясется, словно осиновый лист.

Я только махнул рукой. Помощь видите ли, оказывал. Хреновая помощь, если женщина умерла.

— Василий, ты-то как раз все сделал правильно, — успокоил я друга. — Ты же сам знаешь, что нервный человек может невесть каких дел натворить. Карандышев этот — как там его настоящая фамилия? — Василевский, вроде, мог бы в зал выстрелить. А ты его обезоружил. Кто знает, может ты кому-то жизнь спас? Даже и не одну. Да, — спохватился я, — а где пушка-то? Это же вещдок.

— Пушка? — не понял Абрютин. Закрутил головой. — Откуда пушка?

— Пушка, в том смысле, что револьвер, — пояснил я. — И почему на сцене боевое оружие оказалось?

Ну не понимает исправник — боевой офицер, терминологии потомков — причем, не только ментов и бандитов, но и обывателей, вроде меня, что тут поделать?

— Так бы и говорил, по человечески, а то… пушка, — фыркнул исправник. — А револьвер я уже разрядил, и Ухтомскому на сохранение отдал. Возьмешь у него потом. Пять целеньких патронов и одна гильза. Представляешь — шестизарядный «Смит-Вессон» шестью патронами был заряжен! Они каким местом думали, когда полный барабан снаряжали?

Я только рассеянно покивал. О том, что одну камору, повернутую к ударнику, оставляли пустой, знал еще в том своем мире. Уж слишком был примитивным механизм спуска.Тряханет, ногу себе отстрелишь или еще что. Значит, револьвер принадлежит не профи, а дилетанту.

Подумалось, что сейчас никто не заморачивается, что к оружию следует относиться бережно (засунуть в ствол карандашик, потом поднять, вложить в пакетик), не лапать его лишний раз, и не разряжать, а передать экспертам, чтобы снять отпечатки пальцев. Понятно, что с самого револьвера пальчики ничего не дадут, а вот с патронов? На гильзах могут остаться потожировые.

Допускаю, что вместо бутафорского пистолета использовали боевое оружие — выглядит солиднее, но ведь кто-то его зарядил? Отпечатки пальцев дали бы весомую улику. Дали бы, но, как говорят, «бы» мешает. Батюшка пока не развернул криминалистическую лабораторию и отпечатки пальцев мы не снимаем.

Исправник перешел на деловой тон.

— Значит, сейчас прикажу, чтобы покойницу отправляли в морг, на вскрытие. А что с актерами? Убийцу станешь арестовывать или нет?

Если выстрел был случайным, так можно бы не арестовывать. Никуда актер не сбежит. Однако, лучше перестраховаться.

— Убийцу я все-таки арестую, — решил я. — Пусть лучше в камере посидит, так спокойнее. Мало ли — руки на себя наложит, или его кто-то из труппы придушит. Они где остановились? Тебе ведь наверняка докладывали о приезде?

— Все в том же «Англетере», — усмехнулся Абрютин. Потом поправился. — Его теперь гостиницей «Москва» именуют. Я туда Савушкина отправлю, парень серьезный, пусть посидит, присмотрит, чтобы не сбежали из города. Рванут еще с перепугу, лови их по всему уезду.