— Как вам угодно, — поклонилась хозяйка. — Только, вы за ключами присматривайте. Надо бы еще одного коридорного нанять, но не на что.

— Обязательно, — почти серьезно пообещал я. — Возникнет надобность — я и постояльца приму, и место ему выделю.

— Главное, чтобы вы постояльцев не распугали, — хмыкнула хозяйка, отправляясь за актрисой.

От нечего делать я принялся рассматривать картинки, нарисованные художником Прибыловым — сцены из сельской жизни. Крестьяночки, в праздничных сарафанах жнущие хлеб и косящие траву, крестьяне в нарядных армяках везущие подводы с мешками, пашущие пашню. Даже лошади выглядели не так, как наши северные тощие коняшки, а как арабские скакуны, по чистой случайности впряженные в телегу. В общем, красотень! Кажется, в прошлый раз тут было намалевано нечто иное? Ну да, свежей краской до сих пор пахнет. Когда же парень все успел переделать? Прав Чижаков. Из парня получится первоклассный театральный художник.

А тут как раз явились и хозяйка с постоялицей. Анастасия Тихоновна что-то вещала о постельном белье, которое следует поменять, а заодно и о картинах, украшающих стены. Мол — хотела узнать женское мнение, потому что мужчины в искусстве ничего не понимают. Я, где-то, был с этим согласен, потому что всегда исходил не из правильности наложения цветов, не из теней, что отбрасывают деревья в полдень, а по принципу — нравится или не нравится. Нина Порфирьевна с некоторым испугом посмотрела на меня, но я только улыбнулся, делая вид, что совершенно не при делах. Так, погулять зашел.

С шумом раскрылась дверь и в гостиницу заявился канцелярист Илья вместе с приказчиком из лавки Тугулукова. Я этого парня — вернее, уже мужчины, знал лишь в лицо, потому что имя мне совершенно не нужно. Зато он меня сразу признал.

— Здравие вам, господин следователь, — сорвал с себя шапку приказчик, одновременно складываясь в поклоне.

Отвечать на приветствие я не стал, а просто подошел и спросил:

— Которая барынька?

— Нет тут ее, — замотал головой приказчик. — Тихоновну я знаю, а другая не наша. Но та, что патроны брала, помоложе будет. И в шубку одета.

Что ж, вычеркиваем Тенину из списка подозреваемых во второй раз. И кого же приказчик видел? В шубку одета… А наши барыньки уже на пальто перешли. Март, пусть и зимний в наших краях месяц, но шубы уже снимают.

— Спасибо, — поблагодарил я приказчика за помощь, а потом, взяв под локоток, повлек его к выходу. Уже выйдя на улицу, спросил: — Нервы у вас крепкие?

— Нервы?

— Значит, крепкие, — решил я. Кивнув канцеляристу, сказал: — Илья, благодарю за службу, ты мне больше не нужен. Сегодня, по крайней мере. Можешь возвращаться в участок, к Антону Евлампиевичу.

— Ваше благородие, Иван Александрович, а можно мне с вами? — спросил вдруг канцелярист. — Вы же теперь в покойницкую пойдете?

Хм… А гимназист-то не такой дурак, как я о нем вначале подумал. Но в покойницкой он мне на фиг не нужен.

— Нет, возвращайся к приставу, — твердо сказал я. — Не забывай, что твой сослуживец сейчас один, на весь город. Мало ли что случится, что тогда?

Покойницкая, как и все у нас в Череповце, недалеко — минут пятнадцать ходьбы. Можно бы и быстрее пройти, но весна запаздывает, днем выпал снег, а дворники и домовладельцы не торопились расчищать дорожки перед домами. Видимо, считали, что скоро все само-собой стает.

Пока шли, приказчик решил поделиться своим, наболевшим.

— Ваше благородие, а что с мальчишками делать, которые патроны таскают?

— А что, воруют? — заинтересовался я, хотя мальчишки, что утаскивают патроны, свои поступки кражами не считают.

— Ну да, — подтвердил приказчик. Давеча Ванька Аксенов — семинарист, два патрона к бульдогу спер.

Аксенов? Что-то фамилия знакомая. А, так это фамилия моей директорши. Тетка, хоть и вредная, но неплохая. Может, ее предок?

— Ваньку Аксенова отловить и задницу надрать, — веско сказал я.

В моем прошлобудущем есть специальная милицейская служба. Поставят воришку на учет, станут потом проверять. Еще родителям выпишут штраф за ненадлежащее воспитание. Но жоподрание — куда эффективнее словесных методов.

— Да где же его отловишь?

Я только хмыкнул, пожав плечами. Я, как тот мудрый филин, цель ему указал, а путь нехай сам изыскивает. Ну ладно, дам еще один мудрый совет.

— Можно не ждать, пока мальчишки патроны стащат, а сразу лупить. Зашел мальчишка в лавку, а ты его берешь, без разговоров штаны снимаешь и задницу дерешь.

— Это вы шутите? — осторожно спросил приказчик.

— Почему шучу? Что ученикам семинарии или реального в оружейной лавке делать?

— Так у нас и ножички продаются, и крючки рыболовные, и грузила, — принялся перечислять приказчик. — Может, вы с господином исправником поговорите, и он у нашей лавки городового поставит? А не то сегодня патроны стащат, а завтра револьвер. А если они из этого револьвера застрелят кого?

— Поговорю, — пообещал я. — Городового можно поставить, а еще лучше — запретить вам оружием торговать, и всем прочим.

Приказчик набычился, но больше мне глупых вопросов не задавал. Зато, за разговором уже и дошли. Земская больница, состоящая из двух зданий — старого и нового, неподалеку покойницкая. Раньше, как я слышал, она прямо в подвале больницы размещалась, но потом город расщедрился и отстроил отдельное здание.

Я толкнул дверь, она оказалась заперта изнутри. Странно. Обычно морг запирают лишь на ночь. Возможно, Федышинского уже и нет, но должен быть служитель. Или Михаил Терентьевич снова ведет философские беседы с бутылкой?

Постучал сначала кулаком, потом ногой. Наконец-то дверь открылась. Выглянул Арсений — служитель покойницкой, а заодно и санитар психиатрического отделения земской больницы. Вроде, относительно трезвый. По крайней мере на ногах держался.

— И чё? — спросил Арсений вместо приветствия.

— Ничё, не горячо, — ответствовал я. — Впускай давай.

— Так чё, нету никого, — стоял на дороге Арсений.

— И чё, покойников тоже нет? — хмыкнул я.

— Не, покойники все на месте. Господ докторов нет. Ничё, все уехамши.

— А нам доктора не нужны, — сказал я, сдвигая служителя с дороги. — Покойницу нам покажешь, актрису.

— А, актриску. Ну чё, это можно.

В покойницкой было темно, но мертвецам свет и не нужен. Арсений вытащил из своей каморки свечу, зажег ее. Стало светлее, но ненамного. По привычке уткнув нос в шарф, чтобы смягчить запахи, посмотрел на приказчика — не грохнулся бы тот в обморок. Но нет, ничего.

Подойдя к телу, лежавшему на столе, служитель спросил, хватаясь за простынь, укрывавшую тело несчастной женщины:

— Вам ее всю показывать?

— Всю не надо, только лицо.

Арсений осторожно снял ткань с лица.

— Ну вот, глядите.

Свеча не самое лучшее освещение, но даже в ее свете было видно, что женщина при жизни была красива.

— Она? — поинтересовался я у приказчика.

— Так точно, ваше благородие, она самая, — закивал тот. — Я родинку у нее запомнил на щеке. — Сережка у нее еще была длинная, она до самой родинки доставала.

Сережка? А ведь точно, была сережка. Даже две. Длинные, с камушками. Вспомнил. Еще на сцене обратил внимание, что в ушах бесприданницы дорогие серьги. И потом, когда Лариса, то есть, Мария, умирала у меня на руках, они тоже были. Были… Хм…

— Спасибо, — поблагодарил я приказчика. Потом спохватился. — Прости, уважаемый, но я даже имя и отчество твое не знаю.

— Так можно по имени, без отчества, — засмущался тот.

— Нет уж, давай-ка с отчеством.

— Иван Кузнецов я. Если с отчеством, так Иван Иванович.

— Вот и спасибо тебе, Иван Иванович Кузнецов, — поблагодарил я мужчину еще раз, отметив про себя, что такое простое имя и фамилию не забуду, так что пока и записывать не стану. — Я потом акт опознания составлю, к тебе в лавку городового пришлю — подпишешь, чтобы самому не бегать ко мне. Теперь ступай.

Приказчик, довольный, что ему разрешили убраться из покойницкой, выскочил, словно ошалевший кот, едва не своротив по дороге стол с очередным трупом. Ну а я повернулся к смотрителю.