— Тащи так, без подогрева, — решил я. Картошка теплая сойдет, а судак он и остывший вкусный.

Нюшка, прежде чем уйти на кухню, ехидно заметила:

— Никогда не думала, что мужчины такие колючие бывают. Я-то ладно — один раз в жизни стерплю, а как Елена Николаевна терпит?

И тут свершилось! Все-таки, я сделал то, что собирался сделать уже несколько месяцев — треснул Нюшку ладонью по заднице. А эта мартышка, вместо того, чтобы зареветь, гнусно захихикала и умчалась выполнять свои прямые обязанности. Расставив тарелки, наложив в них съестное, кухарка сказала:

— Я сегодня у Анны Николаевны была, как поужинаете — расскажу и все покажу.

Кикимора болотная, как всегда — на самом интересном месте делает паузу. Ладно, подожду.

— Под чай расскажешь, — приказал я, изображая строгого хозяина. — И чай мы сегодня вместе пьем. Только уговор — пить станешь из чашки, а не из блюдца, как хрюн.

Нельзя хозяину пить чай с прислугой, но во время нашего «сочинительства» или, лучше сказать, плагиаторства, мы с Анькой уже пару раз пили чай вместе. И все бы ничего, но я не мог отучить девчонку пить из блюдечка, да еще и с сахаром вприкуску. Хоть кол ты ей на голове теши!

— Не, тогда я потом попью. Из блюдечка пить вкуснее.

— Ну, как знаешь, — заметил я. Встав из-за стола, попросил: — Аня, подойди ко мне. Не бойся, лупить не стану.

— А я и не боюсь.

Нюшка безбоязненно подошла, а я ее обнял и прижал к себе, словно младшую сестренку.

— Спасибо тебе.

Хотел поцеловать девчонку в лоб, но передумал. Подумает, невесть что, да к тому же, я еще не побрился. Опять ведь станет вякать, что колючий.

— Да не за что, — отозвалась Нюшка, прижимаясь ко мне. — Вы ведь тоже меня выручаете. Знаю я, что вы к батькиному хозяину ходили, деньги ему предлагали. Батька-то не знает, мне господин Высотский сам рассказал. Сказал — мол, хороший у тебя хозяин, такого беречь надо. Будто я сама про то не знаю! Не обессудьте, Иван Александрович, но я иной раз думаю, что вы не хозяин мой, а брат. И не такой как Петька — хотя он мальчишка хороший, а настоящий, от одной мамки с папкой.

— Надеюсь, хоть брат-то я у тебя старший? — поинтересовался я.

— А вот и не знаю. Тут, как получится. Иной раз думаю — старший, а иной раз — младший. А какая разница-то?

Ладно, что Нюшка меня сынком не считает, а не то с нее станется.

— Ты как хоть додумалась-то?

— Поцеловать-то? — переспросила Нюшка. — Да просто. Я с барышнями-то — репетиторами моими, обо всем разговариваю, они говорят, что лучшее средство, если истерика у женщины — дать пощечину. У вас не истерика, но вы, будто в себя ушли. Так не пощечину ж вам давать? И жалко вас, да и руку поцарапать можно о щетину. Я и подумала — надо вас чем-то напугать.

— Вот, чучело-мяучело, — засмеялся я. — А я и впрямь насмерть перепугался. Решил — уж не влюбилась ли в меня девчонка? А если влюбилась, так что теперь делать?

— Еще чего! — возмутилась Нюшка. — Если влюблюсь — увольняться придется, а где я такого хозяина найду? Чтобы и жалованье большое платил, да чтобы еще и интересно с ним было? И чтобы денежки на сказках зарабатывать. Давайте-ка лучше ужинать садитесь. Уже и так все остыло.

— Анька, а ты сама-то хоть ела? — спохватился я.

— Конечно. Но вы кушайте, а не то все совсем остынет.

Если что-то и остыло, то я этого не заметил. Все равно, судак «по-нюшкински» был ужасно вкусен, так что я умял и собирался запросить добавки. Но, прислушавшись к себе, передумал. И так в штаны не влезаю. Впрочем, от судака не потолстею, а если и потолстею, то не слишком. С завтрашнего дня начну физзарядку делать. И где-нибудь пару гирь отыщу. Ну, а пока…

— Молодец, — похвалил я девчонку. — Если есть добавка, тащи.

Довольная кухарка притащила добавку, а потом, как бы невзначай, спросила:

— Иван Александрович, а что стряслось-то сегодня? Или секрет?

От подобных вопросов должен портиться аппетит, но он у меня уже пришел в норму. Разделывая вилкой вкуснющий кусок судака, спросил:

— А кто мне талдычил, что за едой деловые разговоры нельзя вести? — Посмотрев на скисшую девчонку, сказал: — Ань, извини, но пока рассказать не могу. И не только тебе, но никому прочему. Скажу только, что меня сегодня расстроил один человек.

Нюшка не обиделась, зато сделала глубокомысленный вид. Дождавшись, пока я не отодвину тарелку с косточками, забрала грязную посуду и рассудительно сказала:

— Если этот человек не Елена Николаевна, так и плюньте. Да и Елена Николаевна могла вас расстроить только тогда, когда бы сказала, что замуж за вас передумала выходить. Но она вас любит, а все остальное, как вы говорите — фигня полная и фиговая.

Ай-да Нюшка! Умеет находить нужные слова. Вот теперь я окончательно успокоился и даже повеселел. А кухарка вдруг сказала:

— А чаю, пожалуй, я с вами сегодня попью. Если хотите — из чашки.

— Ань, — вспомнил вдруг я об одном своем желании, которое возникало, когда я посещал дом Десятовых-Бравлиных, а потом забывал о нем. — Не знаешь, у нас продаются стаканы и подстаканники?

— Конечно, — удивилась вопросу Нюшка. — В двух лавках есть. Только, зачем покупать? В буфете три стакана стоят и два подстаканника. Один серебряный, а второй даже и позолоченный. Они оба с гравировкой — коллежскому асессору Селиванову от сослуживцев.

Ну вот, а я и не знал. А ведь вроде, в буфет заглядывал.

— А вы что, не знаете, что в буфете и шкапчиках стоит?

Я только рукой махнул. Делать мне больше нечего, как хозяйскую посуду рассматривать. Помню, где у нас яйца, соль, постное масло. А пакет с кофе, банка с сахаром — внизу, на верхней полке, рядом с кастрюлями и горшками. А те чашки, из которых мы пьем, они тоже внизу, но уже в том отделении, которое за стеклом. А что мне еще знать?

— Давай мне чай в подстаканнике, а ты, если уж так хочешь, то пей из блюдца.

Мы уселись и принялись чаевничать. Нюшка все-таки пила из чашки. Даже не хлюпала, только зачем-то оттопыривала мизинчик. Но с мизинцами — это следующий этап.

— Иван Александрович, получается, что у меня теперь губы целованные?

Я чуть стакан вместе с подстаканником не проглотил.

— Анька, ты о чем это?

— Мне Муся Яцкевич — учительница моя, ваши стихи дала почитать, — сообщила Нюшка. Прикрыв глаза, продекламировала:

— Только в юности играют

Так светло и звонко трубы,

Лишь у юности бывают

Нецелованные губы.

— А откуда твоя репетиторша эти стихи знают? — удивился я. — Я их только один раз и прочитал.

— Барышни их в альбоме у Татьяны — одноклассницы вашей невесты, прочитали, себе списали. Муся мне показала, а я запомнила, — сообщила Нюшка.

— У Татьяны Виноградовой? — переспросил я.

Про Татьяну Виноградову — бывшую подругу моей Аленки, я не то, чтобы забыл, но мне ее жизнь не слишком-то интересовала. Знаю, что ее отец — мой злопыхатель господин Виноградов теперь трудится смотрителем шлюзов (чем хоть смотритель занимается?), постоянно в разъездах, но сама Татьяна вместе с матерью живет в нашем городе, продолжает учиться. С Леночкой они не общаются, меня гимназистка больше стрелять не пытается, а все остальное — да и фиг-то с ней.

Объяснять Нюшке, что не я автор стихов — бесполезно. Еще удивился, что Татьяна Виноградова из запомнила с первого раза, на слух. Я-то их, прежде, чем запомнить, раза два прочитал. Эдуард Асадов нравится девушкам в любом времени.

— Почему тебя твои губы волнуют?

— Ну как же, интересно. Губы у меня теперь целованные или нет?

Ничего себе, какие заботы у девочек- подростков? Мне бы эти проблемы.

— А тебе бы как хотелось считать?

— Уж пусть будут нецелованные, А вдруг, я тоже своего суженого встречу? Вон, как ваша невеста вас встретила? Вам ведь не хотелось бы, что бы Елена Николаевна допрежь вас с кем-то целовалась?

Эх, Нюшка-Нюшка. Наивное ты дитя. Знала бы, откуда я прибыл! Какие там нецелованные губы в двадцать первом веке?