Он замолчал, закрыл глаза, потом сказал сквозь зубы:

— Я до них доберусь. Раньше, позже, но они от меня не уйдут. Я раньше не смог бы выстрелить в человека, но в этих — сколько угодно.

— Ты подожди, приди в себя немного, — попробовал я его успокоить. — Их все равно сейчас здесь нет.

Он кивнул не открывая глаз. У Рён на коленях лежали сжатые кулаки, и я подумал, что она сейчас тоже потребует себе «ружье», чтобы перебить эту гнусную банду. Даром что Рён, в отличие от Дени, стрелять не умела почти наверняка. Но Рён сидела молча, а потом неслышно встала и вышла. Олли тоже не выдал своего присутствия. Я еще попересказывал городские новости и остался у них до утра. После ужина у нас состоялся еще один разговор, уже общий. Я попытался отвлечь Дени от мрачных мыслей и жажды мести и стал вслух рассуждать о других вещах.

— Эта граница не дает мне покоя. Вдоль нее живут люди, которые даже не представляют себе, какая над ними нависла опасность. Помнишь, — кивнул я Дени, — Ференц говорил, что всех нужно вооружить?

Дени помнил и был совершенно согласен.

— Но мы даже не знаем, где проходит эта граница и что на ней происходит. Сколько там деревень и хуторов? Нет ли еще каких-то баз? Да и вил надо бы предупредить о случившемся. Если бы я мог, я сам бы все объехал. Сначала по внутренней стороне Круга — расспрашивал бы вил, кто и где живет ниже Порога. Как ты думаешь, Рён, вилы расскажут об этом незнакомому человеку?

— Не знаю, — задумалась Рён. — Кто расскажет, а кто и нет. Вот если бы вила спрашивала…

Понятно. Я так расписывал это увлекательное путешествие, что и сам захотел в него пуститься, и Рён, кажется, заразил своим азартом. Дени же слушал с интересом, но пока еще довольно отстраненно.

— Чем ругаться тут с вами, — продолжала Рён (Олли проглотил «с вами», Дени тоже промолчал), — я бы могла сейчас проехать по внутренней стороне Круга. Записала бы все, что расскажут вилы, предупредила бы об опасности и о том, что вслед за мной проедет человек, который будет заезжать в эти деревни и на хутора… Если, конечно, он поедет.

— Кто? — спросил я, прикидываясь дурачком.

— Ну… выбора-то нет, — сказала Рён решительно. — Для этого надо свободно проходить Порог. Хотя поездка может оказаться тяжелой.

Дени тихонько фыркнул.

— Возьмешься сделать карту? — спросил я его. — Не знаю, правда, сколько это займет времени.

— Да хоть три года, — буркнул Дени. — Они все равно от меня не уйдут.

— Надо будет придумать какой-нибудь знак, по которому они тебя узнают, — рассуждала Рён. — Например, что-нибудь зеленое.

— Перо попугая за ухо, — подсказал Дени.

— Вот-вот, тебе пойдет, — огрызнулась Рён.

— По-моему, ему можно и затрещину дать, — сказал я. — Он уже не умирающий.

На самом деле все это было совсем не смешно и очень нелегко. Я вслушивался в зыбкое непонятное напряжение этого дома и, кажется, сумел кое-что уловить.

Утром, прежде чем уехать, я поговорил с Рён. Она встала на рассвете, чтобы проводить меня в путь. Или вовсе не спала. Я попросил ее пройти со мной немного — до поваленного дерева, очень подходящего для разговоров. Сначала мы еще пообсуждали детали экспедиции, потом я сказал:

— Мне кажется, ты зря обращаешь внимание на его выходки. Он стесняется тебя, вот и все. Это мучительное состояние. Постарайся его понять.

— Стесняется?

— Ну да! Помнишь, Бет говорила, что вилы умеют просто относиться к плоти? Так вот, люди обычно этого не умеют. Особенно подростки и вообще… зеленые юнцы. Наверно, Дени рад бы с тобой дружить, но для этого ему надо немного забыть, что ты возилась с ним, как с младенцем, и раны эти видела…

— При чем тут?.. Он же умирал!

— Да. Ты его жалеешь, а он на это злится. Ругает себя и не знает, куда деваться от неловкости. Это потом должно пройти. Он, кстати, и возраста своего стесняется.

— Почему? Возраст как возраст.

— Он был младшим в компании, и его вечно ставили на место: то не дорос, то, мол, еще не понимаешь.

— Угу. Я из-за этого ушла из дома.

— Я тоже думаю, что вы с ним родственные души.

Вот эта фраза была лишней. Рён сразу сжалась, отвернулась таким знакомым жестом, что я спросил:

— Он что, твой взгляд поймал? — и подумал, имею ли я право спрашивать об этом.

— Да. Только он не помнит — мне так кажется. Как раз когда я воду принесла… Сказали мне, что надо осторожней, а я не поняла.

— А он точно не помнит?

— Не знаю. Взгляд у него был очень ясный. Он как будто даже вглядывался: то ли понять что-то хотел, то ли запомнить. Мне показалось, будто он сказал, но совсем шепотом: «Ты как из сказки…» И сразу заснул. Но потом больше ничего об этом не говорил.

— Может быть, мне у него спросить? Не сейчас, позже? Когда он совсем придет в себя?

— Не надо. Это будет нечестно. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя связанным… да еще, чего доброго, обязанным мне чем-то…

Понятно. Это мы уже проходили…

— Родители твои не знают, что случилось? — спросил я так, на всякий случай. Чтобы не попасть потом впросак.

— Да разве можно рассказывать родителям такие вещи? И ты не вздумай им говорить!

— Я не скажу. Но ты сама будь поспокойней. Родители — они ведь люди дошлые, способны и догадаться. Я же догадался.

— А как?

— По собственному опыту. Да ты не очень огорчайся. Никуда он от тебя не денется! Вот увидишь: будет без конца случайно встречаться в самых неожиданных местах. Но ему нужно время, чтобы пережить все, что на него свалилось. Пусть себе ходит по границе хоть три года. Он все равно к тебе придет.

— Так бы и сказала: «Да больно он мне нужен», — сердито усмехнулась Рён. — Я вообще-то не собиралась выходить замуж, по крайней мере, в обозримом будущем. Я хотела путешествовать и, может быть, учиться. Вы все какие-то невероятно образованные, а я знаю только один язык — то есть наш.

— Ну, вот и хорошо, — сказал я бодрым голосом. — Учись себе на здоровье, а этот недоросль пускай пока растет. Приезжай к нам учиться — всем будет веселее. Да, вот о чем хотел тебя спросить, — сказал я, радостно меняя тему, — а почему его нельзя было полечить водой из тех колодцев, что на внешней стороне? Мне как-то очень помогло.

— Полечить-то можно, вот вылечить… Эта вода — просто игрушка. Так, шрамы заживлять. Ну, порез, ожог небольшой, насморк… В ней настоящей живой воды какие-то микроскопические доли. Вот сейчас, наверное, полезно будет окунуть его туда. Эта вода смывает горе — так говорят, по крайней мере. Но придется открывать внешнюю дверь…

И Рён поморщилась.

— А почему вы так не любите открывать внешнюю дверь? В каждом доме меры предосторожности, как на секретном производстве.

— У нас очень не любят полосу земли от Порога до домов: она считается опасной. Я каждый раз, когда туда спускаюсь, жду какой-нибудь беды. А после этой истории, по-моему, вообще не буду спускаться за Порог.

— И помощь не придет, — сказал я про себя.

— Да. Так нельзя. Я понимаю. Но меня в детстве напугали страшной сказкой.

— У вас есть страшные сказки?

— Одна есть. Будто когда-то где-то в большом мире какой-то злой король узнал о нашей стране и решил ее завоевать. Особенно ему хотелось добраться до владений вил и напиться живой воды, чтобы стать бессмертным. Но так как он не мог сюда проникнуть, он приказал прорыть подземный ход. Сначала из своей страны к вам, вниз, а уж оттуда — к нам, именно на эту полосу. Он не знал, что граница закрывается и тогда попасть в страну невозможно. Но Круг-то находится выше границы, там его люди всегда могли бы вылезти из своего колодца, опять спуститься вниз и делать что угодно: жечь, грабить, красть людей… Вилы завалили этот колодец огромным камнем, но тот, что был внизу, кажется, остался.

— Давно это было?

— Не знаю. Думаю, лет триста назад. Или даже меньше. Для вил это не срок, многие здесь помнят, как все происходило. Говорят, эти подземные ходы находились где-то здесь, в моих краях.