— Злодий! Возле нашей скирды злодий бродит! Я иду себе, а он вот так сидит и буханку держит в руках. Звоните скорее на заставу!

Оказавшийся в правлении председатель колхоза, выслушав рассказ кузнеца, немедленно позвонил на заставу, и сразу же все ее обитатели, кроме тех, кто нес службу на границе, были подняты по тревоге. Небольшие группы пограничников выехали в разные направления.

Метель все усиливалась. Замело все поля и дороги. Трудно, почти невозможно найти человека, который идет где-то в пространстве протяженностью в несколько десятков километров, причем не просто идет, а прячется от людского глаза. Это все равно, что искать песчинку в море. И все-таки нужно было найти.

Волков ехал в группе со старшиной Черенковым и старшим сержантом Егоровым. Ехали молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Решено было перекрыть все дороги, ведущие к границе. У развилки пришлось разделиться. Черенков и Егоров поехали вправо, Волков получил приказ осмотреть дорогу, которая проходила возле самой границы.

«Трудно сегодня тем, кто в дозоре, — думал он, — пройдет враг через границу, а следы тут же заметет. Ищи потом ветра в поле».

Он пришпорил лошадь и рысью поскакал по дороге. Длинными рядами выстроились вдоль дороги старые вербы. Проскакав несколько километров, пограничник никого не встретил.

— Интересно, какой дурак будет по дороге ходить, если ему скрываться надо, — проворчал он себе под нос и решительно повернул с дороги в сторону в лес.

Лошадь сразу же глубоко провалилась в снег, но Иван ласково потрепал ее по шее, помог выбраться из сугроба. Ветер бил в лицо, мешал дышать, но пограничник упрямо вглядывался в темноту, хотя из глаз текли слезы.

До границы было не более шестисот метров. Лошадь то и дело проваливалась в снег, и Волкову несколько раз пришлось спрыгивать с седла и идти рядом, держась за повод, чтобы животное немного отдохнуло.

Вдруг пограничнику показалось, что куст, темнеющий впереди, движется, Это впечатление еще больше усилилось, когда он остановился и на мгновение замер на месте. Куст двигался, причем по направлению к границе.

Волков как бы весь ощетинился, собрался в комок, прижался к шее лошади.

— Быстрей, быстрей, моя хорошая! — шептал он. В несколько минут было преодолено расстояние, отделявшее его от странного куста.

— Стой, стрелять буду!

Куст остановился. Волков подъехал к нему и увидел стоящего по колено в снегу широкоплечего детину, в кепке, надвинутой на уши, в короткой куртке, в каких обычно ходят сельские парни.

— Куда это ты направляешься в такую непогодь, гражданин?

Детина назвал село, расположенное недалеко от границы.

— Почему не по дороге идешь?

— Сбился я, метель.

— Что-то мудрено тут сбиваться. Вон она, дорога, вся вербой обсажена. Документы есть?

— Нету документов.

— Выходи на дорогу.

Человек стоял, не двигаясь.

— Ну, живей, — уже сердито крикнул Волков и наставил автомат.

Детина нехотя побрел к дороге, то и дело поворачиваясь назад.

— Иди, иди, не оглядывайся! — бросил пограничник и, вытащив ракетницу, дал сигнал товарищам. Задержанный мгновенно присел на землю.

— Ага, трусишь. А туда же на границу лезешь.

— И прошел бы! — хрипло обозвался детина.

— А вот и не прошел!

Через несколько минут прискакали Черенков и Егоров. Задержанный был благополучно доставлен на заставу. Держался он нагло, выражал большое удивление, что его поймали в такую метель.

Это был изменник, человек без родины.

За отличие при выполнении приказа Волков, Черенков и Егоров были награждены медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Сельскому кузнецу была объявлена благодарность и торжественно вручена денежная премия.

Жизнь на заставе имени Героя Советского Союза ефрейтора Семена Пустельникова снова потекла своим чередом. Уходили домой пограничники, закончившие службу, прибывало новое пополнение. Недавно покинула заставу группа пограничников во главе с рядовым Воронковым. Они целой бригадой пошли работать на Львовско-Волынский угольный бассейн и уже, конечно, не посрамят чести родной заставы.

Правофланговым на боевом расчете сейчас стоит рядовой Иван Волков — отличник боевой и политической подготовки, задержавший двух нарушителей границы. И когда капитан Охримчук выкликает Героя Советского Союза ефрейтора Пустельникова, Иван отвечает: «Пал смертью храбрых в борьбе за свободу и независимость Родины».

Вот и сегодня после боевого расчета ушел Волков в дозор с новичками Кургановым и Масловым. Капитан Охримчук спокоен за них. Молодые солдаты в надежных руках. Их научит словом и личным примером Иван Волков — правофланговый заставы.

Позади, на горе, замигал прожектор берегового поста. Ответив ему, катер вышел за «ворота» волнолома и закивал на зыби, как бы здороваясь с морем.

Вечерело. На внешнем рейде крупная волна раскачивала иностранные суда, стоявшие на якорях в ожидании ввода в порт. Катер направился к ним. Стоя на своем месте — справа на мостике, — командир придирчивым взглядом окинул катер с носа до кормы и нахмурился:

— Очистить флаг!

Матрос метнулся, освободил захлестнутое ветром полотнище — зеленый флаг пограничного флота гордо расправился, полыхая на ходу катера. Капитан-лейтенант удовлетворенно кивнул: в походе — дело другое, всяко приходится, но перед иностранцами надо пройти во всей красе. О, заграничным морякам хорошо знаком этот исхлестанный ветрами и непогодой, потускневший от соли, и потому еще более внушающий уважение, боевой флаг советских моряков-пограничников! Многие знают и помнят его как друга, не раз выручавшего из беды, друга, которому обязаны спасением и жизнью. Иные вспоминают: его с той черной ненавистью, какая может быть лишь у гадюки к человеку, вырвавшему ее жало.

Совершив поворот, катер взял курс в открытое море. Капитан-лейтенант нажал кнопку — резкая стальная дробь звонка объявила боевую тревогу.

Ловко скользнули в люки матросы, метнулись по отсекам, по палубе — мгновенно заняли свои места по боевому расписанию. Едва вскочив в броневую турель носовой пушки, старшина Гусак уже включил гидравлический привод и крутнул турель, опробуя ее ход. С мостика было любо-дорого видеть, как ловко действует комендор, как, повинуясь ему, быстро шарят сразу по горизонту и по вертикали спаренные маленькие, но злые стволы пушки-автомата.

На мостик командиру посыпались доклады о боевой готовности радиотелеграфистов, штурманского электрика, мотористов, комендоров…

Не глядя на часы, командир видел, что катер принял боевую готовность ранее уставного времени. Так было и вчера, и позавчера, и неделю назад. И каждый раз сердце командира теплело горделивой радостью: хорошо воспиталась команда — дружная, комсомольская боевая семья! Правда, не все еще отличники. Вот Андреев — комендор «спарки» — оскандалился на стрельбах, моторист Гогоберидзе бывает не в ладах с двигателем. Но это ничего, ребята старательные — выправятся.

Командир покосился на своего соседа по мостику рулевого Гриценко — худощавого, с девичьим румянцем на скулах, паренька-одессита. Тоже был не ахти какой рулевой: «рыскал», уходил с курса, в тесной и тихой военной бухте норовил протаранить то крейсер, то эсминец. А теперь не рулевой — золото. «И не такими станут», — подумал командир и, открыв узкую горловину, заглянул прямо с мостика в тесную рубку, где за штурманским столиком колдовал над картой старший лейтенант Санаев, а рядом с ним теснился у локатора радиометрист.

— Петр Васильевич, дай мой «чепчик», пожалуйста, — попросил командир.