Славился Смолин и на заставе и в комендатуре своей рассудительностью, хладнокровием. На этот раз ситуация была такова, что только стремительное преследование могло завершить дело. Увлеченный погоней, думая только о диверсантах, Смолин забыл о себе, о своем верном друге.

Огонь, неожиданно вырвавшийся навстречу, напомнил ему о том, что и он и его Джек тоже смертны.

Старшина залег у подножья толстой сосны и под ее прикрытием начал поливать пулями кустарник, скрывший диверсантов. Падая, он скомандовал: «Ложись!». Джек повиновался, но с какой-то странной, необычной для него медлительностью. Он сначала опустился на колени, потом уткнул морду в землю и вдруг беспомощно, безжизненно завалился на бок, и мох вокруг его головы густо покраснел и чуть задымился на прохладном воздухе.

Смолин посмотрел в широко раскрытые серые глаза Джека, на его редкие седые усы, на его поникшие уши, атласно-розовые изнутри и замшевые снаружи, на его ослепительно белые клыки. Что-то надломилось в груди Смолина: ему стало трудно дышать и смотреть…

После непродолжительной перестрелки диверсанты стали отходить. Сначала прикрывались огнем, а выбравшись из кустов, вскочили и побежали. Смолин увидел их спины между дальними деревьями. Они бежали мелкой рысью, изредка оглядываясь, как шакалы. Старшина понял: огнем автомата их уже не достать.

Они скрылись в лесу. Смолин мысленно проследил их дальнейший путь. Конечно, теперь они не станут метаться из стороны в сторону, петлять след. Побегут прямо и прямо, чтобы скорее добраться до крупного населенного пункта, до железнодорожной станции.

— Не доберетесь! — заскрежетал зубами Смолин.

Смолин не ошибся в своих расчетах и догадках. Диверсанты вышли как раз туда, где он подрезал им путь, — к лесной просеке, ведущей к железной дороге. Они пробирались друг за другом. Первым шел высокий, худой, с лицом скопца, в меховой шапке и кожаной куртке, подпоясанной ремнем. Вторым — плечистый, В потрепанной шинели, в расстегнутой до последней пуговицы рубашке, с могучей волосатой грудью. Оба были вооружены автоматами и гранатами. Такие живыми не сдаются.

Затаившись в кустах, Смолин хладнокровно, почти в упор навел на идущего впереди автомат и дал короткую очередь. Головной диверсант упал. Второй бросился бежать. Смолин хотел уложить и его, но вовремя сдержался: «Пригодится для допроса». Он только резанул его струей пуль по ногам.

— Лежать! — скомандовал он, когда диверсант споткнулся и упал посреди просеки.

Дрожащие руки с короткими толстыми пальцами поспешно потянулись к оружию и сейчас же бессильно обмякли.

— Сдаюсь… не стреляй, — простуженно, на плохом русском языке прохрипел враг.

Смолин презрительно усмехнулся, поднял автомат нарушителя, ощупал его карманы и в изнеможении, вдруг охватившем его, сел на пенек, рукавом гимнастерки вытер мокрый лоб, лицо. Потом достал портсигар, закурил, выпуская дым густыми клубами.

Из-за летучей гряды весенних туч показался малиновый край солнца. Лучи его гигантскими копьями ударили в землю. Задымилось насквозь мокрое обмундирование старшины. Светлее и теплее, по-весеннему стало в глухом лесном царстве.

По узеньким горным тропам, по высохшим руслам рек, продираясь сквозь, заросли кизила и боярышника, отстреливаясь от немецких автоматчиков, в ноябре 1941 года выходили к побережью возле Алушты советские пограничники.

Они пробивались к Севастополю. Город русской славы, город боевых традиций, мужества и доблести русского народа притягивал в тот грозный час сердца многих тысяч советских патриотов.

Здесь, за Алуштинским перевалом, отдельные группы и подразделения пограничников поворачивали на юг, к Ялте, чтобы пробиться туда же, куда отходили от Перекопа и Сиваша части Приморской армии.

Воины в зеленых фуражках, воспитанные в духе стойкости и преданности Родине, шли туда, где они были нужнее всего, шли дорогой храбрых.

У подножья Байдарского перевала пограничники остановились на привал. То был исторический день 7 ноября 1941 года. Где-то за ржавым скалистым хребтом, нависшим своими уступами над узенькой лентой шоссе, уже был враг, отрезавший Крымский полуостров от материка. Да и в Черном море, уходящем к горизонту, шныряли фашистские подводные лодки на путях кораблей, идущих от Севастополя к Новороссийску…

В этот грозный час у каменной стены, ограждавшей шоссе от оползней, прозвучали слова, ставшие знаменем борьбы пограничников. Один из коммунистов Константин Хомутецкий, показывая рукой в сторону Севастополя, сказал:

«Враг будет мешать нам прорваться к городу, соединиться с его защитниками, но мы должны любой ценой пробить себе дорогу. Сейчас мы там нужнее всего. Поклянемся же все до одного, товарищи, что дойдем туда, займем свои места на боевых позициях у стен города-героя, где дрались когда-то наши деды. Поклянемся же в этот грозный час, что до последнего нашего дыхания будем верными Родине и партии, воспитавшей нас, И отстоим завоевания Октября!»

Пограничники присоединились к этой клятве. Они быстро встали, одернув гимнастерки, поправив снаряжение, коллективно повторили торжественные слова.

Порывистый, колючий ветер приносил из-за перевала отзвуки орудийной канонады. Уже было слышно, как вели огонь по фашистским колоннам орудия береговых батарей Черноморского флота, мощные советские орудия, повернутые стволами к суше.

Там началось историческое сражение за Севастополь. А здесь отряд пограничников, отлично понимающих, какие испытания их ждут впереди, присягал на верность сражающейся Родине.

Прорвавшись Байдарской долиной к ближним подступам, к Севастополю, пограничники 11 ноября окружили в Новых Шулях большую группу фашистов. Уничтожая захватчиков, они пробирались через Максимову дачу к городу.

Поблизости казарм морского училища, на мысе Херсонес, был сформирован пограничный полк. В него вошли бойцы и командиры 26-го Одесского пограничного отряда, Евпаторийской погранкомендатуры и подразделений, охранявших границу вблизи Новороссийска. Пограничники уже были закалены в огне войны. Еще до схваток с врагом в Крыму они сражались с фашистами под Одессой и Перекопом. Командовать пограничным полком, который вошел в состав Приморской армии, было поручено подполковнику Герасиму Рубцову. Его хорошо знали многие пограничники Крыма еще по довоенным временам, когда Рубцов был старшим помощником начальника отдела боевой подготовки Черноморского округа. Вся жизнь Рубцова была связана со службой в пограничных войсках. Статный, энергичный, он уже одним своим внешним видом представлял образец строевой выправки, четкости и подтянутости. Любо было смотреть на него, когда, инспектируя заставы, он показывал молодым командирам и бойцам, как надо овладевать военным делом. В пограничные войска юга Рубцов принес большой опыт охраны границы на Дальнем Востоке, где ему довелось служить много лет.

До недавнего времени были неизвестны многие подробности биографии этого прекрасного воина, коммуниста, человека. Все его боевые друзья погибли, и только извлеченное из архивов дело Герасима Рубцова дополняет многими точными подробностями его светлый облик.

Он родился в 1904 году в селе Березовка, Воронежской области, в бедной крестьянской семье. Еще мальчонкой он работал по найму у помещика, после Октябрьской революции пас скот у кулаков.

Его отец — Архип — прямо с фронта мировой войны ушел в Красную Гвардию и домой вернулся только в 1921 году. И почти сразу его скосил брюшной тиф. Семья осталась без кормильца. Отца пришлось заменять маленькому Герасиму. В 1926 году он вступает в комсомол, в 1928 году становится членом партии. В 1927 году его направляют в Омскую пехотную школу, и с тех пор он — кадровый военный.