Нет, до того, как я вступился за «сестер», он бы просто взял Беляну, силой или по согласию, не так это и важно. Взял бы как одну из многих полоненных баб после боя, или дешевую наложницу — уверен, что в его жизни такое случалось не раз.
Но когда начал действовать мой запрет, когда девчонка сама проявила о нем заботу, Горыня увидел в ней человека. Нет, даже не так — ЖЕНЩИНУ. Объект воздыхания, восхищения, преклонения… Конечно, венд этих слов даже не знает. Но вскоре поймет (а скорее уже даже понял) их значение…
То ли Белка уже имела определенный опыт по ухаживанию со стороны парней, то ли ей действительно дан природный талант — но она оказалась опытным «рыбаком», способным вытащить из воды даже очень крупную рыбу! Это когда приходится аккуратно подводить к берегу толстого карпа к примеру, который удочку стопудово сломает на рывке — и подтягиваешь его, подтягиваешь к себе… Иногда даже приходится приотпустить леску, поводить его чтобы не порвал, а потом подсадиком у самого бережка и раз! Вот уже твоя рыбка в садке плещется…
Так и Беляна стала ловить Горыню, как того карпа. Я же ведь разрешил ему с ней общаться — вот он и общался. А она его то поманит ласковой улыбкой, игривым взглядом, то и вовсе выгнется по-кошачьи, натянув рубаху на спелых сиськах — тут уж у всей команды шевеление в портках начинается! Венд, как только парус поставим, сразу к ней, всех опережает, едва ли не в голос кричит — «мое»! И девка его привечает, улыбается, расспрашивает о чем… А потом вдруг загрустит, запечалится, вспомнив о родителях — ей ведь и придумывать ничего не надо. Отца и старшего брата в Выше в день нападения не было, а вот младшего братика и мамку срубили, когда те кинулись Белку выручать… Такая вот уродская история — как вспомню, так пальцы сами собой в кулаки сжимаются. Ох, зря Ратибор тогда отпустил свеев, зря! Нужно было их всех в море, в море, да на корм рыбам, вспоров животы…
Ну да ладно, глядишь самые виноватые итак нашли покой на дне морском. А с остальными может еще и свидимся… Так вот, Белянка-то загрустит, закручиниться, слезу скупую уронит — и Горыня сам не свой, волнуется, беспокоится, кто обидел… Девушка не сразу, но рассказала, что с семьей беда, да что дом теперь так далеко — кто о ней позаботиться? У варяга грудь колесом — я и позабочусь! На что девка ставит его в весьма неловкое положение одним единственным вопросом: а ты мне кто? Не брат, не отец, не муж… Пару раз подняла эту тему, да отстранила от себя руса — не кружи голову честной деве нетронутой, честь свою по завету родительскому буду для мужа беречь. Хоть и люб ты мне, сокол ясный, очень люб! Но не могу…
Горыню такие слова — словно обухом по голове. Пару раз от девки отстал, а она его вроде как бы исподтишка, а все же заметно, вновь взглядами прожигает! А после к борту ладьи встанет, ветер в ее золотистых волосах заиграет, красиво… Или же на набойные доски обопрется, к воде наклоняясь, да ягодицы широкие, тугие напоказ выставит — тут венд сам не свой, уж в драку готов бросаться на остальных мужиков за взгляды похотливые! А я прочим «сестрам» до поры до времени запретил на себя внимание обращать — не отсвечивайте, дайте я хоть первой из вас судьбу устрою! Короче, вновь ластится к девке — и та снова его привечает, да улыбается своему ненаглядному, даже обнять себя позволит, даже поцеловать себя вечером поздно, когда только я один не спал и ждал по взаимному с ней уговору… Ну, чтобы вмешаться, коли не поймет Горыня отказа от дальнейшего развития. А за поцелуями вновь отказ — не губи душу честной девы, не поругай ее чести, коли не муж! Ну, так приятель мой и распалился — давай мол, девка замуж! Что же не жениться, коли ты мне люба! Даже без приданного возьму — я твое приданное с топора у свеев забрал, да после к нему и еще прибавлю!
Ага, счаз-з-з…
Выкатила тогда обрадованная Белка, что счастливее ее нет девы на всем белом свете! Да вот беда — выйти замуж она может лишь за христианина.
Варяг тогда опешил, стал звать ее в старых богов верить, ругаться начал, взъярился — но тут уж и я вмешался, приструнил товарища. Отпустило его понемногу, сгорбленный, ушел он на свою скамью — по соседству с моей стоящую. А на следующее утро я ему в лоб все и сказал — правда тихо, так, чтобы другие не слышали. Сказал, что вера в истинного Бога самая правильная, что только христиане смогут спастись в Царстве Небесном. На что он мне едва ли не выкрикнул — нет лучше богов, чем богов предков, нет и не было! Я тогда промолчал, выждал день другой — а тут как раз бой и случился с данами.
«Сеча была зело крепкая», как сказал после Ратибор. И действительно, из шести десятков воев под конец рубки только два с половиной и осталось, притом половина уцелевших — лучники. Крепко рубились даны, даже когда их наполовину окружили да стрелами со спины выбивали… Впрочем, без стрелков еще неизвестно, чья бы взяла. Сдается мне, победа осталась бы за данами — да и так едва ли не вся дружина варяжская пала. В последние мгновения схватки мы с вожаком и еще одним русичем, Храбром, втроем у носа ладьи встали, перегородив путь к девкам… А после боя ярл устало лег на днище, продышался, и затем обратился ко мне:
— Ты ромей, принят в дружину. Насовсем. Долю в добыче получишь полную… И спасибо, что жизнь спас. Не забуду.
Я тогда только головой покивал, сил говорить не осталось от слова совсем — сам едва не рухнул, ощутив страшную усталость и боль в мышцах, да побитых руках… А Горыня, чудом уцелевший, сражаясь на хвосте, после сечи все удивлялся — как я выжил? Ведь меня первого, считай, опрокинули!
Между прочим, за то, что именно с меня даны строй разбили, я очень переживал — думал, что братья-славяне после претензию выдвинут, мол, из-за тебя столько людей погибло! Но приятель мне истолковал подноготную происходящего. Атакующее построение у викингов — это практически всегда клин, по крайней мере, если у нападающих есть численное преимущество. Вступая в бой, Ратибор надеялся, что даны будут защищаться с обоих бортов, что его воям хватит сил сдерживать натиск противника, покуда лучники одного за другим выбивают врага. Ведь отличие от славян, у которых стрелков всегда было много, скандинавы лучников не шибко привечают, и ответить им было бы особо нечем… Да вот пошло не так, как думал вождь, датчане ударили многочисленным клином — и строй они бы протаранили однозначно. А броски сулиц, что при попадании в щиты значительно увеличивают их вес, заставляя воинов опускать руки — это, как оказывается, есть один из излюбленных приемов викингов.
В общем, если кого в чем и обвинять, то самого ярла русов, необдуманно принявшего бой с равным противником. Но Ратибора никто обвинять ни в чем не стал — несмотря на потери, добыча нам досталась знатная: на одном перехваченном Деяном кнорре везли франкские клинки, кольчуги и шлемы, на другом — груз качественного сукна и судовую казну. И кстати, семьям погибших (у кого они были) уцелевшие варяги выделили честную долю.
А ведь были еще и личные трофеи, взятые с боя, благодаря которым я приобрел полный комплект вооружения и брони, по местным меркам доступный только уважающим себя воинам! Остальное доставшееся мне оружие я решил покуда приберечь, на будущее — откровенно говоря, для собственных дружинников! На сукно же и большую часть приобретенного серебра купил добротный, справный сруб с сенями, подклетом, помещением для скота и сеновала, с просторной широкой горницей с топчанами и полатями у печи. Да отдельной баней! Сруб что надо — на всех сестриц места хватило! — да и стоит он в стратегически удобном месте, на самом южном конце поселка, что ближе всех к княжей крепости. Заодно уж и запас зерна приобрел, да кое-какую живность — пусть теперь бабы ведут хозяйство…
Так вот, Горыня все изумлялся — как я, первым выбыв из строя, а после еще и в воду сброшенный, сумел выжить, да в бой вернуться, да самого вождя спасти?! А я ему и отвечал — мол, меня Бог бережет, Его волей в живых остался. Собственно, ведь нисколько не слукавил… Сказал, что молитва есть особая, псалом девяностый, «Живый в помощи» — вот ее читая про себя, можно в самых страшных сечах уцелеть. Тут-то венд и призадумался, начал меня все чаще о Боге расспрашивать, когда вдвоем оставались, уточнять, как же Его могли казнить, раз он Бог?! М-да, тяжело было объяснить парню понятие греха, и то, что Иисус пошел на крестную смерть ради людей, смывая собственной кровью их зло… Непросто мне дались два последних «просветительских» вечера с парнем, выросшим и воспитанным в среде, где убийство того же свея или дана при грабеже есть не грех, а доблесть. И где местные божества являются, прежде всего, олицетворением грубой силы и жестокости, столь понятных суровым народам севера, где каждой стихии посвящен отдельный божок. Для такого человека простая для меня истина «Бог — есть любовь» была чем-то настолько далеким, что в конечном итоге я просто устал заниматься просвещением и поставил парня перед фактом: хочет жениться на Беляне, значит, должен креститься. Нет — так и суда нет.
