После возвращения Пэрис из Калифорнии сеансы с Анной Смайт пошли труднее. Доктор теперь нажимала на нее сильнее, заставляла глубже копаться в себе и обсуждать множество болезненных тем. Так что в результате Пэрис плакала на каждом сеансе. Работа с обездоленными детьми в Огэмфорде тоже не приносила радости, а никакой личной жизни у нее по-прежнему не было. Она никуда не выходила, ни с кем не общалась, за исключением редких встреч с Натали и Вирджинией. Но обе ее подруги были замужем, жили полной жизнью, у них было с кем делить горе и радости и о ком заботиться. У Пэрис не было никого. Остались только телефонные разговоры с сыном и дочерью. И при этом она продолжала твердить Анне, что ни за что не уедет из Гринвича. Пэрис казалось, ее место здесь, и переезжать на Запад ей совсем не хотелось.

– А что, если вам найти себе там работу? – опять подняла эту тему Анна, и Пэрис беспомощно взглянула на нее.

– А что я умею делать? Составлять букеты? Устраивать банкеты? Развозить чужих людей по их делам? Я ничего не умею!

– У вас диплом по деловому администрированию, – упрямо твердила Анна. Она с завидным постоянством давила Пэрис на больную мозоль, и порой Пэрис готова была ее убить. Но при этом, как ни странно, с каждой новой встречей между ними крепла дружба и взаимное уважение.

– Если бы мне сказали, что я должна зарабатывать на хлеб бизнесом, думаю, я бы растерялась, – призналась Пэрис. – Я ведь никогда этим не занималась. В колледже я изучала только теорию. Практики – никакой. И с тех пор я всегда была лишь женой и матерью.

– Вполне уважаемая профессия. А теперь пора заняться чем-то другим.

– Да не хочу я ничего другого!

– Пэрис, вы довольны жизнью? – невозмутимо поинтересовалась Анна.

– Нет, недовольна. Мне она ненавистна. – Пэрис не сомневалась, что теперь так будет всегда.

– Даю вам задание к нашей следующей встрече: подумайте, какой бы вы хотели видеть свою жизнь. Неважно, что это будет. Вы должны мне сказать, чем вам действительно хотелось бы заниматься, даже если раньше вы никогда этого не делали или делали, но очень давно. Вязание, плетение кружев, фигурное катание, фотография, кукольный театр, рисование – все, что угодно. И не думайте сейчас о работе. Давайте просто выясним, к чему у вас лежит душа.

– Даже не знаю… – неуверенно проговорила Пэрис. – Я двадцать четыре года обслуживала семью, на себя у меня времени не оставалось.

– Именно об этом я и говорю. Пора подумать о себе. О том, как доставить себе радость. Вспомните хотя бы одну вещь, которой вам действительно хотелось бы заняться. Даже если это будет казаться чем-то глупым.

Пэрис была в недоумении. А когда пришла домой и села за стол, достав бумагу, растерялась еще больше. Ничего такого, о чем бы она мечтала, на ум не приходило. Что-то прозвучало в кабинете у Анны Смайт, что тронуло какие-то струны в ее душе, но сейчас Пэрис не могла припомнить. Она уже лежала в постели, с погашенным светом, как вдруг вспомнила. Фигурное катание! Его Анна назвала для примера. В детстве Пэрис его обожала, всегда смотрела чемпионаты по телевизору. Вот Анна посмеется!

Пэрис по-прежнему посещала сеансы дважды в неделю и пока не была готова переходить на один раз.

– Я кое-что придумала, – произнесла она с робкой улыбкой, явившись через три дня на очередной сеанс. – Коньки. В детстве я очень любила кататься. И детей на каток возила, когда они маленькие были.

Но Анна и не думала смеяться.

– Отлично, – спокойно сказала она. – Теперь вам задание – как можно скорее поехать на каток. К следующему разу я хочу услышать, что вы побывали на катке и немного развлеклись.

Пэрис чувствовала себя крайне нелепо, но в ближайшие выходные отправилась на гринвичский каток и долго каталась по кругу, держась поближе к бортику. Было раннее воскресное утро, на льду почти никого не было, если не считать нескольких мальчишек в хоккейных коньках и пары старушек, которые катались на удивление прилично – по-видимому, делали это всю жизнь.

Уже через полчаса неловкость прошла, и Пэрис была в полном восторге.

В четверг она опять поехала кататься и на сей раз удивила сама себя тем, что наняла инструктора, чтобы научиться делать вращения. Со временем это стало ее любимым времяпрепровождением, и, когда на День благодарения прилетели дети, Пэрис уже довольно многому научилась. На следующее утро она уговорила Вима и Мэг поехать с ней кататься и была очень довольна, когда Вим вслух выразил ей свое восхищение.

– Мам, ты как Пегги Флеминг, – подхватила Мэг.

– Это вряд ли. Но все равно спасибо.

Они пробыли на катке почти до полудня, а потом отправились домой поедать индейку, которую Пэрис, уходя, поставила в духовку. Но, несмотря на насыщенное утро и радость от встречи с детьми, этот день дался ей нелегко. Праздник словно высветил все перемены, происшедшие за последний год. Пэрис было больно об этом думать, тем более что назавтра дети должны были ужинать в городе с отцом. Питер тоже жаждал с ними пообщаться, но с пониманием отнесся к тому, что День благодарения они хотели провести с мамой, и смиренно ждал своей очереди.

В пятницу, в пять часов вечера, нарядные брат с сестрой сели в поезд, идущий в Нью-Йорк, – в снегопад никто не захотел вести машину. Отец расщедрился и пригласил их на ужин в «Ле Сирк». Мэг такого не ожидала, и ей пришлось надеть мамино черное платье, а Вим решил пойти в костюме, который ему купили на выпускные торжества. Он сразу стал выглядеть старше своих лет, да и вообще за три месяца в колледже сильно повзрослел; Пэрис отметила это с материнской гордостью.

Питер дожидался их у входа в ресторан. На нем был костюм в узкую полоску, и Мэг нашла его очень привлекательным, о чем тут же ему сообщила. Отец просиял – он был счастлив повидаться с детьми и на ночь забронировал им номера в отеле. В Калифорнию оба летели только в воскресенье, и субботний вечер был отдан друзьям.

Пэрис довольствовалась тем, что дети хоть немного побудут дома – она не собиралась монополизировать их время. Как, впрочем, и Питер. А Вим и Мэг были рады побывать в Нью-Йорке. Повсюду уже установили елки, и снегопад усиливал атмосферу праздника, делая город похожим на рождественскую открытку.