Сидеть, делать вид, что слушаешь, и даже что-то отвечать, когда перед глазами стоит одно.

Старый считыватель. Слова: «Личное дело». Имя: «Вира «Сияющая» Нейн, (полн. Ки-мив, ира, гнездо Шал'е'не'йен'не)».

И голография, с которой смотрели мои глаза.

В ровных строчках текста на экране так легко спрятать целую жизнь. Еще легче — достать, расправить, препарировать и рассмотреть под микроскопом.

В моих руках не было этого экрана, но и сейчас, сидя в собственной каюте много часов спустя, я видела линейно-невозмутимые строки, в которых на этот раз была спрятана моя собственная жизнь.

Но чтобы вспомнить, мне не нужен микроскоп. Моя жизнь вписана в полотно мира огромными буквами цвета крови, которые можно сложить в слова и сейчас.

Я, Ки-мив, ира, риалта из Гнезда Шал'е'не'йен'не, была приговорена к изгнанию за восемь сезонов до церемонии Взросления. Двумя сезонами позднее — соткала свой первый заменитель Сети. Из странно-статичных существ, на которых Гнезда никогда не обращали особого внимания, он сам вышел статично-неправильным. Существа мыслили и жили по диким, непонятным законам, который измученный непрекращающейся борьбой с собственной природой мозг никак не мог понять.

Но… На дальней заставе, далеко за границей Зоны Отчуждения было слишком много странных созданий, чтобы обращать на меня какое-то особое внимание. И я осталась. Мозгу недоставало зрелой стабильности, а сублимация Сети все время наполняла его отголосками чужеродных сознаний.

И он начал изменяться. Закостеневать, терять гибкость и легкость. Сознание риалты струится подобно потоку воздуха, изменчивое, легкое, всепроникающее… Я же через двенадцать лет стала калекой, неспособным даже заговорить с камнем. Еще через двадцать разум застыл окончательно, уже мало чем отличаясь от тех сознаний, которые заполняли мою Сеть. Я была не просто калекой. Я была почти что мертва. И даже если бы закон об изгнании исчез, я не смогла бы вернуться за Вуаль. Сеть не приняла бы мой разум, и до сих пор не знаю, смогла бы тогда я даже заговорить с другими риалтэ.

Сейчас — нет. Уже много лет — нет.

А тогда… В тот самый день, когда ко мне пришло осознание, что дороги назад не будет никогда, я запретила себе оглядываться назад, как делала все эти годы. Я посмотрела вперед и увидела там единственное, чем занималась всю сознательную жизнь. Корабли. У этих кораблей не было жизни, но они летали.

Через пятнадцать лет летали уже мои корабли. Союз переживал век Распада, кто-то выходил из этого омута целым, кто-то выдирался, теряя что-то на слишком быстром ходу, кто-то рассыпался на части, не выдерживая давления разрухи. Зона Отчуждения стала свалкой, старательно подбирающей то, что потеряли другие. Никакие инвестиции сюда не доходили даже в лучшие времена, и она кормилась как могла. Сотни пиратов и каперов стали ее клыками и когтями, вырывавшими плоть из более благополучных областей.

Кто знает, не стали ли бы мои корабли мирно возить грузы, случись нам быть в другом месте и в другое время. Но Распад давал возможность, а Зона не оставляла выбора. И мои корабли стали хищниками.

А я стала легендой.

Да, я была почти мертва, но все остальные, похоже, не жили вовсе. Это была нечестная борьба, но много лет назад я решила, что хочу жить.

Моя охота была успешнее, много успешнее, чем у прочих. Мой флот стал одним из самых больших среди «вольных». Моя звезда ярко сияла на небесах, и меня назвали: Сияющая. Моего света боялись, взгляда моих глаз избегали. Моя Сеть была обширна и прочна как никогда, составленная из преданных и искренне любящих меня солдат.

Так было, пока не появился он.

Филин. Ночной хищник полярных снегов Ситре-6. Легендарный основатель Корпуса, поминаемый за бога и за демона. Сейчас.

А тогда это был реальный и вполне смертный противник. Мелкий и несущественный, как казалось вначале. Но годы шли, и заштатная организация на глазах превращалась во всесильный Корпус Ментального и Психофизического Контроля. Гораздо более всесильный, чем сейчас.

И я забеспокоилась. А Филин в обмен на беспрецедентное для того времени финансирование обязался лишить Зону когтей. Для этого ему понадобилось всего пять лет. Эра вольных охотников проходила. Многих уже не было в живых, остальные умирали на каторгах. Но была я. И я летала, и я охотилась, несмотря ни на что.

Мы воевали много лет. Флот Корпуса был мощнее, но мой лучше владел техникой партизанских войн. Может, именно тогда из знаменитости я превратилась в легенду. Во всяком случае, Корпус запомнил мое имя на века.

Но… все кончается. И, стоя в риатиновых цепях перед темной фигурой противника, я не жалела ни о чем. У всякой войны были правила. Правила этой гласили, что проигравший умрет.

Я ненавидела его, как ненавидят слишком умного соперника. Сутками позже я ненавидела его слепо и безрассудно, как только может ненавидеть риалта. Жизнь вне Вуали искалечила мое сознание. Филин довершил этот процесс, искалечив попутно и тело. Я стала рабыней Корпуса, безотказным и самым эффективным орудием для поколений Командоров, последовавших за Филином. Филином, оказавшего слишком успешным, чтобы умереть в своей постели. И, стоя над его обгоревшим трупом, я готова была выть от досады: неведомые мне злопыхатели осуществили то, что я страстно желала сделать собственными руками. Планы мести оставались моими главными стимулами к жизни, но сволочной Командор лишил меня и этой радости.

С тех пор ничего не изменилось. Непрекращающаяся череда особых дел — вот, собственно, и все, что в ней осталось. Меня передавали по наследству, как фамильный меч. Впрочем, нет, не меня. Мою жизнь, заключенную в старый считыватель — личное дело, заполненное ровными рядами букв.

Мое имя слишком хорошо помнят даже сейчас. Его могут забыть во всем мире, но его не забудет Корпус. Стоит шепнуть слово — услышат все. И многомиллионная организация вспомнит, что Вира Нейн едва не втоптала Корпус в грязь.

Раньше у нас очень любили показательные казни. Процесс охоты на ведьм как священное знамя, поставленное во главу угла. Это сплачивало, это заставляло загораться глаза. Ведьмы измельчали и блеск из глаз ушел.

Чем больше лет проходит, тем ярче загорятся глаза от пламени костра, на котором могут сжечь меня. Каждый новый Командор, принимая должность, грозит мне показательным процессом, если вдруг пиратка решит тряхнуть стариной. Я даже не вслушиваюсь в очередные угрозы. Через столько лет я знаю, на что способен Корпус и на что — я. И — что не имею шансов выжить в этой войне.

Будь я здорова. Будь я не одна. Но…

Был Филин. И он работал со мной лично.

Та Сеть, что достигла почти совершенства и заменила мне настоящую, была выдрана с корнем и сгорела на огне зачисток и расстрельных бригад. Личность сначала пытались стереть, потом — переписать. В те времена ни того, ни другого делать толком не умели, да и я была далеко не типичным материалом. Мой мозг не поддавался, и его ломали почти хирургически. Почти получилось.

Дальше все растворяется туманом: я все-таки тронулась, хотя думала, что это произойдет гораздо раньше. Из памяти исчез месяц, который я закончила с искалеченным сознанием, нашинкованным на лоскуты и кое-как собранным обратно. Обнаружила у себя пару новых и страшно мешающих качеств, еще большего количества полезных недосчиталась. И — сплошные блоки безопасности и моральные установки. Места для собственных мыслей практически не оставалось.

Должно быть, так и было задумано.

Впрочем, когда я осознала, что со мной сотворили, мыслей не было. Было второе изгнание, только страшней. Тело принудили навеки застыть в одной-единственной форме, которой в последние годы я пользовалась чаще всего. Бескрылой форме. На руках защелкнулись тяжелые резные браслеты, не дававшие даже коснуться по-настоящему сильных энергетических потоков. Попытка взять больше — смерть. Попытка обратить потоки против любого представителя Корпуса — смерть. Рождалось пламя, которым горят «звезды», и выжигало не приспособленное для этого тело изнутри. Это было три раза. Все три раза меня вовремя хватали за руку. В первый раз я попыталась убедиться, что подарок Филина действительно не снять никогда…