— Что патриарх делал ночью на площади? — спросила Кико-сан

— Возможно, у него была бессонница — пожал плечами Цинанари — И что теперь будет?

— Будут похороны, тридцатидневный пост — вместо меня ответила девушка — Еще месяц монахи Шаолиня не смогут покинуть столицу

Честно сказать, я сильно сомневался в боевой эффективности бойцов монастыря в эпоху мушкетов и пушек. Возможно, Чжан Юн смог бы использовать эту сотню монахов, как диверсантов в тылах японской армии. Я даже готов поверить, что бритоголовые парни могут при сильном желании поднять восстание в Корее, где миролюбивое население, воспитанное на добродушных канонах буддизма, вовсе не стремиться начинать партизанскую войну. Но это в перспективе год-полтора. Нам же день простоять, да ночь продержаться.

— Осталось решить вопрос с войсками Чжан Юна — Цинанари выглянул в окно и нахмурился — И можно возвращаться домой.

— Это задачка решается не в столице

— А где? — в одни голос откликнулись брат с сестрой

— Кико-сан! — я покачал головой — Ты же сама мне писала в донесениях о Юньхэ

— А причем тут Великий канал? — пожала плечами девушка

Эх, вроде и образованные люди, аристократы, а стратегического мышления ни на грош. Я тяжело вздохнул и принялся разъяснять мою идею. Дело в том, что в Китае есть главная транспортная артерия. И это вовсе не река Хуанхэ и даже не Янцзы. Это Юньхэ — рукотворный канал длиной почти 2000 км, который проходит по восточной части страны между городами Пекин и Ханчжоу и пересекает четыре провинции (Хэбэй, Шаньдун, Цзянсу, Чжэцзян). Строительство этого искусственного водовода было завершено совсем недавно и он стал важной транспортной артерией между севером и югом Китая. Собственно, по нему и осуществляется основной транзит грузов, в первую очередь продовольствия с плодородного юга на засушливый север.

— Продовольствие для армии Чжан Юна перевозят чем? Правильно, водой. По Юньхэ. Достаточно разрушить пару шлюзов и перевозки встанут на месяц. А там уже зима, канал встанет, зимняя кампания окажется сорвана.

— Снег закроет перевалы — подхватила Кико-сан — А до весны…

— Мы закончим с Чосоном — закончил я за нее — Цинанари-сан вы согласны?

Но тот нас не слушал, а напряженно смотрел в окно. Сжав рукоять катаны, он повернулся к нам и глухо сказал — В переулке португальские солдаты. Надо срочно бежать!

В дверь дома громко застучали.

— Банзай!! — с оглушающим воплем Катсу прыгнул вперед и нанес удар сверху. Деревянные мечи боккэны столкнулись с громогласным треском и Набори отступил. Еще выпад и еще один шаг назад. Катсу победно улыбнулся — последнее усилие и укэ[14] выйдет за пределы площадки. А это поражение.

— Матэ![15]

— Госпдин Ячи, учитель — вскинулся Катсу — Я почти победил!

— Почти не считается — Набори скорчил ехидную рожицу

На татами, кряхтя, забрался пожилой, скрюченный старик с палкой. На его голове уже не осталось волос, кожа лица и шее напоминала желтую скукуженную бумагу.

— Только что раздался полуденный колокол — скрипучим голосом сообщи учитель своим ученикам — Вам пора идти собирать хворост. Иначе новый управляющий монастырем…

— Юдаи-сан сам самурай — вклинился в речь старика Катсу — И он понимает важность..

Бац! Палка учителя попала парню по голове. От второго удара Катсу увернулся и тут же без разговоров, спрыгнул с тренировочного помоста на пол. Вслед за ним сиганул его друг Набори. Оба послушника быстро забежали в келью, натянули сверху кимоно соломенные накидки — снаружи монастыря начинался снегопад — и побежали к выходу. Катсу успел заглянуть в пустой церемониальный зал, где стояло старое зеркало из полированной бронзы и осмотреть ушиб. В зеркале перед ним предстал молодой пятнадцатилетний парень, с широкими плечами, длинными черными волосами, заплетенными в косичку и узким, совершенно неяпонским лицом. Катсу машинально провел ладонью по подбородку. "Эх! Хотя бы один волосок вырос" — подумал парень и потер шишку на голове.

— Катсу! Где тебя демоны носят?! — от входа послышался крик Набори. Тот уже успел взять веревки и пританцовывал от холода, ожидая своего товарища. Толстяк Набори всегда мерз больше других, но никогда не пытался увильнуть от обязанностей по сбору хвороста в лесу.

— Где топор? — буркнул Катсу, все еще ощупывая шишку

— У крестьян. Пошли скорее.

Парни вышли на улицу и моментально окунулись в белое безмолвье. Снег тут же запорошил их накидки, а, падая на лицо и руки, сразу таял, словно подтверждая бренность жизни.

Работали молча. Крестьяне стаскивали и рубили ветки, Катсу собирал хворост в вязанки, а Набиори таскал их в монастырь. "Хоть и толстый, зато самый сильный из всех послушников" — подумал Катсу — "Вон, за одну ходку может брать сразу по три, четыре вязанки. Настоящий суматори. Да, и не такой уж он и толстый, просто кость широкая".

Потом мысли парня перескочили на собственное телосложение. Скорее всего он пошел в мать, у которой было такое же узкое лицо, зеленые глаза… Своего отца, Дзироэмона Кимуру Катсу никогда не видел. Тот погиб еще в битве при Одоваре, когда парню было всего два года. Служил Дзироэмон в пешем войске князя Ода, имел неплохой надел в провинции патрона, но постоянно был в разъездах. После гибели отца, дела семьи покатились под гору. Мать начала пить, жадные родственники отняли сначала землю с крестьянами, потом и дом. К этому времени князь Ода также почил в бозе и заступить за вассалов стало некому. Началась эпоха Сэнгока Дзидай. Брат пошел на брата, сын на отца. Семье Кимуру удалось пристроится в монастыре Ямагата, что в Северной Японии.

Мать прислуживала настоятелю, Катсу ухаживал за Сокушинбутсу. Монастырь был известен на всех островах своими мумифицированными монахами, которых звались Сокушинбутсу, что означает "достигшие состояния Будды при жизни". Впервые эта странная и ужасная практика была введена священником по имени Куукай больше 1000 лет назад. Куукай был основателем секты буддистов шиньон, которая проповедовала идею просвещения посредством физического истязания. Процесс самомумификации занимал около 10 лет. Катсу насчитал в хрониках две сотни монахов, что пытались стать Сокушинбутсу, но получилось превратится в мумию лишь у нескольких десятков. Мумией становились так. На первом этапе монахи избавляли свое тело от жира. Для этого адепт, решивший мумифицироваться, тысячу дней подряд ел только еду состоящую из орехов и семян.

Второй этап — выгнать из себя как можно больше воды. Еще тысяча дней ограничений, связанных с водой. В этот период монах позволяет себе пожевать немного коры и корней сосны. Последняя стадия — питье особого, ядовитого чая, приготовленный из сока лакового дерева. Сок этого дерева пропитывает внутренности, скрепляя их. И завершающий этап — ещё живая, но уже вполне мумия усаживается в позе лотоса в крошечной пещере с каменными стенами, где её и замуровывают. У монаха остается лишь звонок, которым он подает сигнал, что еще жив. Как только звонок перестает звенеть, в монастыре отсчитывают три года и выкапывали готового "сокушинбутсу".

Первые несколько лет Катсу сильно пугался мумий, которые были расставлены по всем залам Ямагата. Ночью его мучали кошмары, в которых костлявые, слепые "сокушинбутсу" протягивали к нему свои руки, тащили в свои пещеры. Но потом в семье Кимуру случилось несчастье и страх перед мумиями испарился. Мать Катсу продолжала пить сакэ каждый день, пьяная ходила по окрестным деревням. Все разговоры, увещевания, попытки спрятать сакэ оказывались бесполезными. Парень испытывал сильный стыд, старался больше работать по монастырю, начал упражняться в боевых искусствах, благо в Ямагате жил старенький учитель фехтования. Два года назад пьяная мать пошла на праздник к соседям, там еще выпила и насмерть подавились рисовыми лепешками моти. От такого позора Катсу даже хотел покончить с собой.