Такая мысль Лэнгдону в голову не приходила.

– Вы, наверное, испытываете растерянность, – сказал Феррис, – но сейчас вам надо сосредоточиться, чтобы мы могли продвинуться в наших поисках. Нам необходимо понять, о чем говорит маска.

Сиена кивнула.

Врачи, кажется, во всем согласны, подумал Лэнгдон.

Он сидел молча, мучаясь неопределенностью. Чувство было очень странное: встретить незнакомца и при этом ощущать, что ты его уже несколько дней знаешь. Честное слово, думал он, где-то я уже видел эти глаза.

– Профессор, – сочувственно произнес Феррис, – я догадываюсь, что вы не вполне мне доверяете, и это понятно, учитывая, что вам пришлось пережить. Один из побочных эффектов амнезии – легкая паранойя и недоверие.

В самом деле, подумал Лэнгдон, если я даже своему рассудку не могу доверять.

– Кстати о паранойе, – шутливо вставила Сиена, явно стараясь разрядить атмосферу. – Роберт увидел у вас сыпь и подумал, что вы заразились чумой.

Феррис приоткрыл пошире опухшие глаза и рассмеялся.

– Сыпь? Поверьте, профессор, будь это чума, я не лечился бы от нее антигистаминной мазью, которую продают без рецепта. – Он вынул из кармана тюбик и бросил Лэнгдону. В самом деле, тюбик с противоаллергической мазью был уже наполовину выдавлен.

– Простите меня, – сказал Лэнгдон, чувствуя себя дураком. – Трудный день.

– Пустяки, – отозвался Феррис.

Лэнгдон отвернулся; за окном проплывала, вся в приглушенных тонах, мирная панорама Тосканы. Виноградники и фермы попадались все реже, равнина сменилась предгорьями Апеннин. Скоро поезд помчится по туннелям в горах, а потом опять устремится вниз, к Адриатическому морю.

Ничего себе, еду в Венецию чуму искать, подумал он.

Странный день оставил такое впечатление, словно Лэнгдон перемещался по местности, полной лишь смутных форм и лишенной деталей. Как во сне. Чудно: от кошмаров обычно просыпаются, а у Лэнгдона было ощущение, что он, проснувшись, погрузился в новый.

– Плачу лиру за ваши мысли, – шепнула рядом Сиена.

Лэнгдон повернулся к ней с усталой улыбкой.

– Все думаю – проснусь сейчас дома, и все это окажется дурным сном.

Сиена наклонила голову к плечу с видом скромницы:

– И когда проснетесь, не огорчитесь, что меня на самом деле не было?

Лэнгдону пришлось улыбнуться.

– Нет, немножко огорчился бы.

Она похлопала его по колену.

– Хватить грезить, профессор. За работу.

Лэнгдон неохотно перевел взгляд на морщинистое лицо, смотревшее со стола пустыми глазами. Потом аккуратно взял гипсовую маску обеими руками, перевернул и на вогнутой стороне прочел начало закрученного спиралью текста:

И усомнился, что может сейчас отнести эту характеристику к себе.

Тем не менее он принялся за работу.

В трехстах километрах от поезда, в Адриатике, по-прежнему стоял на якоре «Мендаций». На нижней палубе в стеклянную кабинку координатора Лоренса Ноултона постучали, и он нажал кнопку под столом, чтобы матовая стена стала прозрачной. За стеклом обозначилась фигура невысокого загорелого мужчины.

Шеф.

Вид мрачный.

Он молча вошел, запер дверь кабинки и, нажав выключатель, снова сделал стену непрозрачной. От него пахло спиртным.

– Зобрист оставил нам видео, – сказал он.

– Да, сэр?

– Я хочу его посмотреть. Немедленно.

Роберт Лэнгдон переписал спиральный текст с маски на бумагу, чтобы удобнее было в нем разбираться.

Сиена и доктор Феррис подсели к нему, и Лэнгдон старался не обращать внимания на затрудненное дыхание и беспрерывное почесывание доктора.

Он здоров, убеждал себя Лэнгдон, пытаясь сосредоточиться на тексте.

– Как я уже говорил, – начал он, – первая строфа в стихотворении Зобриста дословно воспроизводит строфу из «Ада» Данте – он предупреждает читателя, что за словами кроется более глубокий смысл.

Аллегорическая поэма Данте настолько насыщена завуалированными отсылками к политике, религии и философии, что Лэнгдон советовал студентам изучать итальянского поэта примерно так, как изучали бы Библию, – читать между строк, отыскивать глубинный смысл.

– Специалисты по средневековой аллегории обычно пользуются при анализе двумя категориями – «текст» и «образ». Текст – буквальное содержание произведения; образ – символическое наполнение.

– Ага, – с энтузиазмом подхватил Феррис, – раз стихотворение начинается с таких строк…

– Это значит, – перебила его Сиена, что поверхностное чтение даст нам только часть его смысла. Подлинный смысл нам не откроется.

– В общем, да. – Лэнгдон обратился к тексту и продолжал читать вслух:

Так, с безголовыми конями и костями слепой у нас неясно, но, видимо, нам предлагают найти какого-то конкретного дожа.

– Наверное… могилу дожа? – предположила Сиена.

– Или статую, или портрет, – ответил Лэнгдон. – Дожей нет уже несколько веков.

Дожи в Венеции играли ту же роль, что герцоги в других итальянских городах-государствах, и за тысячу лет, с 697 года, их сменилось больше сотни. Правление их прекратилось в конце восемнадцатого века с наполеоновским завоеванием, но их великолепие и могущество до сих пор остаются увлекательной темой для историков.

– Как вы, наверное, знаете, – продолжал Лэнгдон, – две главные туристические достопримечательности Венеции – Дворец дожей и собор Сан-Марко, построенные дожами и для дожей. Там похоронены многие из них.

– А вы знаете, какой дож отличался каким-то особенным злодейством? – спросила Сиена.

Лэнгдон взглянул на строку, вызвавшую вопрос: «Ты дожа вероломного ищи…»

– Такого не знаю, но в стихотворении говорится не о злодействе, а о вероломстве, то есть предательстве. Это разница – особенно для эпохи Данте. Предательство – один из семи смертных грехов, самый тяжкий, и наказание за него – последний, девятый круг ада.

Предателем для Данте был тот, кто изменил доверившемуся. Самое известное и злодейское предательство в истории – предательство Христа Иудой, и Данте считал его настолько гнусным, что отправил Иуду в самую сердцевину ада, место, названное по имени самого подлого его обитателя Джудеккой.

– Так, – сказал Феррис, – значит, мы ищем дожа, совершившего предательство.

– И это ограничит нам круг претендентов, – поддержала его Сиена. Она посмотрела на стихи. – Но следующая строка… «Кто обезглавил жеребцов». – Она подняла глаза на Лэнгдона. – Был такой дож, который отрезал у лошадей головы?

Лэнгдону пришла на память отвратительная сцена из «Крестного отца».

– Такого не припомню. Но еще тут говорится, что он похитил кости слепой. – Лэнгдон посмотрел на Ферриса. – У вас в телефоне есть Интернет?

Феррис тут же вынул телефон и подержал его в распухших красных пальцах.

– Мне трудновато нажимать на кнопки.

– Давайте я. – Сиена взяла телефон. – Ищем венецианского дожа, плюс безголовые лошади и кости слепых. – Ее пальцы забегали по маленькой клавиатуре.

Лэнгдон еще раз просмотрел стихотворение и стал читать дальше.