— Нет, — ответил он.

— Папа болен, — сообщила она.

— Не знаю никого, кто заслуживал бы этого больше, чем он.

— Мне понятны твои чувства. Мне трудно осознать необходимость выполнять свой долг как дочери, когда мне понятны твои чувства лучше, чем тебе самому. И все же я должна навестить его.

— После выбора, который ты сделала в пользу брата, если думаешь, что это меня удивляет, то ты ошибаешься.

— Вероятно, я перееду домой, — поделилась она.

Бл*ть.

— Мне бы хотелось, чтобы ты этого не делала.

— Вероятно, у меня не будет выбора.

— Тогда избегай меня.

— Джонни…

— Шандра, просто не надо.

Она ненадолго замолчала.

Затем, будучи Шандрой, ласково и нежно произнесла:

— Хорошо. Я буду избегать тебя. Мне нужно вернуться домой, но я буду избегать тебя, Джонни.

— Ты должна.

— Скажи мне только одно. Ты счастлив?

Он не был счастлив.

Его шанс на счастье вышел за дверь с его собакой и пустился в бега вместе с братом ровно через неделю после смерти его отца.

«Ты не превратился в единорога».

— Да, — ответил он.

— Я… ладно. — Он почти слышал, как она сглотнула. — Хорошо.

Она бы не спросила. Не о другой женщине. Не потому, что не хотела знать. А потому что была Шандрой. Она поступила с ним самым худшим образом, и это ранило ее чуть меньше, чем его, и с помощью этого «чуть меньше» ей удалось пройти через все.

Она бы не поставила его в такое положение.

Не стала бы расспрашивать о другой женщине.

Она бы этого не сделала.

Но она догадывалась.

И Джонни решил, что она просто гадала.

— Береги себя, — сказал он.

— Ты тоже, — прошептала она.

— Прощай, Шандра.

— Пока, Джонни.

Он без колебаний отключился.

Он также без колебаний сделал то, что сделал дальше, чего, как он знал, ему не следовало делать после того, как впервые за три года закончил разговор с Шандрой.

Он зашел в сообщения, нашел нужный номер и напечатал: «Помнишь дорогу до мельницы?»

Он подошел к машине, которую ремонтировал, но не успел вернуться к работе, потому что Иззи написала ему в ответ: «Доехать до поворота на грунтовую дорогу, а затем дальше по ней, пока не покажется каменный дом с водяным колесом».

Да, ему не следовало писать ей после того, как он поговорил с Шандрой впервые за три года.

Потому что улыбка, которую вызвало ее сообщение, казалась неправильной, извращенной, порочной.

Он должен был уйти из ее жизни.

Должен был сделать это завтра вечером за ужином.

Проклятье, он должен был попросить ее встретиться с ним в «Доме» и рассказать все там, а не заставлять проделывать весь путь до мельницы, чтобы сообщить, что то, что на самом деле не начиналось, должно закончиться.

Но Джонни не изменил их планов.

«Ты пропустила около трех поворотов», — написал он в ответ.

«Упс», — ответила она.

О, да.

Он должен уйти из ее жизни.

«Это спасет меня от встречи с сумасшедшим, который посылает мне указания, куда ехать, а потом запрет в подземном бункере и заставит рожать детей, чтобы собрать банду психов», — продолжала она.

Да, черт возьми.

Он должен убраться к чертовой матери из жизни Элизы.

Джонни отправил сообщение с указаниями.

Затем написал: «Приезжай как только сможешь. Я буду ждать».

«Мне нужно заехать домой, выпустить собак и лошадей погулять».

«Оставь ключ под ковриком, завтра, как закончу в гараже, приеду и сделаю все за тебя». Его большие пальцы замерли, затем без разрешения напечатали: «И я заберу Вихря и Демпси и привезу их на мельницу».

Иисусе.

Что он делал?

«Великолепно. Приеду к тебе в районе 6 или 6:30», — ответила она.

«Прихвати зубную щетку».

Иисусе.

Какого хрена он делал?

«Вас поняла, Призрачный всадник».

Улыбка, появившаяся на его губах, не казалась порочной.

Но по-прежнему оставалась неправильной.

«Умничаешь», — ответил он.

Она послала ему смайлик с зубастой ухмылкой и: «я привезу вино».

«Вино привезу я, а ты просто привези себя».

«Я немного привередлива в вине».

«Возьму разного, так что у тебя будет выбор».

«Джонни, может, я просто привезу то, что мне нравится».

«Детка, такими темпами мы продолжим переписываться до завтрашнего вечера, пока ты не появишься у меня дома, так что, просто… привези… себя. Ты получишь гребаное вино».

«Окидоки».

«Возвращайся к работе».

«САМ возвращаешься к работе».

«Завтра вечером я тебя отшлепаю».

Долгое время не приходило никаких сообщений, и он знал, что на нее напала застенчивость, о которой она могла забыть рядом с ним, когда они оба были полностью одеты, и секс не маячил на горизонте или же она не оказывалась в его руках, но затем пришло: «С этого момента это технически моя клятва быть хорошей».

Эта женщина не могла бы быть плохой, даже приставь кто-нибудь к ее виску дуло пистолета.

Если только она не была голой.

Тогда она была такой, какой он хотел ее видеть.

Иисусе.

«Увидимся завтра, Из».

«Будь уверен, Джонни».

Он сунул телефон в задний карман комбинезона и склонился над машиной.

Но не видел двигателя.

Он видел Иззи у раковины в облегающей грудь светло-фиолетовой кофточке, пижамных штанах в фиолетовую, зеленую и розовую полоску, самых нелепых резиновых сапогах, с огромной массой рыжевато-светлых волос, собранных в беспорядке на макушке, и оранжевой птице на плече.

Затем он увидел ее в черных брюках, облегающих задницу, модной блузке, придававшей ей крутой вид, туфлях-лодочках, в которых он хотел ее трахнуть, но масса рыжевато-светлых волос, падающих на плечи, разрушала этот строгий образ, заставляя ее выглядеть не как профессиональную деловую женщину, а как сексуальную кошечку-стриптизершу в наряде профессиональной бизнес-леди, прежде чем она сорвет его с себя.

Затем он увидел ее в своей футболке на балконе, она держит кружку с кофе, выглядя неуверенной и застенчивой, сонной и основательно оттраханной, и такой милой, что он все еще удивлялся, как ему удалось не перегнуть ее через деревянные перила и не погрузиться в нее членом по самое горло.

Это видение превратилось в то, что было прошлой ночью, держась за железное изголовье кровати, она повернула к нему голову, ясные голубые глаза устремлены на него, затуманенные от секса и возбуждения, ее губы опухли от его поцелуев и влажные от ее языка, пробегающего по ним, и она брала его член сзади и умоляла, чтобы он двигался жестче.

Его окончательное видение было совершенно иным.

Много лет назад Шандра сидела за столом в доме его отца, ее красивое лицо лучилось от веселья, и в столовой его старика звенел ее смех, смешиваясь со смехом его отца.

Он хотел ненавидеть ее.

Но ему этого так и не удалось.

Он хотел оставить ее в прошлом.

Это ему тоже так и не удалось.

Ему нужно уйти из жизни Иззи.

Она знала о Шандре, и он сказал бы Иззи, что она возвращается в город.

И завтра вечером он приготовит ей ужин, возьмет в поход в выходные и расскажет, как обстоят дела.

Казалось, она понимала много дерьма. Казалось, она даже поняла насчет Шандры.

Возможно, он не потеряет ее.

Возможно, они смогут остаться друзьями.

Возможно, она пригласит его к себе вместе с другими своими друзьями, и он насладиться ее гуакамоле и заставит быть милой, застенчивой и умничать, и она будет знать, что он поступает так ей во благо, нанося минимальный урон. С этим он бы справился, а не с тем, что мог бы с ней сделать, если останется в ее жизни в ином статусе или потеряет ее навсегда.

И, возможно, он был эгоистичным засранцем.

Но как бы там ни было, он все объяснит ей в походе.

После этого, выбор останется за ней, и это было лучшее, что он мог сделать.

И так будет всегда.

Иззи