— Извини, я… ты… я ступаю туда, куда не следует?

Его черные глаза смотрели прямо на меня, и они не были полностью бесстрастными. В их глубине что-то мелькало. Я просто не могла это прочесть.

Но, к моему удивлению, он ответил:

— Я съехал с прежнего жилья, продал дом, где вырос, отремонтировал это место и переехал сюда после смерти отца.

— О, боже, Джонни, мне так жаль.

— В моей жизни есть дерьмовые вещи, о которых я не очень люблю говорить. Мы с отцом были близки. Так что, эта тема — одна из таких вещей.

Я кивнула.

— Конечно, извини. Мне так жаль.

Он схватил еще один ломтик бекона.

— Ты не знала, так что не нужно извиняться.

— Верно. Хорошо, — быстро согласилась я.

Но даже несмотря на это объяснение, что-то не давало мне покоя, потому что казалось странным, что он, все еще так глубоко переживая кончину отца, решил обосноваться в месте, которое ежедневно, ежечасно, ежесекундно, когда он находился здесь, напоминало ему об этом таким образом, что явно его беспокоило.

Я знала, каково это — потерять родителя, потому что потеряла обоих. И с тем, как это произошло, у меня не было выбора, кроме как отпустить их, и я потеряла каждого совершенно по-разному, но не одинаково мучительно.

Я знала, как это тяжело. Как больно. Неважно, каким образом вы их теряли.

Я также знала, что бегство от всего, что приносило дополнительную боль, было хорошим механизмом преодоления.

Поэтому задалась вопросом, каким бы сказочным ни был этот дом, почему Джонни не жил в своем собственном.

Я не стала спрашивать об этом, так как ясно, даже если бы спросила, он, скорее всего, не ответил бы мне.

Из этого стало ясно кое-что еще.

Это не было свиданием, чтобы узнать друг друга получше.

Это вообще не было свиданием.

Это была интрижка.

Здесь ничего не могло начаться.

Это было нечто другое.

Не просто секс как таковой.

Но кое-что, с чем я никогда не сталкивалась.

И каким бы красивым ни был Джонни, как бы ни было приятно, что он уступил мне лучшее место (и все остальное), как бы сильно я не хотела (а я очень хотела) быть для него девушкой на одну ночь, я ею не была.

Я всегда хотела большего.

Сидя здесь, я поняла с большей болью, чем должна была испытывать, что хотела этого, особенно с Джонни.

— Детка.

Слово прозвучало нежно, и я переключила внимание на него.

— Не уверен, что мне нравится выражение твоего лица. Кажется, это случилось целую вечность назад, но в то же время, словно вчера. Большую часть времени я просто живу с этим. Но иногда у меня бывают плохие дни. Сегодня — один из таких.

Один из таких дней.

Солнечное раннее летнее утро в его доме… со мной.

— Моя мама умерла от рака, Джонни, так что я понимаю.

Он уставился на меня.

— Он съел ее. Мамы не стало через шесть месяцев.

Он моргнул.

— Я скучаю по ней каждый день, и если позволяю себе, то каждую секунду.

— Из, — прошептал он, наполнив мое имя смыслом и пониманием, и многим другим, и то, что я делила этот плохой день с ним, не заставляло меня чувствовать себя очень хорошо.

Я не стала заострять на этом внимание.

— Но выражение моего лица означало не это, — выпалила я, удивляясь своей откровенности.

— Что же оно означало?

Я не знала, что происходит. Что это было. Куда это вело.

Я просто знала, что Джонни мне очень нравится по целому ряду причин, самая последняя из которых заключалась в том, что он был достаточно заботлив, чтобы уступить мне место за обеденным столом в своем доме, откуда открывался лучший вид.

Но, похоже, я нравилась ему в основном потому, что он мог заниматься со мной сексом, и я забавляла его своей застенчивостью, пока мы с ним много занимались сексом.

Он позволил мне рассказать о себе и выслушал, потому что так было проще, чем рассказывать о себе, чего, как стало ясно, он делать не собирался. Или, по крайней мере, не без значительных усилий с моей стороны и с тщательным подбором слов с его.

Однако он без проблем делился своим телом и своими талантами в постели.

Так что, возможно, у меня не так много опыта в общении, но в этом уравнении один плюс один равнялось единице, а не пути к тому, чтобы стать двумя.

— Мне нужно домой. Дианна позаботилась о питомцах, но сегодня у меня дела, — заявила я.

В какой-то степени я не лгала. Мне нужно было сделать кое-что, но это заняло бы у меня минут десять.

Не сводя с меня глаз, Джонни опустил вилку на тарелку и откинулся на спинку стула.

— Ты не против, после того, как я помогу тебе прибраться, отвезти меня обратно к моей машине? — спросила я.

Он задумчиво посмотрел на меня и ответил:

— Тебе не обязательно помогать мне прибираться.

— Не хочу быть невежливой.

На это он ничего не ответил.

Он кивнул на мою тарелку и спросил:

— Ты достаточно наелась?

— Да, спасибо.

— Готова ехать сейчас? — спросил он, хотя ни один из нас не убрал тарелки, и это так противоречило моей сути, что мне трудно было ему ответить.

Но я сделала это.

— Да, вероятно, так было бы лучше всего.

— Хорошо, Элиза, — сказал он, коротко кивнув. — Я замочу тарелки. Ты одевайся.

— Я могу помочь, — предложила я.

Его взгляд остановился на мне.

— Одевайся.

Я испытала боль. Ее не должно было быть. Ведь это я положила всему конец.

Но мне было больно.

Я встала и пошла собирать свою одежду. Я отнесла ее в ванную и оделась.

К тому времени, как я вышла, тарелки были убраны, отмокая в раковине, желе и кетчуп все еще стояли на столе.

— Буду через секунду, — пробормотал Джонни, проходя мимо меня в коридор.

Он исчез в ванной.

Я почувствовала внезапную потребность заплакать.

Вместо этого я подошла к стене с окнами, прислонилась плечом к одному из них и посмотрела наружу.

Именно тогда я поняла, почему Джонни не бросил это место, напоминавшее ему об отце.

Широкий ручей, медленно бежал, исчезая в гуще леса. Некоторые деревья росли прямо в нем, их широкие стволы образовывали берега. Даже в начале лета листвы было так много, что солнце с трудом пробивалось сквозь нее, но сила лучей была такова, что они отбрасывали яркие полосы на листья и стволы и мерцали в чистой воде и русле каменистого ручья, придавая ему волшебный вид.

Я могла бы стоять здесь с кофе каждое утро пятнадцать минут, полчаса, целую вечность, просто позволяя тишине и легкому вращению водяного колеса успокаивать меня.

У меня не будет такой возможности ни сейчас, ни когда-либо.

— Готова? — окликнул из-за моей спины Джонни.

Я оттолкнулась от окна и посмотрела на него, он переоделся в другую футболку и другие джинсы, и я глупо удивилась (этого мне тоже никогда не узнать), откуда он взял одежду, и кивнула.

Я подошла к островку за сумочкой, убедилась, что телефон внутри, а затем последовала за ним к двери.

Он не запер ее за собой.

Я двигалась следом за ним к грузовику, чувствуя, как меня охватывает меланхолия, когда он направился прямо к дверце со стороны пассажира.

Он открыл ее.

Я начала обходить его, чтобы подойти к открытой дверце и забраться внутрь, но остановилась, когда он захлопнул дверцу у меня перед носом и повернулся ко мне. Обхватив меня рукой за талию, он развернул меня, положил руку мне на живот и прижал к грузовику.

Мое сердце забилось сильнее, когда я запрокинула голову, чтобы посмотреть на него.

— Ты уже насытилась или как? — холодно спросил он.

— Что? — с тревогой прошептала я.

— Значит, такова твоя игра? — потребовал он ответа все еще ледяным тоном.

— Моя… игра?

— Прекрати нести чушь, Элиза. Какого хрена?

Я уставилась на него снизу вверх.

— Я не знаю. Я не женщина, — продолжал он. — Знаю только разные причины, по которым мужчина идет в бар одни. Причина, по которой я пришел вчера в «Дом», — не та, чем все обернулось в итоге. Но полагаю, есть одна причина, по которой и мужчины и женщины ходят в бар одни. Так это она? Ты отправилась найти себе член. Нашла его, насытилась, теперь закончила с этим?