Дома хорошо, господа. Дома замечательно даже тогда, когда голова забита нерешенными уравнениями, и, гуляя по новогоднему Питеру, думаешь не о красоте Александрийского столпа и не о потрясающей трехмерной лазерной композиции на Марсовом поле, а о том, как решить стационарное уравнение склеек, если количество решений превышает число атомов не только в видимой части Вселенной, но и число самих вселенных, возникших в результате ветвлений и хаотических инфляций с момента Большого взрыва.

В тот год выпало очень много снега, и даже по Невскому машины ездили медленно, потому что снегоуборочная техника не справлялась со стихией. Но как это было красиво! Друзья, с которыми я не виделся больше двух лет — после окончания университета, — позвали меня встречать новый год на дачу в Сологубовке, и наше небольшое, в принципе, путешествие продолжалось весь день, потому что каждые полчаса мы останавливались, отправлялись гулять по зимнему лесу, и я уверяю вас, что ничего красивее не существует ни в одной ветви мироздания, наполненного самыми разнообразными мирами.

В машине нас было пятеро. На заднем сиденье рядом со мной сидела красивая блондинка немного моложе мена, всю дорогу молчавшая и то равнодушно, то заинтересованно, то с романтическим выражением лица смотревшая только вперед и не обращавшая внимания ни на кого из нас. Она не выходила из машины, когда мы отправлялись по снежной целине оставлять свои следы в зимней лесной истории. Она, конечно, отвечала на вопросы, когда к ней обращались, но ответы были настолько лапидарны, что, казалось, возникали сами собой в холодном воздухе. «Да», «нет», «спасибо». Когда мы доехали до дачи и принялись устраиваться, она тихо сидела в кресле в гостиной перед экраном, но не смотрела ни фильм, ни новости — была погружена в себя настолько, что я поинтересовался у хозяина дачи, что за чудо он пригласил. Никогда прежде мне не приходилось встречать женщин, столь обаятельных и привлекающих не болтовней своей, часто неуместной, хотя порой очень умной и приятной, но молчаливым вызовом.

«Это Марина Батманова, художница. Осенью была ее выставка на Кирпичной, большой успех».

«Она всегда такая молчаливая?»

«Обычно да, она не разговорчива. Но очень умна. Если тебе удастся ее разговорить, получишь массу интеллектуального удовольствия».

Уравнения склеек испарились из моей головы так быстро, что я забыл упомянуть о них, когда набрался наконец смелости и принялся задавать гостье вопросы, на которые она, при всем желании, не могла отвечать одними междометиями.

Упоминаю о наших разговорах только потому, что средства массовой информации посвятили той истории огромное количество материалов, поражающих бесстыдством и желанием увидеть то, чего не было в нашей реальности. Возможно, это происходило в какой-то другой ветви — даже наверняка происходило, поскольку в практически бесконечном мироздании существуют если не в эвереттовском, то в инфляционном или ином многомирии все возможные с точки зрения законов природы варианты бытия, в том числе и не приходившие в голову нашим вездесущим папарацци.

В дальнейшем я не намерен отвечать на вопросы журналистов, касающиеся рождественских каникул 2022 года. Связаны они или нет с моими работами по теории склеек — оставлю без комментариев. Скажу несколько слов исключительно о событийной части, чтобы избежать дальнейшего обсуждения в прессе вопросов, не имеющих отношения к исследованиям в области квантовой физики многомирия.

Вадим хотел увезти Марину в Питер, но она заупрямилась — ей было хорошо в компании, присутствие Иосифа ее, похоже, только возбуждало. С Вадимом Иосиф демонстративно не разговаривал, Марину пару раз пытался застать одну, а когда не удавалось, хотел увести куда-нибудь для выяснения отношений. Она вроде и не сопротивлялась, но всякий раз оказывалось, что идти некуда и говорить не о чем, все уже сказано.

— Но ведь не окончательно!

Марина смотрела на Иосифа широко раскрытыми глазами и загадочно поводила плечами.

— Ты пожалеешь!

— Не в первый же раз, — бросил кто-то из гостей, оказавшийся поблизости и услышавший вопль Иосифа. Тот сразу сник, а Марина, рассмеявшись, отправилась искать Вадима, который в это время искал ее, а потому они, конечно, разминулись и нашли друг друга, когда обоим стало невмоготу от одиночества в этой толпе, состоявшей всего из десятка бродивших по дому заспанных личностей.

Картины свои Марина показала Вадиму на белой кухонной стене, выудив их из памяти телефона. Вадим подумал, что Марина очень талантлива и заслужила свою репутацию. Он ничего не понял в буйстве линий и красок, не смог соотнести названия с увиденным, только чувствовал, что изображения будят фантазию, побуждают мысль сорваться с места и помчаться куда-то, пусть в неопределенность. Просто смотреть и наслаждаться игрой цвета и линий было невозможно, эти картины нужно было или полюбить с первого взгляда, или с первого же взгляда возненавидеть. Как и саму Марину. Она себя изображала на своих картинах, себя и ничего больше.

— Как хорошо! — сказал Вадим и поцеловал Марину в краешек губ, смягчая буйство красок легкостью прикосновения.

День сменился вечером, а после ужина Марина куда-то пропала. Вадим искал ее — они договорились и эту ночь провести в мотеле, — и нашел в закутке под лестницей. Марина обнимала Иосифа и говорила достаточно громко, Вадиму не пришлось напрягать слух, чтобы услышать:

— Да ладно, Ося, все будет хорошо, не мучай ты себя, лучше прочти стих.

— Пусть тебе он стихи читает, — буркнул Иосиф, отстраняясь.

— Он другой, — рассмеялась Марина. — Понимаешь? Другой. Новый.

Увидев через плечо Марины стоявшего, в дверях Вадима, Иосиф криво усмехнулся и картинно взмахнул руками.

— Вот так она всегда! «На новенького брошусь я, всегда готовая к пристрастью». Думаешь, она тебя любит? Она никого не любит, кроме себя. На самом деле — посмотри на ее картины — она и себя толком не любит, только еще не подозревает об этом.

Он говорил так, будто Марины не было рядом.

— Клоун! — сказала она.

В полночь на поселок обрушилась пурга. Стремительный ветер, резкое похолодание, с деревьев снег смело, будто метлой, из дома выйти было невозможно, да никому и не хотелось. За окнами свистело, ревело, журчало, вздыхало и, кажется, даже подвывало человеческими голосами, будто пилигримы просились на ночлег.

Каждый нашел себе уголок, где можно было если не уединиться, то хотя бы сделать вид, что отдыхаешь от общего, уже ставшего изнурительным, присутствия. Уголков в двухэтажном особнячке оказалось немало, в том числе и таких, где уединившихся найти было трудно — если не искать с пристрастием и непременным желанием обнаружить. Вадим с Мариной взобрались под самую крышу, на чердаке оказалась огороженная комнатка, где хозяин хранил мешки непонятно с чем. Здесь было, скорее всего, самое холодное место в доме, и потому, кроме них, никто на чердак не позарился. Они посчитали это знамением, ощущая холод лишь тогда, когда отлеплялись друг от друга и становились не единым целым, согреваемым внутренней энергией, а двумя раздельными человеческими существами, не приспособленными каждое само по себе выживать в таких ужасных условиях.

В общем, все было хорошо.

Вниз за едой они спускались вместе, обняв друг друга за плечи, Иосифа ни разу не встретили, хотя все время, и даже с чердака, слышали его громкий голос: он то читал стихи, то с кем-то спорил о бытии канонизированных старцев или о судьбе современного стихосложения. Похоже, он сам не хотел попадаться им на глаза, хотя на самом деле, и подсознательно Вадим это понимал, не Иосиф скрывался, а они старались ходить по дому, ориентируясь на его голос и обходя помещения, откуда голос был слышен.

Марина рассказала Вадиму о своем детстве, Вадим Марине — о своем. Жили они, оказывается, не так уж далеко друг от друга: Вадим на Искровском, Марина — на Дыбенко, так что в детстве могли много раз пересекаться. Наверняка так и было, и они увлеченно сопоставляли даты, места и возможности.