До Иосифа у Марины, конечно, были мужчины, но как-то несерьезно, да она и не стремилась к серьезным отношениям, училась в художке, очень много рисовала, мужчины для нее были… «Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял…» — «Да я и так понимаю…» — «Ну и славно… иди ко мне…»

— А с Иосифом у тебя так серьезно было, что действительно собиралась замуж?

Вадим сделал упор на слове «было», Марина посмотрела на него странным, как ему показалось, взглядом и тихо сказала, он с трудом расслышал за завыванием ветра:

— Вообще-то я от него беременна.

Вадим, сидевший, прислонившись к стене, вскочил на ноги. Ударился затылком о брус, зашипел от боли.

— Почему ж ты раньше…

— А что? — насмешливо сказала Марина. — Ты бы тогда со мной не…

— О чем ты! Я люблю тебя! И это не играет роли! Просто…

— Что «просто»?

Вадим опустился перед ней на колени.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Мы его вырастим.

Марина звонко рассмеялась, и Вадиму показалось, что от ее смеха завибрировали в резонансе стропила, будто и дому стало смешно. Что смешного она нашла в его словах? Сам он чувствовал себя скорее героем. С Иосифом предстояло неприятное объяснение, но чего уж…

— Посмотрим, сказала Марина, отсмеявшись. — Я еще ничего не решила, есть время.

— И знаешь, — добавила она, прижав к груди голову Вадима и запустив обе ладони в его шевелюру. — Самое глупое пророчество, какое я знаю, это: «Все будет хорошо».

Вадим где-то уже слышал эту фразу, но не помнил, кто и когда ее сказал. В устах Марины она прозвучала, будто откровение.

Больше они об этом не разговаривали, а на второе после Рождества утро вьюга стихла, и, как это обычно бывает, настал полный штиль, все высыпали во двор, сначала, конечно, разбросав снег на крыльце, а потом расчистив дорожку в сад и на улицу. Позвонил Кирилл Николаевич, завкафедрой теорфизики, и спросил, не забыл ли Вадим, что в четверг у него выступление на семинаре, начало, как договаривались, в три часа, чтобы все могли присутствовать, потому что утром консультации, сессия на носу…

Конечно, Вадим забыл. О семинаре они договорились еще осенью, и в расписание внесли, и название обсудили, и текст доклада Вадим давно написал. Отказаться сейчас было так же невозможно, как остановить солнце. Иисусу Навину это удалось, но Вадим не ощущал в себе такой силы и потому произнес, стараясь, чтобы огорчение в его голосе не было слышно:

— Конечно, Кирилл Николаевич, я прекрасно помню.

Повезло: в город собралась возвращаться супружеская пара, на которую Вадим все это время не обращал внимания, ему даже показалось, что сейчас он их впервые увидел.

— Подвезете?

— Конечно, какой разговор. Трассу расчистили, так что проблем не предвидится. Если, конечно, выехать прямо сейчас, потому что к вечеру обещают второй удар шторма. Мы бы остались встречать Новый год, но дети у бабушки, а она приболела…

Как назло, когда Вадим, обнимая Марину на крыльце, договаривался о том, что вернется сразу после семинара или, в крайнем случае, на следующее утро, вывалился из дома Иосиф, встал, расставив ноги и скрестив на груди руки, и сказал:

— Вад, ты, надеюсь, понял, что Марина с тобой просто играла? Она это любит.

Вадим посмотрел Марине в глаза, ожидая вспышки гнева. Сейчас она обернется и бросит Иосифу в лицо: «Клоун!» Но Марина отвела взгляд, погладила Вадима по щеке и отстранилась. Ему показалось, что она со сверхсветовой скоростью удалилась от него на расстояние туманности Андромеды или еще дальше. Точнее, удалилась не она, а раздвинулось пространство, как это было миллиарды лет назад, во времена великой космологической инфляции.

Он с удивлением подумал, что за эти дни ни разу не вспомнил о физике.

— Иди, иди, — нетерпеливо сказала Марина. — Касторские тебя ждут в машине.

— Иди, — присоединился Иосиф. — Не бойся, я тут без тебя справлюсь.

За забором громко просигналили. Закаркали вороны.

Возвращаюсь, однако, в тот замечательный вечер. Мы тихо беседовали с Мариной, когда хозяин дачи отозвал меня в сторонку и предупредил, что, вообще говоря, у Батмановой есть кавалер, широко известный в узких кругах поэт-модернист, личность довольно необузданная, хотя, по-видимому, гений. Он звонил недавно и сообщил, что уже едет — с другой компанией гостей, которая вот-вот прибудет.

«Что же мне делать?» — спросил я, поскольку оказался в двусмысленной ситуации: не хотелось ни расставаться с Батмановой (я полагал, что и она не хотела бы прерывать нашу беседу), ни вмешиваться в ее личные дела.

«Взрослые люди — разберетесь», — небрежно ответил приятель.

Примерно через час прибыла еще одна машина, и в гостиную вошли пятеро гостей, среди которых был поэт Иосиф Берский. Мне его представила сама Марина со словами, что это самое ее любимое существо на земном шаре, поскольку она обожает странности и необычности, а более необычное и странное человеческое создание, нежели Ося, трудно вообразить и еще труднее встретить в реальной жизни, хотя ей, Марине, это, по-видимому, удалось.

Фраза была самой длинной, которую она произнесла не только в тот вечер, но и вообще за все недолгое время нашего знакомства.

Иосиф оказался гораздо разговорчивее. Более того, слова, им произносимые, как я понял, составляли всю его суть. Говорят, что поэты мыслят образами и переводят образы в слова в своих стихотворениях. Берский мыслил словами, а образы были если не вторичны, то подчинялись словам. «Слово любого языка, — утверждал он, нисколько не сомневаясь в своей правоте, — абсолютно самодостаточно и первично». Конечно, он сослался на библейское «В начале было слово». Я ответил другой цитатой: «В начале создал Господь небо и землю», утверждая первородство физики и эксперимента над словом, описывающим то, что уже произошло и требует интерпретации.

В ту ночь дачу завалило снегом чуть ли не по самую крышу, выбраться в город можно было разве что на вертолете, и у нас оказалось достаточно времени, чтобы не только повеселиться от души и встретить новый год звоном бокалов шампанского, но также и поговорить обо всем на свете, поспорить, выяснить отношения, распрощаться с мечтами и придумать новые…

Мне не удалось больше уединиться с Мариной — верный Иосиф не отпускал ее от себя ни на минуту, мы почти все время провели втроем. Почти — потому что часть времени я провел с Иосифом, все-таки оставившим Марину смотреть в общей компании какие-то сериалы с тем, чтобы послушать мои соображения относительно многомирия, ветвлений и важности принятия любых решений для будущего не только своей реальности, но и всех прочих, возникающих в момент, когда вы делаете, казалось бы, простой выбор: выпить еще одну рюмку прекрасного армянского коньяка или приготовить не менее прекрасный кофе.

С Иосифом мы быстро нашли общий язык, несмотря на то что обоим было понятно: мы — соперники. То, что Берский ухаживал за Мариной около двух лет, а я познакомился только что, не имело никакого значения. Однако, будучи цивилизованными людьми, мы оставили проблему выбора Марине — полагая, впрочем, что решение будет принято не тотчас же и выбор произойдет еще не скоро. Поразительно, но я совсем не думал тогда, что любой выбор Марины — это всего лишь решение пойти по правой тропинке или по левой, но обе тропинки будут существовать в реальности.

Иосиф читал свои стихи, и я запомнил несколько строк, которые впоследствии не обнаружил ни в одном из его сборников — ни на бумаге, ни в Интернет-изданиях. Возможно, это был экспромт. Возможно, заготовка для будущего стихотворения.