Ни одно из положений в обоих документах не было откровенно лживым — факты, лежавшие в их основе, содержались в моем файле. Однако они создавали образ, который сейчас мне кажется искаженным и подчищенным. А учитывая, что наше общество поклоняется официальным документам, они делали нечто еще более страшное. Откровенную ложь можно оспорить. Эти же документы не могли быть оспорены, во–первых, потому что они основывались на крупицах правды, а не на явном обмане, а во–вторых, потому что были созданы в корпорации, которой верили другие корпорации, международные банки и правительства. Особенно это касалось резюме, поскольку это был официальный документ, в отличие от статьи, представлявшей собой авторское переложение интервью в журнале. Логотип МЕЙН на резюме и на обложках всех коммерческих предложений и отчетов, в которые могло быть включено это резюме, имел огромный вес в международном бизнесе; это была печать подлинности, которая внушала такое же доверие, как печати на дипломах и сертификатах, развешанных на стенах в кабинетах докторов и юристов.
Эти документы представляли меня как весьма компетентного экономиста, главу отдела престижной консалтинговой фирмы, разъезжающего по миру и ведущего широкий крут исследований, в результате которых этот мир станет более цивилизованным и процветающим. Обман заключался не в том, что было сказано, а в том, чего не было сказано. Если посмотреть со стороны — то есть объективно, — приходилось признать, что эти умолчания вызывали много вопросов.
Например, нигде не упоминалось о том, что меня отобрали для работы в АНБ; о связях Эйнара Грива с армией; о его роли в качестве контакта АНБ. Естественно, не обсуждался тот факт, что на меня оказывали сильнейшее давление, чтобы получить дутые экономические прогнозы; не говорилось о том, что значительная часть моей работы была связана с обоснованием целесообразности огромных кредитов, которые такие страны, как Индонезия и Панама, не были в состоянии вернуть. Не было сказано ни одного доброго слова о честности и самодостаточности моего предшественника, Говарда Паркера. Ничто не свидетельствовало о том, что я стал главным прогнозистом нагрузок, потому что был готов предоставить заказные отчеты, которых ждали от меня мои боссы, а не сказать, как Говард, что я думаю на самом деле, и быть уволенным в результате.
Самой загадочной была последняя строка в списке моих клиентов: министерство финансов США, Королевство Саудовская Аравия. Я постоянно возвращался к этой строке, пытаясь понять, как ее могут воспринять читающие. Они вполне могли спросить: а какая существует связь между министерством финансов США и Саудовской Аравией? Может, кто–то посчитает это типографским браком: две строки ошибочно слиты в одну? Однако большинство читателей никогда не узнает правды: это было сделано с конкретной целью. Это было сделано для того, чтобы находящиеся во внутреннем круге того мира, в котором я действовал, поняли, что я входил в команду, которая провернула сделку века, сделку, изменившую ход мировой истории, не попав при этом в газеты. Я участвовал в заключении договора, который гарантировал непрерывные поставки нефти в Америку, обеспечивал незыблемость правления дома Сауда, содействовал финансированию Усамы бен–Ладена и осуществлял защиту таких международных преступников, как правитель Уганды Иди Амин.
Эта строка моего резюме была адресована посвященным. Она означала: главный экономист МЕЙН — это человек, который знает, как успешно добиться результата.
Последний абзац статьи в «Мейнлайнс», представлявший собой личные наблюдения автора, просто бил по нервам. «Группа экономики и регионального планирования развивается очень быстро. Джон считает, что ему повезло в том, что все приглашенные им специалисты отличаются высоким профессионализмом и трудолюбием. Восхищает то, как Джон интересуется делами своих сотрудников и поддерживает их — этого было невозможно не заметить в ходе нашей беседы».
На самом деле я никогда не считал себя настоящим экономистом. Я имел степень бакалавра делового администрирования Бостонского университета, специализация — маркетинг. Мне всегда с трудом давались математика и статистика. В Миддлбери я изучал американскую литературу; мне нравилось писать. Мое звание главного экономиста и должность менеджера отдела экономики и регионального планирования были получены отнюдь не благодаря моим талантам в экономике и планировании; скорее они явились результатом моей готовности выдавать те отчеты и заключения, которые хотело видеть мое руководство, в сочетании с данной природой способностью убеждать других посредством написанного слова. Кроме того, у меня хватило ума, чтобы взять на работу высококвалифицированных специалистов, многие из которых имели степень магистра, а некоторые — доктора, PhD. Поэтому мои сотрудники знали значительно больше о тонкостях моей работы, чем я сам. Неудивительно, что автор статьи заключила: «Джон интересуется делами своих сотрудников и поддерживает их — этого было невозможно не заметить в ходе нашей беседы».
Я хранил эти два документа и еще несколько аналогичных в верхнем ящике стола и часто обращался к ним. Иногда я бродил между столами своих сотрудников, испытывая чувство вины за то, что сделал с ними, за ту роль, которую мы вместе играли, в расширении пропасти между бедностью и богатством. Я думал о людях, которые каждый день недоедали, в то время как мои сотрудники и я останавливались в пятизвездочных отелях, питались в лучших ресторанах и наращивали свои портфели ценных бумаг. Я думал о том, что люди, обученные мною, теперь вступили в ряды ЭУ. Я привел их туда. Я отобрал и обучил их. Но теперь все было не так, как в то время, когда я стал ЭУ. Мир изменился; корпоратократия совершенствовалась. Мы стали лучше, то есть еще более разрушительными. Люди, работавшие на меня, принадлежали к другой породе. В их жизни не было полиграфов АНБ или Клодин. Никто не объяснял им, что они должны сделать для того, чтобы глобальная империя простиралась все шире. Они никогда не слышали выражения «экономический убийца», или ЭУ; никто никогда не говорил им, что они «в игре» на всю жизнь. Просто они обучались на моем примере, а также на моей системе наград и наказаний. Они знали, что от них ожидали исследований и результатов, которые хотел увидеть я. Их зарплаты, рождественские премии, сама их работа зависела от того, насколько они мне угодили.
Конечно, я делал все, что мог, чтобы облегчить их ношу. Я составлял документы, читал лекции и пользовался любой возможностью, чтобы убедить их в важности оптимистичных прогнозов, огромных займов, капитальных вложений, которые подтолкнут рост ВНП и сделают мир лучше. Потребовалось менее десяти лет, чтобы достичь этой точки — точки, в которой искушение и принуждение приняли значительно более изощренные формы, что–то вроде промывания мозгов, но без ершика. Теперь эти люди, сидевшие за столами рядом с моим кабинетом, с окнами на Бостонский залив, должны были выйти в мир, чтобы продвигать глобальную империю. Я сам сотворил их, как Эйнар и Клодин сотворили меня. Но, в отличие от меня, они были слепы. Много бессонных ночей провел я в мучительных размышлениях об этих вещах. Упомянутое Паулой резюме открыло ящик Пандоры. Я часто завидовал наивности своих коллег. Я намеренно обманывал их, и этим обманом я защищал их от нападок совести. Им не надо было бороться с моральными соображениями, которые преследовали меня.
Я также много размышлял о сохранении собственного «я» в бизнесе, о «внешней обертке» в противопоставлении к сущностному содержанию. Конечно, говорил я себе, люди обманывали друг друга со дня Сотворения мира. Существует много легенд и рассказов об извращенной правде, о мошеннических сделках: жулики–купцы, торговавшие коврами; алчные ростовщики; портные, убеждавшие короля, что только он один не видит своих нарядов.
Однако как бы мне ни хотелось убедить себя, что ничто не изменилось в этом мире, что внешняя сторона моего резюме и стоявшая за ней действительность являются просто отражением природы человека, — в душе я знал, что это не так. Мир изменился. Теперь я понимал, что мы достигли нового уровня обмана — обмана, который приведет нас к самоуничтожению, не только моральному, но и физическому, как культуры, если мы немедленно не изменим ситуацию.
