Я повалился на стул и разрыдался.

Всю неделю я проводил большую часть свободного времени на этом балконе, глядя на залив и пытаясь разобраться в своих чувствах. Я понял, что, хотя я и уволился из МЕЙН, я не сделал следующего шага и что мое решение оставаться «ни нашим, ни вашим» ежедневно и настоятельно требовало расплаты. К концу недели я пришел к заключению, что мир вокруг меня бьш не таким, каким я хотел бы его видеть, и что мне необходимо сделать в точности то, чему учил своих студентов: изменить свои мечты таким образом, чтобы они отражали то, чего я действительно хотел в своей жизни.

Вернувшись домой, я отказался от своей должности консультанта. Президент «SWEC», принимавший меня на работу, к тому времени уже вышел на пенсию. Его место занял новый человек. Он был моложе меня, и, по всей видимости, его не волновали мои откровения. Он начал программу снижения расходов и был очень доволен, что ему больше не придется платить мне мою заоблачную зарплату.

Я решил закончить книгу, над которой работал так долго, и уже само это решение принесло мне чувство облегчения. Я поделился соображениями о книге со своими близкими друзьями, в основном из некоммерческого мира, которые занимались туземными культурами и сохранением ливневых лесов. К моему удивлению, они пришли в ужас. Они опасались, что мои откровения поставят под угрозу и мою преподавательскую деятельность, и некоммерческие организации, которые я поддерживал. Многие из нас помогали амазонским племенам защищать свои земли от нефтяных компаний; твои признания, говорили мне, подорвут доверие к тебе и помешают всему движению. И опять я прекратил работу над книгой. Вместо этого я стал сопровождать людей в дебри Амазонки, показывая им места и племена, еще не тронутые цивилизацией. Там я и был 11 сентября 2001 года.

10 сентября 2001 года я находился в Эквадоре. Вместе с Шакаймом Чумпи, моим соавтором по книге «Дух шуаров», мы спускались по течению одной из рек в бассейне Амазонки. Мы сопровождали группу из шестнадцати североамериканцев в его общину, жившую в дебрях ливневых лесов. Эти люди приехали, чтобы узнать о его народе и помочь им в сохранении драгоценных лесов.

Незадолго до этого Шакайм с оружием в руках участвовал в конфликте между Эквадором и Перу. Большинство людей в крупнейших странах, потребляющих нефть, никогда не слышали об этой войне, хотя она велась прежде всего за то, чтобы их продолжали бесперебойно обеспечивать нефтью. Давний пограничный спор между соседями потребовал немедленного разрешения. Срочность объяснялась тем, что нефтяным компаниям необходимо было знать, с какой страной вести переговоры о нефтяных концессиях на определенные участки нефтеносных земель. Необходимо было четко определить границы. Шуары стали первой линией обороны Эквадора. Они всегда были беспощадными воинами, способными противостоять превосходящему по численности и вооружению противнику. Шуары ничего не знали о политической подоплеке этой войны и о том, что исход войны откроет двери нефтяным компаниям. Они сражались, потому что их предки были воинами и потому что они не собирались допускать иностранных солдат на свои земли.

Пока мы продвигались на лодке по реке, наблюдая за раскричавшимися над нашими головами попугаями, я спросил Шакайма, соблюдается ли все еще перемирие.

— Да, — ответил он, — но боюсь, я должен сказать, что теперь мы готовимся к войне с вами. — Он стал объяснять, что, конечно, не имел в виду меня лично или людей из группы. — Вы наши друзья, — заверил он меня.

По его словам, он имел в виду наши нефтяные компании и военных, которые придут в джунгли, чтобы охранять нефтяников.

— Мы видели, что они сделали с племенем гуарани. Они уничтожили их леса, загрязнили реки, убили много людей, и даже детей. Сегодня гуарани уже практически не существуют как народ. Мы не допустим, чтобы такое случилось с нами. Мы не допустим на наши земли ни нефтяные компании, ни перуанцев. Мы все поклялись бороться до последнего человека [79].

В тот вечер наша группа сидела вокруг костра в красивом шуарском традиционном длинном Доме племени, построенном из расщепленного бамбука, воткнутого в землю и накрытого соломенной крышей. Я рассказал им о своем разговоре с Шакаймом. Мы все подивились, как много людей в мире испытывали сходные чувства по отношению к нефтяным компаниям и нашей стране. Сколько людей, подобно шуарам, ужасались при мысли, что мы войдем в их жизнь и уничтожим их культуру и их земли? Сколькие ненавидели нас?

На следующее утро я пошел в маленький офис, где находилась рация. Мне нужно было договориться с пилотами, чтобы нас забрали через несколько дней. Я разговаривал с ними по рации, когда услышал крик.

— Боже мой! — закричал мой собеседник по сеансу радиосвязи. — Атака на Нью–Йорк! — Он включил погромче работавший у него другой радиоприемник, который до этого тихо играл музыку, чтобы мне было его слышно. В течение получаса мы слушали репортаж о событиях, разворачивающихся в Соединенных Штатах. Это время я, как и все другие, никогда не забуду. Вернувшись во Флориду, я решил посетить «Граунд Зеро» — место, где раньше находились башни Всемирного торгового центра. Я прилетел в Нью–Йорк днем и зарегистрировался в отеле. Стоял солнечный ноябрьский день, воздух был насыщен ароматами. Полный энтузиазма, я шел вдоль Центрального парка, а затем направился к той части города, где когда–то проводил много времени, — к тому месту около Уолл–стрит, которое теперь называлось «Граунд Зеро».

По мере приближения к этому месту мой энтузиазм сменялся ужасом. Виды и запахи подавляли: это были немыслимые разрушения. Искореженные, оплавленные остовы когда–то величественных зданий; обломки; тошнотворный запах дыма, обуглившихся развалин, горелой плоти. Я видел это по телевизору, но находиться здесь — это было совершенно другое.

Я не был к этому готов, и особенно — увидеть людей. Прошло два месяца, а они все стояли вокруг, те, кто жил или работал неподалеку, те, кому удалось выжить. Перед своей обувной мастерской сидел египтянин. Он покачивал головой, все еще не в силах поверить в то, что произошло.

— Не могу к этому привыкнуть, — пробормотал он. — Я потерял многих клиентов, многих друзей. Мой племянник там погиб. — Он показал на небо. — По–моему, я видел, как он прыгнул. Я не знаю… Так много людей прыгали. Они махали руками, как будто могли летать.

Удивляло то, как люди разговаривали друг с другом. В Нью–Йорке. Я говорю не о словах. Они встречались глазами. Лица были хмурые, но люди обменивались взглядами, полными сострадания, печальными полу–улыбками, которые говорили больше, чем миллион слов.

Но было и еще что–то необычное в самом месте. Сначала я не мог понять, что это. Потом понял: солнечный свет. В те времена, когда я совершал поездки в эту часть города, чтобы организовать финансирование для «Ай–пи–эс», когда я обговаривал стратегию с инвестиционными банкирами за ужином в ресторане «С видом на мир» на башне торгового центра, нижний Манхэттен был похож на темное ущелье. Если кому–то хотелось видеть лучи солнца, ему приходилось подниматься на вершину Всемирного торгового центра. А теперь свет достигал даже уровня первого этажа. Ущелье разверзлось, и нас, стоявших на улице рядом с развалинами, согревало солнце. Я не мог удержаться от мысли: не вид ли неба, не свет ли помогали людям открыть свои души? Но уже само то, что я думал об этом, порождало чувство вины.

Я повернул за угол церкви Святой Троицы и пошел вниз по Уолл–стрит. Обратно в старый Нью–Йорк, погруженный в тень. Ни неба, ни света. Люди спешили по своим делам, не замечая друг друга. Полицейский что–то кричал водителю заглохшей машины.

Я присел на первую же попавшуюся лестницу. Это был дом номер четырнадцать. Откуда–то доносился шум гигантских вентиляторов, перекрывавший все остальное. Похоже, он шел от массивной каменной стены здания Нью–Йоркской фондовой биржи. Я наблюдал за людьми. Они спешили по своим делам, шли с работы, торопились домой или направлялись в бар или ресторан на деловой ужин. Некоторые шли по двое, болтая друг с другом, хотя большинство шли поодиночке. Я пытался встретиться с кем–нибудь взглядом — мне не удалось.