Ситуация в Эквадоре четко показывает, что это не было результатом заговора; это происходило во время правления и демократов, и республиканцев — процесс, в котором участвовали все крупнейшие многонациональные банки, многие корпорации, зарубежные благотворительные миссии и агентства по оказанию технического содействия из множества стран мира. Соединенные Штаты играли ведущую роль, но мы действовали не в одиночку.

В течение этих трех десятилетий тысячи людей участвовали в доведении Эквадора до той тяжелой ситуации, в которой он оказался в начале тысячелетия. Некоторые из них, как и я, осознавали, что они делали, но большая часть просто работали так, как их учили в школах бизнеса, инженерных и юридических институтах, или просто следовали примеру своих боссов, которые на собственном примере демонстрировали, как работает система, и посредством мер поощрения и наказаний рассчитывали сохранить ее. Такие участники оценивали свою роль как вполне благородную — в худшем случае; оптимисты же считали, что они помогают бедной стране.

Будучи обманутыми, находясь в неведении, часто — в самообмане, эти соучастники не входили ни в какой тайный сговор; скорее, они были продуктами системы, которая продвигает наиболее изощренную и эффективную форму империализма из всех, когда–либо виденных миром. Не было необходимости искать людей, которым можно давать взятки или угрожать, — их уже приняли на работу в компании, банки и государственные учреждения. Взятками были зарплаты, премии, пенсии, страховки; угрозы, по сути, основывались на социальных пакетах, давлении однокашников и молчаливом вопросе о будущем образовании детей.

Система действовала превосходно. К началу нового тысячелетия Эквадор был полностью в западне. Он был у нас в руках: так держит мафиозный босс в руках человека, которому он дает деньги на организацию и выживание бизнеса или на свадьбу дочери.

Как настоящие мафиози, мы выжидали. Мы могли себе позволить быть терпеливыми, зная, что под ливневыми лесами Эквадора залегает море нефти, зная, что наш день обязательно наступит.

Этот день уже пришел к тому времени, когда я, в начале 2003 года, ехал в своем «Субару» из Кито в затерянный в джунглях городок Шелл. Чавес снова правил Венесуэлой. Он не покорился Джорджу У. Бушу и выиграл. Саддам стоял на своем — и в его страну готовилось вторжение. Запасы нефти упали до самой низкой отметки за последние тридцать лет, а перспективы получить больше нефти от других поставщиков были не слишком надежными — и, соответственно, так же выглядели и балансы корпоратократии. Нужно было доставать из рукава припрятанного туза. Пора было отрезать фунт живой плоти у Эквадора.

Проезжая мимо чудовищной дамбы на реке Пастаса, я понял, что разворачивавшаяся битва здесь, в Эквадоре, была не просто классическим противостоянием между богатыми и бедными, между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Эти линии фронта в конечном итоге определят, что мы представляем собой как цивилизация. Мы были готовы заставить эту маленькую страну отдать свои ливневые леса нефтяным компаниям. И опустошения, которые они произведут, будут неизмеримы.

Если мы настоим на выплате долга, последствия будут непредсказуемыми. Дело не только в уничтожении местных культур, человеческих жизней, сотен тысяч видов животных, рептилий, рыб, насекомых и растений, которые могли бы стать основой для лекарств от множества болезней. Дело не только в том, что ливневые леса поглощают смертельные парниковые газы нашей промышленности, дают нам необходимый для поддержания жизни кислород и образуют облака, которые в конечном итоге обеспечивают значительный процент пресной воды в мире. Последствия, не укладываясь в стандартные аргументы экологов в защиту подобных мест, затрагивают глубины нашей души.

Если мы используем эту стратегию, мы продолжаем империалистическую модель, появившуюся еще задолго до Римской империи. Мы осуждаем рабство, но наша глобальная империя порабощает больше людей, чем римляне и все колониальные системы до нас. Я удивлялся, как могли мы проводить столь близорукую политику в Эквадоре и при этом жить в согласии со своей коллективной совестью.

Глядя из окна «Субару» на голые склоны Альп — те места, которые в пору моей работы в Корпусе мира были покрыты пышной тропической растительностью, я удивился еще одному открытию. Я вдруг подумал, что взгляд на Эквадор как на линию фронта был исключительно личным, что фактически любая страна, где я работал, любая страна с ресурсами, которых домогается империя, настолько же важна. У меня было свое, особое отношение к этой стране, с тех пор как здесь в конце 1960–х я потерял невинность.

Однако это была субъективная, моя точка притяжения. Хотя эквадорские ливневые леса бесценны, так же как и местные племена, их населяющие, нельзя сказать, что они представляют большую или меньшую ценность, нежели пустыни Ирана, или бедуины, которые для Ямина составляют его культурное наследие, или же горы Явы, моря, омывающие Филиппины, степи Азии, саванны Африки, леса Северной Америки, ледовые шапки Арктики, — сотни других мест, находящихся под угрозой. Каждое из них представляет собой линию фронта, и каждое заставляет нас искать свою собственную и коллективную душу.

Мне на память пришли статистические данные, которые подытожили бы мои слова. Соотношение доходов 1/5 части населения в наиболее развитых странах к доходам 1/5 в беднейших странах увеличилось от 30 к 1 в 1960 году до 74 к 1 в 1995 [91]. А Всемирный банк, Агентство США по международному развитию, МВФ и банки, корпорации и правительства, занимающиеся международной «помощью», продолжают говорить нам, что они делают свою работу и что прогресс налицо.

И вот я снова в Эквадоре, стране, через которую проходит одна из многочисленных линий фронта и которая занимает особое место в моей душе. Шел 2003 год. Тридцать пять лет прошло с тех пор, как я впервые приехал сюда как сотрудник американской организации, включившей слово «мир» в свое название.

На этот раз я приехал, чтобы предотвратить войну, которую три десятилетия назад сам помог спровоцировать.

Казалось бы, событий в Афганистане, Ираке и Венесуэле было достаточно, чтобы удержать нас еще от одного конфликта; однако в Эквадоре ситуация была совершенно иной. Эта война не потребует присутствия армии США, поскольку в ней будут участвовать несколько тысяч воинов из местных племен, вооруженных только копьями, мачете и допотопными ружьями. Они будут противостоять современной армии Эквадора, горстке советников из спецподразделений американской армии и наемников, обученных шакалами и оплачиваемых нефтяными компаниями. Это будет война, о которой, как и о конфликте 1995 года между Эквадором и Перу, большинство людей в Соединенных Штатах и не услышат. Недавние события только усиливали возможность такой войны.

В декабре 2002 года представители нефтяной компании обвинили местную общину в том, что они взяли в заложники нескольких рабочих; было выдвинуто предположение, что воины общины входили в террористическую группировку, якобы связанную с Аль–Каидой. Еще больше усложняло ситуацию то, что нефтяная компания не получала разрешения от правительства на буровые работы. Однако компания утверждала, что рабочие имели право на проведение предварительных работ, не связанных с бурением. Это заявление несколькими днями позже было оспорено местными племенами, когда они поделились своим видением событий.

Представители племен настаивали на том, что рабочие–нефтяники вторглись на их земли, не имея разрешения; воины были безоружны; они никоим образом не угрожали рабочим применением силы. Они сопроводили рабочих в свою деревню, где тем была предложена еда и «чича» — местное пиво. Пока рабочие ели, воины убеждали их руководителей уйти с этих земель. Племя утверждало, что рабочие не удерживались насильно: они могли свободно уйти [92].

Сидя за рулем, я вспомнил, что сказали мне шуары в 1990 году, когда, продав «Ай–пи–эс», я приехал предложить им помощь в спасении лесов. «Мир таков, каким ты хочешь его видеть», — сказали они, а потом добавили, что мы, живущие на севере, мечтаем о развитой промышленности, о машинах, о гигантских небоскребах. А теперь мы обнаружили, что мир нашей мечты — это кошмар, который в конечном итоге уничтожит всех нас.