Анна смотрела на розовую складку на его шее и упорно думала, чем же Косяченко стал ей несимпатичен? Никогда он не причинял Анне неприятностей, наоборот, всегда похлопывал ее по плечу. В переносном смысле, конечно, как-никак она была женщиной. Он вообще никому не причинял неприятностей. Но, с другой стороны, никто не мог быть ему особенно благодарен. Никого он в беде не поддерживал, никогда и ничем не рисковал… Он умел подносить подарки: даст конфетку с таким видом, точно подарил «Волгу». Такое у него было чувство собственного превосходства!

В общем, Косяченко выступил хорошо. Все, что он говорил, было правильно, разумно и понятно. Ему аплодировали энергично и дружелюбно. Чего же еще с него требовать!

После собрания Косяченко и Анна обошли хозяйство, Георгий Денисович бросил в адрес совхоза несколько критических замечаний, но сделал их на ходу, между прочим, не захотел портить праздничный день, затем они пообедали в общей столовой, у всех на виду, пригласив за столик, к себе Лукина, приветливо распрощались и с сознанием выполненного долга покинули Светловский совхоз и тронулись в обратный путь.

Смеркалось. Густая дрожащая тень бежала впереди машины, то удлиняясь и уносясь в бесконечность, то бросаясь под самые колеса Ветлы по обочинам становились все крупнее и крупнее.

Лукин сосредоточенно смотрел вперед. На дороге чернели выбоины. Он ловко их объезжал, не сбавляя скорости, и загодя зажег фары.

— С машины хорошо на зайцев охотиться, — лениво заметил Косяченко. — Заяц бежит в луче и никогда не свернет в сторону.

Анна посмотрела через стекло, одни ветлы выплывали из мрака в свете дрожащего луча.

— А вы часто так охотились?

— Нет, — сказал Косяченко. — Но я слышал.

Он был в благодушном настроении, ему хотелось сказать Анне что-нибудь доброе, она хорошо провела собрание.

— Ксенофонтов все-таки слаб, — сказал он. — Ему далеко до вас.

Косяченко хотел этим сказать, что он выделяет Анну из всех работников района, что поддержка ей с его стороны обеспечена.

— Ну, почему же! — возразила Анна. — Он еще не освоился, но из него получится сильный работник.

Косяченко достал коробку с папиросами.

— Вы разве курите? — удивилась Анна.

— Редко. Только когда уж очень хорошее настроение, — объяснил он. — Говорят, никотин один из возбудителей рака. — Он закурил. — Сегодня вот хочется… — Косяченко протянул Анне коробку с папиросами. — Закуривайте.

— Что вы! — Анна засмеялась. — Муж меня из дома выгонит…

Дорога свернула в редкий лесок, чахлые елки разбежались по сторонам, снежная пелена и небо сливались где-то за ними, все располагало к дреме.

Но Косяченко не хотел спать.

— Надо почаще вызывать в райком председателей колхозов, — сказал он, попыхивая папироской. — Обмен опытом. Собирайте лучших людей, пусть делятся друг с другом…

Он принялся давать советы. Не слишком оригинальные, но опять-таки правильные. Анна еще раз убедилась, что он внимательно изучил материалы январского Пленума. Сам или не сам, но он извлек из них много практических рекомендаций, полезных для области.

Анне почему-то не хотелось отвечать. Она не считала себя умней Косяченко, но она уже и читала, и слышала все, что он говорил. Из вежливости она только кивала головой.

Должно быть, Косяченко убаюкал самого себя, он говорил все медленнее, все отрывистее, наконец смолк совсем. Однако он не спал, даже не дремал. Он сидел с раскрытыми глазами. Просто выговорился. Лицо его выражало полное удовлетворение жизнью.

«Должно быть, у него вся жизнь, — с раздражением подумала Анна, — и в самом деле текла без сучка без задоринки. Таких людей любят в отделах кадров, их на всякую работу примут и в любую экспедицию пошлют, придраться не к чему! Только сами-то они не во всякую экспедицию едут».

А «газик» катил и катил вперед. Лесок кончился, машина снова выехала на открытое место.

— Скажите, Георгий Денисович, — вдруг спросила Анна. — А вы не боитесь, что вас не выберут?

— Что? — Косяченко не спал, но он точно очнулся. — Я вас не понимаю.

— Ну, забаллотируют, — объяснила она. — Вдруг избиратели не проголосуют за вас. Чем-то вы вдруг не понравились, и вас вычеркнут…

Молчание длилось секунду, и вдруг Косяченко захохотал так искренне, так заливисто, что оглянулся даже невозмутимый Лукин.

— Да вы что? Всерьез? — воскликнул Косяченко. — Не смешите! Да разве наш народ способен проголосовать против Советской власти?

Косяченко искренне был убежден, что он и Советская власть одно и то же!

— Подождите, Георгий Денисович, — попыталась объясниться Анна. — Вы извините, но, с точки зрения рабочих совхоза, вы ведь не выполняете депутатских обязанностей. За два года даже ни разу не побывали у них.

— Ну и что? — перебил ее Косяченко. — Зато вы бывали. Разве это не одно и то же?

— Но вы-то не оправдали их доверия…

— То есть как? — К счастью Анны, Косяченко не принял ее слова всерьез, он решил, что она затеяла разговор в шутку. — Я руковожу областью. И, как видите, меня не снимают. Выходит, оправдываю доверие?

Анна никак не могла выразить свою мысль.

— В общем и целом это так. Но ведь людям из совхоза нужны ясли и нужен мост, и не вообще ясли, а во втором отделении, и не вообще мост, а через Серебрянку.

Косяченко улыбнулся.

— Вот вы и стройте…

Нет, он не хотел ее понять, люди в совхозе для него ничто, все люди для него на одно лицо, и, увы, он тоже для них ничто, не столько Георгий Денисович Косяченко, сколько абстрактный символ Советской власти.

«Да, — подумала Анна, — этот и обанкротится, а в отставку не подаст. Будет всюду ходить и доказывать, что и гром был, и град, что сам черт ему помешал! Самодовольство в нем разрослось как опухоль, его не истребить никакими лекарствами».

— Я не согласна с вами, Георгий Денисович, — не сдержавшись, резко сказала Анна. — По-моему, каждый коммунист должен приносить обществу какую-то конкретную пользу.

Кажется, только в этот момент Косяченко понял, что Анна не шутит, что ее терзают какие-то сомнения, может быть, даже пожалела о своих необдуманных словах — уважения Гончаровой он терять не хотел.

— Вы правы. Анна Андреевна, я пошутил, — сказал Косяченко. — Как депутат я, конечно, был не на высоте. Но ведь не разорвешься! Сами знаете, как мы все загружены. С вашей помощью на этот раз постараюсь не осрамиться.

Косяченко был неглуп, по тону Анны он догадался, что только прямой, серьезный разговор способен вернуть ему ее уважение, и он охотно это сделал — признание вины без свидетелей не могло умалить его авторитет.

Но Анна ему не поверила. «Газик» мчался вперед, приближался к Сурожу. Больше они не разговаривали. В Суроже Косяченко сошел на минуту, забежал в райком. Анна из вежливости ждала его у машины.

Обычно Лукин не вмешивался в разговоры, которые ему приходилось слышать. Но тут он не выдержал.

— Эх, Анна Андреевна! — неожиданно произнес он. — Осуждаю я вас…

Анна знала, что Лукин ее осуждает. Она не разрешила райисполкому выделить Лукину покос для коровы. Впрочем, как и другим частным владельцам. С этого времени Лукин недолюбливал Анну. Но на этот раз, оказывается, Лукин осуждал Анну из других соображений.

— Неправильно вы разговаривали, — вырвалось у него. — Такие начальники, как Косяченко, не любят таких разговоров, будет он теперь вам ставить палки в колеса, увидите!