– Да, понимаю.

– Я уже говорил, что в теле есть нечто невидимое, что осталось от того, кто занимал его изначально, и это нечто жаждет обрести целостность – с помощью вашей души.

Я кивнул.

– Возможно, вы подвергнетесь разнообразным неприятным ощущениям, – продолжил он наставления. – Пока вы будете скользить вниз, тело покажется вам слишком тесным и узким. Не дергайтесь. Представляйте себе, как ваш дух проникает в пальцы каждой руки, каждой ноги. Смотрите его глазами. Это самое главное. Ведь глаза – это часть мозга. Когда смотришь через них, закрепляешься в мозгу. Теперь вас уже ничто не вытеснит, будьте уверены. Как только оказываешься внутри, выбраться не так просто.

– Я увижу ваш дух, пока мы будем меняться?

– Нет, не увидите. Увидеть можно, но потребуется большое количество энергии, а вам нельзя отвлекаться от непосредственной цели. Не смотрите ни на что, кроме этого тела; вам нужно попасть в него, начать им двигать, смотреть его глазами, как я сказал.

– Да.

– И еще. Возможно, вас испугает вид собственного тела – либо безжизненного, либо уже заселенного мной. Не позволяйте страху возобладать над вами. Здесь должны сыграть свою роль определенное доверие и смирение. Верьте, что мне удастся вселиться в ваше тело, не причинив ему вреда, а затем я сразу же исчезну, чтобы избавить вас от постоянного напоминания о том, что мы сделали. Вы увидите меня только в пятницу утром, как и договаривались. Я не буду разговаривать с вами, потому что звук моего голоса, исходящий из вашего рта, может вас расстроить. Это понятно?

– И как будет звучать ваш голос? Как будет звучать мой?

Он еще раз глянул на часы, потом повернулся ко мне.

– По-другому, – сказал он. – Объем голосовых связок у всех разный. Этот человек, например, придал моему голосу глубину, которой я ранее не обладал. Но у вас, разумеется, сохранится ритмика, произношение, речевые модели. Изменится только тембр. Да, это подходящее слово.

Я посмотрел на него – долго, внимательно.

– Имеет значение, верю я в успех или нет?

– Нет, – отозвался он с широкой улыбкой. – Это же не спиритический сеанс. Вам нет необходимости воспламенять способности медиума своей верой. Через секунду увидите. Что еще сказать? – Он напрягся и наклонился вперед.

Собака внезапно громко зарычала.

Я успокоил ее, протянув руку.

– Вперед! – резко сказал Джеймс, переходя на шепот. – Выходите из своего тела, быстро!

Я откинулся назад, снова сделав собаке знак успокоиться. Потом приказал себе подняться и почувствовал, как внезапно все мое тело завибрировало. Тут наступило чудесное осознание того, что я и в самом деле поднимаюсь – как дух, невесомый и свободный; в поле моего зрения все еще оставалось мое мужское тело, руки и ноги, распростертые прямо под белым потолком, а когда я глянул вниз, моим глазам предстало поразительное зрелище: мое собственное тело неподвижно сидело в кресле. О, что за чудесное чувство – словно я мгновенно могу попасть туда, куда захочу! Как будто тело мне было вообще не нужно, как будто моя с ним связь с самого рождения была большим заблуждением.

Физическое тело Джеймса чуть-чуть качнулось вперед, его пальцы принялись шарить по белой столешнице. Только не отвлекаться! Главное – обмен.

– Вниз, вниз, вот в то тело! – произнес я вслух, но никаких звуков не было слышно, и тогда я без слов заставил себя устремиться вниз и влиться в новую плоть, в физическую оболочку.

В ушах зашумело, началось сжатие, словно меня всего пропихивали в узкую скользкую трубку. Вот мучение! Мне захотелось на свободу. Но я чувствовал, как заполняю пустые руки и ноги, как тяжелеет и натягивается, смыкаясь вокруг меня, плоть, как на лицо, словно маска, опускаются те же ощущения.

Еще не понимая, что делаю, я попытался открыть глаза – но я управлял веками этого тела, по-настоящему моргал, уставился смертными глазами на тускло освещенную комнату, на собственное тело, сидевшее напротив, на мои собственные синие глаза, впивающиеся в меня сквозь фиолетовые очки, на мою прежнюю загорелую кожу.

Я почувствовал, что задыхаюсь, – необходимо с этим кончать, но тут меня осенило: я внутри! Я попал в тело! Обмен завершен. Я не смог не сделать грубого глубокого вдоха, благодаря чему задвигалась эта броня плоти, потом я хлопнул рукой по груди, придя в ужас от ее толщины, и услышал тяжелый влажный плеск крови в сердце.

– Господи Боже, получилось! – вскрикнул я, пытаясь вырваться из окружившей меня темноты, из тенистой завесы, застилавшей сияющее тело напротив, которое теперь возвращалось к жизни.

Мое бывшее тело конвульсивно дернулось вверх, воздев руки, словно от ужаса, попав одной рукой в люстру, отчего лампочка в ней разорвалась; стул с грохотом рухнул на пол. Собака подпрыгнула и разразилась громким угрожающим лаем.

– Нет, Моджо, сидеть, собака! – услышал я собственный голос, исходящий из этого плотного, тесного смертного горла, тщетно пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, и осознал, что это моя рука ухватила пса за ошейник и отшвырнула его назад прежде, чем он успел атаковать мое бывшее вампирское тело, которое глазело на собаку в полном изумлении, яростно поблескивая голубыми глазами, расширившимися и пустыми.

– Давай, убей его, – раздался голос Джеймса, оглушительный рев, вырвавшийся из моего прежнего сверхъестественного рта.

Мои руки поднялись к ушам, чтобы отгородиться от этого звука. Собака снова рванулась вперед, и я снова схватил ее за ошейник, до боли сжав пальцами цепочку, устрашенный ее силой, насколько превышавшей силу моих рук. О боги, придется заставить это тело работать! Это всего лишь собака, а я – сильный смертный мужчина!

– Прекрати, Моджо! – взмолился я, когда он сдернул меня со стула и повалил на колени, что оказалось весьма болезненно. – А ты убирайся отсюда! – взревел я. Колени ужасно болели. Голос был слабым и глухим. – Убирайся!

Существо, что раньше было мной, проплясало мимо, взмахивая руками, и врезалось в дверь черного хода, разбив окно и впустив в комнату порыв холодного ветра. Собака обезумела и не желала слушаться.

– Вон отсюда! – снова выкрикнул я и, оцепенев от ужаса, увидел, как это существо попятилось и вывалилось прямиком в открытую дверь, круша дерево и оставшееся стекло, а потом поднялось с крыльца в заснеженную ночь.

В последний момент я увидел, как в вихре кружащегося снега он отвратительным видением застыл в воздухе над ступеньками. Потом его конечности задвигались более слаженно, словно он плыл по невидимому морю. Он все еще таращил бессмысленные голубые глаза, словно не мог придать выражение их сверхъестественной плоти, и они сверкали, словно два пламенеющих драгоценных камня. Его рот – бывший мой рот – растянулся в бессмысленной улыбке.

И он исчез.

Я перевел дух. Комната заледенела, зимний ветер пробрался в каждый уголок, свалив медные горшки с витиеватой подставки и отметя их к входу в столовую. Внезапно пес затих.

Я осознал, что сижу рядом с ним на полу, обнимая его правой рукой за шею и положив левую на мохнатую грудь. Каждый вдох причинял мне боль, я щурился, потому что снег мело прямо мне в глаза; я был загнан в это тело, набитое изнутри свинцовыми гирями и клопами, а холодный воздух щипал мне лицо и руки…

– Господи, Моджо! – прошептал я в мягкое розовое ухо. – Господи Боже, получилось. Я – смертный человек.