Подлинные документы — крестоцеловальные записи князя Владимира Старицкого 1553-1554 гг. — позволяют установить, что во время болезни царя мать князя и ее родня действительно собрали в Москве свои вооруженные отряды и пытались перезвать на службу в удел многих влиятельных членов думы.

Сторонники удельного князя толковали между собой: «Только нам служити царевичю Дмитрею, ино нам владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру…» Родственники Евфросиньи обратились к конюшему Ивану Петровичу Федорову. Но тот поспешил с доносом к царю и изложил ему содержание крамольных речей: «Ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому — Володимеру Ондреевичу».

Фактически дело шло к государственному перевороту. Однако царь выздоровел, и династический вопрос утратил остроту.

В 1554 г. произошли события, напомнившие о недавнем кризисе. В Польско-Литовском государстве участие знати в избрании монарха считалось делом законным и необходимым. В Русском государстве князья и бояре, высказавшиеся за избрание на трон царского брата, знали, что их ждет суровая кара. Опасаясь разоблачения, некоторые из заговорщиков вознамерились бежать за рубеж. В числе их был боярин Семен Ростовский. Когда в Москву прибыло литовское посольство, он выдал послу важные решения Боярской думы и посоветовал не заключать мир с Москвой, поскольку царство оскудело, а Казани царю «не сдержати, ужжо ее покинет».

Изменник просил посла предоставить ему убежище в Литве. Вскоре князь Семен снарядил к королю сына Никиту, с тем чтобы получить охранные грамоты на проезд через границу.

Пограничная стража схватила Никиту на литовском рубеже, и измена раскрылась. На суде боярин Ростовский сделал чрезвычайно важные признания относительно заговора Старицких.

Судебное дознание скомпрометировало многих знатных персон. Кроме родни Евфросиньи князей Щенятева и Куракиных, в заговоре участвовали бояре князь Иван Пронский, князья Дмитрий Немого-Оболенский, Петр Серебряный-Оболенский, Семен Микулинский, а также многие другие князья и дворяне, члены Государева двора.

Боярский суд вел дело весьма осмотрительно и осторожно. Судьи намеренно не придали значения показаниям князя Семена насчет заговора княгини Евфросиньи и знатных бояр. Главными сообщниками Ростовского были объявлены княжие холопы.

Осужденный на смерть князь Семен был выведен для казни на площадь «на позор», но приговор не был приведен в исполнение. По ходатайству митрополита Макария казнь была заменена тюрьмой. Боярина отправили в заточение на Белоозеро. Его вооруженную свиту распустили.

В беседах с литовцами боярин Ростовский поносил и оскорблял Захарьиных, имевших все основания настаивать на расправе с изменником. Если бы Захарьиным удалось добиться суда над Старицкими и их сообщниками, они могли бы изгнать из думы противников и упрочить свои позиции при дворе. Но их старания не поддержали ни руководство Боярской думы, ни духовенство.

После осуждения Ростовского, утверждал Грозный, Сильвестр с советниками «того собаку почали в велице брежении держати и помагати ему всеми благами». Слова Грозного не были домыслом. Сохранилось утешительное послание Сильвестра к некоему опальному вельможе, история которого как две капли воды напоминала судьбу князя. Вельможа был «у смертного часа», лишился всего «стяжания», был отослан «в далечие страны». Священник советовал опальному не слушать тех, кто наущает «злословие и укорение износити на государя», «да не внидет в сердце твое… на государя хулен помысел и глагол неблагочестив». Сильвестр сообщил вельможе о том, что «умилостивилася душа царская»: решено устроить князя поместьицем и вернуть вотчинку, «а и вперед не оставит Бог слез твоих». В самом деле, Ростовский был возвращен на службу, а его сообщник князь Андрей Катырев, готовившийся вместе с князем Семеном бежать в Литву, был произведен в бояре.

Кровавые казни, произведенные по приказу царя в дни его юности, были забыты.

Увлечение религией оказалось благотворным. Духовные пастыри успели внушить государю мысль о том, что помазанник Божий должен править милостиво. Наставления Пересветова насчет правления «с грозой» и сдирания кожи с изменников сочтены были несвоевременными. Теперь монарх открыто осуждал жестокость своих предшественников и считал мучениками погибших от их руки. Слова его находили живой отклик в сердцах князей, удостоившихся его дружбы. Один из этих друзей записал слова Ивана: «Аз от избиенных от отца и деда моего, одеваю гробы их драгоценными оксамиты и украшаю раки неповинные избиенных праведных».

Кого имел в виду «милостивый государь»? Осуждал ли он деда и отца за расправу с братьями, племянником, другой родней? Если государь и украшал гробницы, то скорее всего своей родни, похороненной в кремлевских соборах.

Максим Грек был одним из наставников самодержца. И он сам, и его ученики (одним из них был Курбский) выступали решительными противниками казней. Наконец Русь «утишилась при тебе от различные злобы, — писал Максим Грек Ивану, — славные князи и велможи възлюбят всякую правду, повинующеся твоим праведнейшим уставам и велением, взирающе на твое человеколюбнейшее изволение, якоже на доброту одушевленую и образ самыа Божественыа благости». Христианский идеал доброго и праведного царя-человеколюбца приобрел на время реальную власть над помыслами Ивана.

Измену Семена Лобанова-Ростовского невозможно было скрыть, но Алексей Адашев позаботился о том, чтобы представить предательство случайным результатом скудоумия. В официальной летописи значилось, что князь Семен «хотел бежати от убожества и от малоумьства, понеже скудота у него была разума».

Сильвестр использовал право «печалования» перед государем, чтобы окончательно предать забвению дело о боярском заговоре в пользу князя Владимира. Старицкие вполне оценили услугу скромного придворного проповедника. Он стал частым советчиком у княгини Евфросиньи и завоевал ее «великую любовь».