Прохор помнил. Прошло несколько месяцев, но он помнил.

Кадетский помолчал. Глянул, хорошо ли прикрыта дверь. К слову дверь была сделана так, что обычного разговора не было слышно. В той комнате где секретарь всегда торчал минимум один стихийник, венгр или франк.

— Дочка приехала его, нашла деньги, почти нашла записку где написано кто дал ему эти деньги, зачем дали. И его мысли зачем заказчику всё это было нужно. ЧТО ИМЕННО он ищет…

— Только сейчас? — удивился Прохор.

— А ты хотел что бы давно? — съязвил Кадетский.

— Пытать я её не хочу, — сразу сказал Прохор.

— Зачем пытать? — опешил Кадетский.

— Так а где я буду искать эти записки?

— Как где? В доме! Конкретно в большой комнате позади письменного стола… ищи. И возьми химии, горючей или спирт. Её удави, квартиру сожги и все дела…

«Все дела», впервые подвился лёгкости шефа Прохор.

— Подозрительно…

— Учить тебя надо что ли?! — возмутился Кадетский.

— Я понял шеф, — сказал Прохор. — Я всё понял.

— Хорошо что понял , а то у меня проблем навалилось а тут ещё эта… Потом в Тверь поедешь.

— Зачем?

— А архив. А теперь иди давай, быстрей сделаешь спокойней будет. Но без суеты слышишь? Без суеты.

— Понял, — сказал Прохор.

— Возьми такой химии что бы дом загорелся, — сказал Кадетский. — Тогда следы точно скроются. А там уже в астрале доработают наши друзья…

Прохор медленно встал и собрался уходить.

— Маяк не забудь, — бросил ему Кадетский. — Что бы наши друзья всё исправили…

Дожди лили вторую неделю, а вечером установился туман. Ноги хлюпали по лужами, идти тихо у Прохора не получалось. В сумке постукивали друг о друга две литровых бутылки с ядрёной горючей смесью боле менее не оставляющей следов. Дело надо было сделать так словно дочь Каземировича помутилась рассудков… Затем всё перевернуть в темпе, поджечь и бежать.

Прохор зашёл в подъезд. Как и прежде здесь было темно, кто-то выкрутил лампочку.Прохор тихо постучался. Молчание. Прохор постучался чуть сильней.

Из-за обшарпанной жёлтой дери послышалось:

— Кто там?

— Я к Каземировичу…

Дверь приоткрылась. Показалось симпатичное женское лицо, лет сорока.

— Папа умер, почти пол года назад…

— Как жаль, — сказал Прохор опустив глаза. — У меня важный вопрос. Можно войти?

— А как вас зовут?

— Николаев Иван, — выдал первое, что пришло на ум Прохор. — Я раньше с ним работал, потом мы уехали… у меня видите ли тоже случилось горе с братом и его семьей… и вот я приехал.

— Заходите, — сказала дочь.

Прохор зашёл в прихожую. И здесь случилось то, что разделило его жизнь до и после. В прихожую вышла девочка, ребёнок лет восьми. Прохор замер. Дочь Каземировича сразу отметила его странное поведение.

— Извините, — сказал Прохор. — У меня такая же была племянница…

Прохор хотел сперва её удавить, дочь. Но теперь он решил использовать пистолет с глушителем, так как удавить ещё и ребёнка голыми руками он был не готов. А сделать всё надо было быстро и бесшумно…

— У меня вот какой вопрос, — сказал Прохор и полез в сумку. — Тут у меня документы…

Он взвёз затвор пистолета Вальтера. Начал вытаскивать его из сумки, потом вспомнил что придётся извлекать пулю… Чертыхнулся, сунул ствол обратно и бросился на женщину, что бы задушить голыми руками. Но прежде успел проговорить:

— Простите меня пожалуйста…

Женщина вскинула руки и издала некий звук, прежде чем руки убийцы сдавили её шею словно тисками. Делал Прохор это умело, как учил отец, слабенький витязь прошедший войну. Наконец тело женщины упало на деревянный пол, на облупившуюся коричневую краску. Девочка услышав звуки возни, вышла из большой комнаты и столкнулась с Прохором, который двинулся в её сторону. Она уставилась на тело матери позади Прохора, в метре от него. На секунду он замешкался, но удавить ребёнка голыми руками он заставить себя не смог! Не мог и точка! Он опять нащупал пистолет с глушителем. И потом, проклиная всех и вся на свете он выстрелил девочке в сердце. Два раза. Резкие хлопки разнеслись по квартире… Тельце осело на пол.

Стерев со лба пот, словно только что удавил целую группу дошкольников, он прислонился к стене. Тихо закрыл дверь на ключ. Нашёл все гильзы. Снял куртку, закатал рукава. Сперва следовало найти компрометирующие записки. Стол нашёлся быстро, массивный из ясеня, лакированный с тумбочкой. Он начал рыться в ящиках тумбочки, вынули все ящики. И вот там позади имелось что-то типа кармашка, с дверцей, где стоймя стояла папка а в ней бумаги. Он вытащил папку, мельком просмотрел и нашёл… В одной из последних записей Каземирович точно и внятно, разборчивым подчерком описал свои подозрения насчёт поиска Перехода и Прохора под вымышленным именем. Там даже было написано что имя «Пантелей Максимович» у трестовика тоже наверно не настоящее. Прохор закрыл папку и тут же кинул в печку…

Затем пошёл на кухню. Нашёл разделочный топор и распорол им грудь девочки испытав очередные муки совести и отвращения. Вытащил пули из груди голыми руками. Затем не спеша помыл их в раковине, следя что бы там не осталось и капли крови. Прохор знал что в таких вещах спешка плохой товарищ, можно оставить много следов… Оттащив тела в большую комнату, уложил на диван. Сдвинул туда же стол, где нашёл бумаги. Накидал вещей, свали сверху мебель.

Тоже самое сделал на кухне и спальне, где жила девочка. Плюшевый мишка, скакалка, цветные рисунки на столе… У Прохора сжалось сердце, что же он наделал! Он прокусил до боли нижнюю губу и окатил спальню девочки горючей смесью. Радовало что часть стены была деревянной, а значит огонь своё возьмет. Дальше Прохор работал как заведённый, стараясь делать всё быстро, но тихо. Наконец во вех комнатах занялся огонь, осталось ливануть в прихожей….

Он открыл окна, подождал пока пожар распалится и вышел из квартиры. В темноте, на выходе из подъезда, столкнулся с каким-то мужиком. Грубо его отпихнул и едва выйдя из подъезда тихо побежал до тёмной подворотни. Сердце тряслось, впервые сердце стучало словно он сейчас умрёт. Ему стало плохо…

На душе Прохора стало как-то гадко. Тогда он стал засомневался что на верном пути. Впервые.Затем он зашёл в питейную лавку и купил себе два литра водки. В тот вечер он напился до полной бессознательности. Утром он явился в церковь и заказал двенадцать свечей за упокой души невинной девочки и её матери. А затем опять отправился пить, на следующий день тоже. На третий день к нему явился сам Кадетский…

Вот что увидели в астрале провидцы по заказу следователей, когда власти заставили их проверить этот случай из-за соседей погибших в пожаре. Фигуру матери, вбивающую топор в грудь спящей дочери. А затем, как она сама разожгла костёр в квартире…

Мы ехали на поезде. Все в общем вагоне, чтобы не потеряться. Выйти предстояло на станции «Войбокало» возле посёлка Шум, а дальше пешком по лесу. Я посмотрел на часы висевшие в вагоне — показывало десять. Выехали мы двадцать третьего сентября, в полдевятого утра с Ладожского вокзала и должны были приехать часов в одиннадцать. Под стук колёс я смотрел в окно, как мимо проносятся леса, поля и узкие речушки, коих там было множество. Над поездом висело серое небо и казалось мы словно не двигались, каким оно было в Петрограде таким же и сейчас.

Раздался гудок. Поезд стал тормозить. Послышался голос проводника:

— Станция «Поляны». Поляны! Станция «Поляны»!

Питонов встал и громко сказал:

— Через пол часа будем на месте! Так что подсоберите свои сумки и харчи! Что бы не мешкали, поезд стоит всего две минуты!

Справа раздался стук удара. У Олега опять упала винтовка Мосина. Он один из немногих кто взял огнестрел. А кто взял такой громоздкий — единственный. Остальные ограничились пистолетами и револьверами. К слову сказать холодное оружие взяли все без исключения и ребята и девчонки. Я же взял складной нож, широкий короткий меч и двустволку. Этого мне, казалось, должно хватить с лихвой на то невеликое количество тварей, что должны нам встретится со слов Питонова.