«Ты принял решение – так иди до конца. Жизнь есть постоянная борьба, в которой человек проверяется на излом!

Они твои враги, нет общечеловеческих ценностей, искать их бесполезно. Просто ты этих баб на секс подсадил, а они оголодавшие. Вспомни, как эти две твари тебя палками охаживали?!

Припомнил, как ты хотел их растерзать?!

Так что врага не грех обмануть, воспользуйся их доверием себе во благо. Готовь побег, Смалец ведь ждет от тебя помощи! А ты тут в неге и удовольствиях расплылся!»

Юрий жестко усмехнулся – теперь он знал, что ему делать. Он подошел к углу мазанки, отколупнул глину и достал деревянный крестик, который сам сделал. А три тонких веревочки в гайтан превратил, тщательно их свив между собой. И решительно надел на шею…

– Ахмеду за обиду и рабыню акче щедро отсыпали, да и я от этой страшилы давно хотела избавиться. Так что отнеси ее в степь, Арыслан, и брось там, волкам и собакам есть тоже нужно!

Глаза ханум блеснули, и Юрий понял, что под видом просьбы он получил приказ, причем категорический. Все правильно, его обязательно проверяют на «вшивость», насколько будет стоек в той вере, которую готовится принять. А потому Галицкий натянул на губы циничную улыбку и понимающе посмотрел глазами на старшую жену Ахмеда.

– Все сделаю, как ты сказала, ханум. Живое мясо для шакалов всегда будет лучше мертвечины.

И сразу же отвернулся, чтобы татарка не увидела его сощурившиеся в ненависти глаза. Немного постояв, он отправился за мазанки – там лежала умирающая русская рабыня, та самая, с рябым некрасивым, даже отталкивающим лицом, имени которой Юрий так и не узнал.

С ней случилось несчастье – пять дней назад попалась двум крымчакам, и ее изнасиловали. Видимо, она или сопротивлялась, или ударила кого-то, но ее избили, причем страшно. Лежала в мазанке без сознания, металась в горячке и мучительно умирала, от тела исходил страшный запах гниющей внутри плоти.

С утра несчастную за ноги вытащили из сарая и бросили на землю, и вот теперь Юрий получил страшный приказ. Для проверки, очевидно – женщины нутром чуют мужскую ложь, а последние дни он только и занимался лицедейством. Еще бы – ему удалось проникнуть в сарай, где Ахмед держал всякие вещи, награбленные его убитыми сыновьями в набегах. И там отыскал два клинка – один с узким лезвием, типа стилета, а другой массивный тесак, которым человека разрубить можно. А еще одежду татарскую, халат с шароварами и сапоги, примерно по ноге Смальца.

А вечером все отнес в балку, благо надзора за ним не было, и последние две недели он свободно гулял по степи – стоило только выразить желание принять ислам.

Тайник Юрий выкопал заранее – уложил там все вещи и оружие. Добавил узелок с продуктами в дорогу, что тоже своровал – куски вареной баранины, кислый сыр, несколько лепешек, да сласти, которыми его наделили хозяйки. Добавил небольшой бурдюк, налил в него воды из колодца.

Бежать он решился этой ночью – за пару часов дойдет до дубильни, там разбудит Смальца, рабов не охраняли. Лодки видел на берегу – бери любую и отплывай. Если будет караульщик, то Смалец его зарежет – в халате казака примут за татарина. И они отплывут в море сразу.

А там как повезет!

Наивный план – но Юрий не желал больше оставаться рабом, чувствуя, что пройдет еще немного времени, и тогда предаст все и вся на свете. Да и пропажи вскоре обнаружатся – а подозреваемым станет он, ибо никто другой из невольников таких возможностей не имеет.

– Бедная, бедная…

Юрий заскрежетал зубами, глядя на лежащую в беспамятстве девушку. От нее шел тяжелый запах, живот вздулся, губы заметаны белым. Несчастная умирала, причем до ночи вряд ли дотянет. Он наклонился, размышляя, как потащить несчастную. За ноги не хотел – головой начнет биться по земле. А потому Галицкий крепко зацепил ее под руки и потащил легкое тело, стараясь не морщиться от запаха.

Спустившись в балку, и пропав из видимости, он поднял несчастную на руки, и понес к заранее выбранной каменистой расщелине, вполне просторной, чтобы в ней уместилось тело. И засыпать там землей и камнями, чтобы зверье не погрызло.

Идти было недалеко…

– Тебя как зовут?

От слабого голоса Галицкий подскочил и обернулся, сжимая в руке стилет. Девушка смотрела на него пронзительно синими глазами на смертельно бледном лице. И ответил:

– Юрий Львович Галицкий.

– Я так и думала… Сын ты боярский, не калика перехожая… Хитрил ты все время, татарок обманул… Вон нож в руке держишь. На побег решился?

– Да, сегодня ночью уйду. А тебя как зовут?

– Варварой… Сельцо Репьевка, под Острогожском… Батюшка мой там однодворец, в полку служит солдатском… Оттуда злыдни умыкнули… два года прошло…

– Я запомнил, буду там, расскажу.

– Умираю я, нутро все горит… У тебя крест есть?

Юрий расстегнул халат и снял гайтан с деревянным крестиком. Вложил в холодеющую руку девушки и все понял – рецессия у нее началась, когда смерть отступает на чуток и дает короткое облегчение от мучений. А затем наваливается в последний раз…

– Сними мой, а этот надень…

Юрий потянул у нее с шеи шнурок – бережно вытащил простой медный крестик. Затем надел на тонкую шейку свой гайтан, спрятал деревянный крестик под изорванной тканью и застыл, смотря печальным взглядом на умирающую Варвару.

– Поцелуй меня… Не побрезгуй…

– Что ты, Варенька, говоришь, милая.

Юрий наклонился и поцеловал девушку в холодные губы, что начали синеть прямо на глазах. И услышал тихий шепот, который издает уходящая из тела душа:

– Отомсти за меня нехристям… Брат ты мой названный… во Христе…

По телу Варвары пробежала короткая судорога, девушка чуть выгнулась и замерла. Широко открытые глаза смотрели в голубое сентябрьское небо, по которому плыли несколько облачков.

Юрий опустился на колени перед усопшей на колени и стал читать все молитвы, которые успел выучить. Теперь слова шли из глубины души, от чистого сердца – и впервые наступило успокоение. Галицкий поднялся с земли, еще раз поцеловал девушку, и, положив ладонь, закрыл пальцами холодеющие веки. Поднялся, сжимая в руке стилет.

– Спасибо тебе, сестра… Не дала мне взять грех на душу, убив тебя, пусть избавляя от мучений.

Он положил тело в расщелину и стал закрывать ее камнями. Трудился как заведенный, не останавливаясь ни на секунду. Потом долго стоял у погребения и тихо молился.

– Не знаю, смогу ли убить ножом – ни разу такое не делал. Стрелять – стрелял, но то была война – не видел, в кого попал, кто пулю получил. А наркоторговцев расстрелял, и нет во мне сожаления, еще бы раз так сделал. Будь автомат – перестрелял бы всех, и не вздохнул. А тут придется клинком по живому резать…

Юрий усмехнулся, но на губах проявилась не улыбка, а волчий оскал. Теперь Галицкий понял, что такое ненависть – она одолевала его, причем не горячая, а какая-то иная, холодная, рассудочная что ли. Парень покрутил нож в пальцах – и в этот момент осознал, что сможет воткнуть сталь в живую плоть, ибо будет не убивать, а мстить, и резать не человека, а лютых врагов. Которые сами его с нескрываемым удовольствием на куски распластают, когда поймут, что он для них перестал быть покорным рабом.

– Что ж – сегодня и сведем счеты. Надеюсь, что получится тихо, и лишней кровью я себя не запятнаю…

Приняв решение, Юрий уселся на камень, мучительно захотелось курить. Хотя он думал, что избавился за время рабства от этой дурной привычки. Нет, снова захотелось глотнуть пахучего дымка, и настроиться. Так Галицкий раньше всегда делал, когда понимал, что придется стрелять – во время сделки всякое могло быть…

Юрий шел к стойбищу решительным шагом, хотя с каждой секундой, увиденная там картина нравилась ему все меньше и меньше. Во первых, из гаремной юрты раздавались жалобные причитания жен, а рядом с ней высилась груда разнообразного барахла, что было раньше в распоряжении ханум, и небрежно разбросано по гарему.