– Острог?! Какой острог, почему не знаю?!

Князь чуть ли не взъярился – какой-то воевода, толи «бурсак», или сотник, что больше похоже на правду, да еще из ляхов, строит крепостицу самочинно – а он ничего не знает!

– То земля на полдень от лавры в тридцати верстах, запорожцам вроде принадлежащая. И отвел ее кошевой атаман Сирко толи под хутор, али под крепостицу малую, именно оному Юрию Галицкого, коего чуть ли не с детства знает. Как и покойный гетман Богдан Хмельницкий – о том мне весточку из Сечи отправили.

– Хм, непонятно…

Григорий Григорьевич задумался – теперь к удивлению добавилось беспокойство. Вроде как запорожцы признали государя Алексея Михайловича, но живут сами по себе и соваться в дела Сечи приказным людям не позволяют. А тут крепостицу тайно поставили рядом с царскими землями, и что-то мутят, видимо, нехорошее.

После размышлений князь спросил:

– И давно строят сей острог?

– Уже как восемь седьмиц, княже. А каков он не ведаю. Токмо знаю, что Сирко струги по Донцу отправил с грузами до сего Славянска, да сечевых казаков в охранение обоза, что к лавре прибыл. А сколько людишек там, тоже не ведаю. Будто полоняники все бывшие, из Крыма пришли. А беглых вроде там и нет.

Ромодановский задумался – все бывшие татарские невольники освобождались от «крепостного состояния», а потому вмешаться в дела Сечи он не мог. Лишь укрывательство беглых не допускалось, хотя казакам, что запорожским, что донским, на это было наплевать. Недаром вор Стенька Разин именно беглых, что на Дону укрылись, на бунт подбил.

Острог нужно проверить на укрывательство, хотя там и казаки из Сечи, а вот конфликта с ними нужно избежать. Да и посмотреть на сего Галицкого необходимо, что он за человек и почему под государеву руку до сих пор не пошел и челобитную не подал.

– Крепостицу слобожанскую у Лавры сожгли, но там казаки сотника полка Харьковского Лободы рубеж защищают. Потому, не мешкая надо приказ ему отписать – оный Славянск посетить, все посмотреть и роспись о том учинить. И оного воеводу Галицкого под высокую государеву руку привести, а заодно посмотреть, что за человек.

– Немедленно отпишу, княже…

– Вставай, господин мой! К заутрене бьют.

Ласковый голос татарки пробудил Юрия от ночных грез, настолько сладостных и греховных, что и просыпаться не хотелось. Но нужно вставать – Рождественский пост идет, и боярин подавать пример должен в религиозном рвении, которого он в себе не чувствовал.

В хате еще было тепло, стенки хорошо протопленной печи за ночь не остыли. Спал на жесткой лежанке – двух сдвинутых лавках, прикрытых медвежьей шкурой, старой и обтрепанной, потому на нее даже татары не позарились. Про перину и не думалось – это сколько кур извести нужно, чтобы пару набить. Подушек от прежних хозяев одна осталась, и у него под головой лежала – не по чину другим на такой спать, все лучшее для боярина.

Потянулся по привычке, мысленно пороптал на нелегкую судьбу, совершенно не стесняясь стоять перед девушкой в исподнем белье. И бодро потопал к умывальнику, который сообразил модернизировать. Обычный глиняный горшок с коническим деревянным клапаном внизу – нажал на него ладонью, и полилась водичка в «поганую» кадушку. Местные варианты горшка с «носиком», как у чайника, подвешенного на веревочке, его порядком раздражали – каждый раз нужно наклонять емкость, надавливая на «клюв» и мыть себя одной ладонью.

Умывшись теплой водичкой и почистив зубы мелом, используя в качестве щетки лыко, Юрий взял протянутый Зульфией вышитый рушник и утерся. Признаться честно, но отношение к нему холопки, единственной среди вольного люда, его изрядно озадачивало.

Две ее племянницы, совсем малые девчонки, перестали быть ясырками, как только были окрещены отцом Михаилом. Кухарка Авдотья, тетка лет сорока, пережившая крымскую неволю и оставшаяся без мужа и детей, взяла девочек под материнскую опеку.

Юрия такой поступок ошеломил – пережившие рабство люди должны были ненавидеть трех его невольниц. Понятное дело, что они таковыми в его глазах не являлись – просто побоялся, что девчонок прибьют, а вот на боярскую собственность посягать не посмеют. Однако никто их ничем не попрекал, наоборот, относились радушно, даже к Зульфие, которой исполнился пятнадцатый год. Да и сам он к татарке относился как к младшей сестренке, иной раз мог побаловать подарком, но порой испытывал смущение – та часто вставала перед ним на колени и всегда подчеркнуто относилась к нему как к господину, стремясь угадать его любое желание.

– Ана с детьми уже в церкви, мой господин. Позволь твоей рабыне, помогу тебе одеться!

– Хорошо, – недовольно буркнул Юрий и сунул девчонке рушник. Затем натянул штаны, завязав тесемки, сунул руки в рукава простого кафтана из зеленого сукна, намотал на ноги портянки и вбил их в сапоги, которые услужливо поставила перед ним стоящая на коленях Зульфия.

– За порядком смотри тут, – буркнул он привычное – раз и навсегда зарекся благодарить всех жителей острога, тяжело было воспринимать свое начальственное положение, и то, что все ему обязаны, и потому каждый из них стремиться услужить.

И нахлобучил шапку с меховой оторочкой из норки – этот пушной зверек здесь часто встречался, как и бобр – вот что значит не испорченная цивилизацией экология.

– Благодать то какая!

Зима наступила снежная, но относительно теплая, морозов еще не было. Юрий оглядел построенную малую крепость, которую назвал Славянском в честь города, что в будущем должен располагаться на этом месте, правда, цепляя самой окраиной. Фортеция была в виде трапеции, вперед выдвигались две малые башни, а широкое основание в полсотни метров по углам занимала церквушка, выполняющая еще роль сторожевой башни. И курень для служилых – бревенчатая казарма с бойницами на внешнюю сторону, над которой высилась печная труба.

Везде протянулся бревенчатый тын, да со стороны балки высилась воротная башня. Худо-бедно, но полгектара надежно огородили, теперь можно было татар встречать, если набег зимний будет – такие случаи часто бывали. И мало приятно – быть застигнутыми врасплох, не имея пусть даже таких крепостных стен.

Да и народа хватало с избытком – почти сотня без малого православных душ решилась проживать на самом краю зловещего «Дикого поля», где встретить смерть или неволю легче простого.

Отметив взглядом бдительных караульных, Юрий вошел вовнутрь бревенчатого храма. Там было гораздо теплее, чем на улице, все же сейчас здесь столпилось почти все население городка. Боярина ожидали, освободив проход – и церковная служба тут же началась.

Священник читал службу раскатистым голосом, пахло ладаном от кадила – все истово крестились и молились. Юрий выполнял все требуемые действия, только мыслями своими был настроен совсем на другое, не мог никак оторваться от постоянных мирских забот и трудов.

Населения резко прибавилось, когда в начале ноября прибыли струги к лавре. Иван Сирко свое слово сдержал – на них нагрузили продовольствие и фураж, зерно, железо и сукно, и многое другое – все, что смогли купить через купцов.

Сумма, потраченная кошевым атаманом, не просто немалая – убийственная для Юрия. Полтысячи рублей, а как возвращать такие деньги помыслить теперь страшно.

Зато теперь можно было не опасаться голода – все погреба и хранилища в остроге были забиты всяческими припасами под завязку. Под навесами стояли большие стога сена, в сараях блеяла и мычала животина, крякала и кудахтала птица. Так что жизнь, как писали раньше, налаживалась, и можно было надеяться на лучшее.

Прибыло еще почти сорок бывших невольников, решивших пойти под боярскую руку. Два десятка мужчин, дюжина женщин, несколько детей – влились в население острога, вызвав острейший жилищный кризис. Теперь до лета бабам, девкам и детям – а это три дюжины душ – предстояло ютиться в четырех хатах. Шесть десятков мужчин и парней освоили курень, посередине которого успели возвести большую печь. Над лежанками пришлось в два яруса установить полати на столбах – так что спальных мест хватило на всех. А летом начнется широкомасштабное строительство мазанок – после Рождества батюшка обвенчает всех скопом две дюжины новобрачных.