Однако победив восставших, схватили «лже-Алексея», пытали страшно – Алексей Михайлович поджал гневно губы, все дело он приказал хранить в строгой тайне.

Затем появился новый «лже-Алексей», которым оказался сын боярский Ивашка Клеопин, «умом повредившийся». Пытали его также страшно, допытываясь до истины, и обоих воров без всякой жалости казнили на плахе, четвертовав прилюдно.

Но в прошлом году объявился новый самозванец, на этот раз объявивший себя царевичем «Симеоном». И с этим самозванцем был казак Ивашка Миуский, что клялся на кресте и сабле, что сей самозванец есть «истинный царевич», коему надлежит служить.

И самое плохое, кошевой атаман войска Запорожского Ивашка Сирко всячески приветил «воров», оказывая им знаки почтительного внимания. И немудрено такое лукавство – Сирко домогался сам до гетманской булавы, только сам Алексей Михайлович поддержал авторитетом Москвы кандидатуру Самойловича.

Ивашку Сирко тогда схватили, выманив из Сечи обманом, и отправили в Тобольск, но почти сразу простили, отправив обратно. Атаман присягнул царю Алексею Михайловичу, и держать его в ссылке стало опасно – запорожцы могли в любой момент учинить мятеж с совершенно непредсказуемыми последствиями.

Но кошевой атаман затаил лютую обиду, как на гетмана Самойловича, так и на Москву – и теперь дождался удобного момента, чтобы «насолить» за свое унижение.

Медлить было нельзя!

В Сечь были немедленно отправлены дворяне Чадуев и Щеголев с царской грамотой, в которой кошевой атаман извещался, что настоящий царевич Симеон скончался в четырехлетнем возрасте почти в одно время с настоящим царевичем Алексеем. Посланников сопровождал небольшой стрелецкий отряд – ехать на Сечь без сопровождения было бы безумием, нападать на воинский отряд открыто бы не стали.

Запорожские казаки царских посланников встретили в Сечи, в этом разбойничьем гнезде, крайне неприветливо, в один момент даже показалось, что их могут убить.

Однако гетман Иван Самойлович расстарался – арестовал запорожских посланцев у себя в Батурине, взяв их в заложники. Так что страсти поневоле утихомирились – никто не хотел доводить дело до кровопролития. Да и воевать с казацкой Сечью было не с руки – кое-как подавили восстание Стеньки Разина, причем тысячи мятежников рассеялись по всей стране, спрятались по укромным местам, и только ждут удобного момента, чтобы устроить в державе новую смуту.

Пришлось посылать новую грозную грамоту – но в тоже время обещать, что построенные на Десне «чайки» с хлебным и денежным жалованием, сукном, порохом и пушками немедленно отправят в Сечь, как только будет выдан самозванец и казак Миуска.

Сирко покорился – «лже-Симеона» отправили в Москву, прикованным в телеге, как и вора Стеньку Разина, и отписали, что «зловредный» казак Миуска бежал «незнамо куда». Пришлось сделать вид, что «отписке» поверили и довольствоваться одним вором. Тот оказался католиком из города Лохвицы Сенькой Воробьевым, отец которого был подданным польского коронного гетмана Дмитрия Вишневецкого, а на самозванство его подбил тот самый «удачно сбежавший» казак Миуска. «Вора» прилюдно четвертовали, но недоверие к Сирко только возросло.

Царь посмотрел на князя Григория Григорьевича Ромодановского, что командовал всеми русскими ратниками на Гетманщине и осуществлял надзор за всеми малороссийскими делами. Ему он верил – именно князь разбил под Острогожском отряды повстанцев, которые возглавлял младший брат Стеньки Разина Фрол. И опыт в делах воинских у него изрядный – сражался с поляками и татарами в прошлую войну изрядно и с успехом, отчего Алексей Михайлович держал его на особом счету.

– Поляки требуют, государь, чтобы мы Киев с городками им вернули, чтоб граница по Днепру была как прежде.

– Не отдавай, сули им что хочешь, проволочки всяческие чини, княже. В Москву пусть отписывают в Посольский приказ, а ты не знаешь ничего, и не ведаешь. Ссылайся, что указов не получаешь от моего имени, а мы тут их изводить будем.

Алексей Михайлович усмехнулся – согласно Андрусовскому перемирию Украина была разделена на две части – по двум берегам Днепра. В каждой гетманщина, со своим гетманом. Их признавали Речь Посполитая и Московское царство соответственно. Было еще войско Запорожское Низовое, по обе стороны Днепра – сейчас эта вольница перешла полностью на сторону Москвы. Но что будет дальше – одному Богу известно, ибо мнение разбойных казаков переменчиво.

А сам Киев должны были передать полякам через два года после подписания перемирия. Но прошло уже восемь лет, как там оставались русские войска. В Москве ссылались на угрозу со стороны Турции, и при каждом случае злорадствовали над поляками, что потерпели от нее обидные поражения и заключили позорный мир.

Но вечно заниматься отговорками и увертками уже было нельзя, поляки каждый раз настойчиво требовали вернуть Киев по условиям подписанного русскими перемирия.

– Киев ляхам возвращать нельзя, княже. Нужно найти такие слова али доводы, чтобы он навечно за нами остался.

– Буду думать, государь.

– Вот и думай, князь. А как надумаешь, и мысли твои пользу принесут для царства немалую, Киев оставив навеки-вечные, то и награда от меня последует достойная.

Алексей Михайлович остановился – в груди кольнуло. В глазах заплясали искорки – царь был тучен, порой не воздержан в жирной и мясной пище, но не страдал зубами, как его старший сын Федор, у которого они шатались в деснах. И тут вспомнил о заветной мечте всех князей Ромодановских, о которых повествовали в своих челобитных.

И негромко произнес:

– Если задумка твоя свершится, то будешь впредь называться, и род твой, князьями Ромодановскими-Стародубскими! А если Киев с городками днепровскими навечно останется за царством нашим, то Стародубский град возьмешь себе в вотчину…

«Все мое ноу-хау заключается в двух вещах – за три дня научить обычного мужика сноровисто заряжать ружье и стрелять картечью, целясь по стволу. Потому что на этих османских дурындах полностью отсутствуют примитивные прицельные приспособления. Которые в принципе на них не нужны – кривой, как клюшка для хоккея с мячом, приклад, его стрелки засовывают исключительно под подмышку, и так стреляют. Это самые дебильные ружья, которые мне пришлось видеть в жизни. К тому же без сошника их не удержишь – тяжелая конструкция».

Странно, но видя приближающийся вытянутый полумесяц татарской конницы, Юрий не ощутил привычный мандраж, который обычно бывает перед боем. Спокойно так взирал, не испытывая желания спрятаться и закрыть глаза. Он сам не узнавал себя, настолько изменился в этом мире, где убийство считается нормой, а война обыденностью. Да и смерть сопровождала его все эти долгие дни, насмотрелся на ее обличье, и попривык как то, спокойно взирая на творящиеся вокруг ужасы.

Сотня наспех подготовленных «стрельцов» занимала оборону в центре построения, причем огневые позиции были под повозками – там разместились три десятка стрелков с двумя ружьями каждый. Зато за каждым стояло по двое «заряжающих», которые должны спешно перезаряжать ружья. Для учебы Юрий отобрал десяток самых никудышных дурынд, у которых расклепали тыльную часть, превратив в трубку. Полученное отверстие тут же заткнули палкой, выполнявшую роль заглушки.

Вот на этих «учебных ружьях» и началась тренировки по заряжанию – засыпали через наскоро изготовленные из кожи воронки золу с песочком, изображавшую порох. Затем пыжили пробкой из войлока, бросали горсть камешков, что играли роль картечи, снова забивали пыж. А потом вынимали заглушку и очищали ствол. И так тренировались до полного изнурения, пока не научились заряжать примерно за одну минуту.

Стрелять учились лежа – утыкая конец клюшки в землю, и кладя ствол на прикрепленный к днищу повозки крюк. Первые учебные стрельбы, проведенные вчера, обнадежили – с расстояния в полсотни метров картечью, да по такой большой мишени как лошадь, промахи практически исключались. Да и самим «стрельцам» татарских стрел можно было не бояться – сверху перекрытие как в блиндаже.