Все дело в оговорке экскурсовода, почтенной матроны, что с апломбом заявила, что «единорог» первое в мире орудие с «коническим стволом». И это ее открытие ударило Галицкого «поленом» по голове. А так как в нем порой просыпалась любознательность, то прочитав на табличке, что перед ним «четверть пудовый пеший единорог образца 1805 года», он приступил к тщательному осмотру объекта, забыв обо всем на свете.

Через десять минут внимательного изучения объекта, он с присущим ему тактом, негромко указал женщине, что у «единорога» коническая зарядная камора, что позволяла ему стрелять гораздо дальше гаубицы и по дальности стрельбы почти соответствовать пушкам. Но при этом быть крупнее калибром при одинаковом весе. А это совсем иное, чем «конический ствол», который даже в 21-м веке представляет для оружейников немыслимую сложность в технологии.

Однако дама в ответ с нескрываемым апломбом заявила опешившему Галицкому, что уже работает двадцать лет в музее, и не «полному профану и невежде, отягощенному дурной наследственностью» ей указывать, каким должен быть ствол у «единорога». Конфликт моментально перерос в словесные характеристики – Юрий громко и прилюдно указал ей, что она похожа на то самое пресловутое животное, что разбирается в апельсинах, но лучше идет на шкварки.

Словесная перепалка была прекращена прибытием наряда милиции, и борца за «соблюдение исторической справедливости» водворили в кутузку. Правда, вскоре выпустили, выписав внушительный штраф. Пожурили напоследок, что историкам лучше знать, что это за пушка в музее, хотя из нее они ни разу не стреляли…

Швах!

Единорог выплеснул из зева пламя. Далеко впереди, чуть ли не с полверсты, на грунтовом склоне взметнулась пыль. Грохот впечатлял – все же калибр такой же, как у 122 мм гаубицы Д-30. Хотя само «орудийное тело» едва полтора метра длиной, но толстое.

Юрий посмотрел на второй ствол, что стоял на отдалении, точно на таком же испытательном лафете, дожидаясь своей очереди. Мастер, что работал прежде в Москве в Пушкарском приказе и сбежал на Дон после конфликта с дьяком, честно предупредил, что вторая отливка хуже вышла. А потому решили начать испытания с лучшего творения. Единственное что предприняли по его категорическому приказу, памятуя поговорку о первом блине, заранее отрыли укрытия. И стреляли с помощью самодельного огнепроводного шнура, чтобы успеть добежать и спрятаться в окопчике.

– Так, последний выстрел, хватит с этим экземпляром возиться, – громко произнес Юрий. – И начнем испытания второго образца. Эй, дурень, ты в окоп лезь, чего инструкцию нарушае…

Банг!!!

Договорить Галицкий не успел – прямо на его глазах «единорог» взорвался с ужасающим грохотом. Юрия оглушило, но он успел присесть – над головой что-то пролетело, как потом выяснилось – немаленький такой кусок дубовой колоды.

– Никогда нельзя говорить «последний»! Что угодно – крайний, остатний, заключительный, но никак не последний! Сглазил!

Юрий привычно выскочил из окопа – напрыгался уже за день – глянул на жертву собственной лени и нарушения инструкций. От вида кровавого месива его немного передернуло, и он громко произнес:

– Жил без головы, фигурально выражаясь, ибо ей не думал, и помер дурнем безголовым в прямом смысле! Сказано – прыгать в окоп, значит, всем в него и прыгать! Второй образец, мастер, без меня испытайте – раз он даже у тебя доверия не вызывает. Осколки собрать – меди у нас и так мало, что бы ей разбрасываться, кхе…ха-ха!

Нервы немного сдали, и он засмеялся от собственных слов, с подтекстом. Уселся на чурбак у разведенного костра, достал из газыря берестяной футляр, немного длинный, чем патронный. Открыл крышку и вытащил самую натуральную сигару, только менее толстую и более короткую, чем кубинские, которые доводилось курить порой.

Был у него в прошлой жизни приятель, из выращенного тютюна на собственном огороде, сам крутил сигары. Хитрое занятие скрутить в табачный лист мелко нашинкованную махру, перемешанную со степными травами, причем лекарственными. Утверждал постоянно, что так делали запорожские казаки в старину.

И прав оказался – тут травы в табак щедро добавляли, только курили люльки, а не сигары!

Так степной донник, или буркун, обладает как противосудорожным, так и галлюциногенным воздействием. Материнка, или душица лекарственная успокаивает нервную систему – ее то он и подмешал в сигару. А еще есть мята, любисток, тирлич и многие другие полезные травы – никогда бы не подумал, что здесь лечатся курением.

Скажи кому из чиновников или медиков – не поверили бы и посадили за пропаганду «нездорового образа жизни». Сказали бы они это сейчас казакам, что те от табака будут больны, слабы и не здоровы – дальнейшая их жизнь протекала бы исключительно в инвалидном кресле, ибо их просто бы не поняли и сочли провокаторами. Хотя в Москве табак действительно под запретом, причем кары за курение таковы, что лучше сразу бежать куда подальше, и прятаться, чтобы не увидели.

Да и родная бабушка обходилась лечением только травами. Как тогда подростком проклинал каждый день, когда она усаживала его с газетой или книгой. И Юрий читал ей очередные рецепты, а сам хотел сбежать к парням, поиграть в футбол, изображая Шеву.

Зато сейчас лихорадочно припоминал прочитанные когда-то рецепты травяных сборов и записывал их в толстую тетрадь – на ней он начертал большими буквами – «Травник».

Лекари проводили испытания на людях – к великому удивлению Галицкого помогало многим больным, тогда как в покинутом мире все предпочитали пить таблетки. Хотя нет ничего удивительного – если природа посылает болезни на человека, то она же дает ему лечение от хворостей – главное найти и правильно применить лекарство.

– Хорош тютюн, – рядом присел Зерно, прикурив от головни точно такую же сигару. Новинка вызвала необычайный интерес среди курящего люда. А раз есть спрос, то доход будет изрядный, а такое увлекательное дело нельзя было пускать на самотек.

Прибыль она всегда нужна, тем более, когда денег не хватает – а тут сам князь товар рекламирует!

Отвели две хаты под производственный процесс – причем крутили сигары девицы на выданье, обеспечивая себе приданное. А несколько парней сноровисто делали ящички, на которых выписывали, что подмешано в тютюн и какая польза от трав выйдет. И украшали шкатулки резьбой, скромно так, но со вкусом – первая партия влет ушла, стрельцы раскупили сразу и газырей добавили на форменных кафтанах.

– Посевы табака нужно вдвое увеличить, – отозвался Юрий, и тут же перешел к испытаниям.

– Пусть сами стреляют из второй пушки дальше. Нет необходимости смотреть. Думаю, причина в каверне – некачественно отлили. Но затея перспективная, нужно продолжать ее методом проб и ошибок. Даже если из двух орудий одно разорвется – ничего страшного не случилось. У нас все должно быть поставлено на качество вооружения, а эти пушки позволят на поле боя совершить многое. За ними будущее!

– Первый снег, снова зима! Уже вторая…

Юрий смотрел в окно – в княжеском кабинете вставили деревянные рамы с дюжиной ячеек в каждой. Об свинцовых переплетах, популярных в Москве и речи быть не могло – этот металл был дефицитным и отправлялся сразу в Приказ Ратных Дел.

Стекла были уже почти прозрачными, но толстые – ничего тут не поделаешь, таковы издержки местной технологии. Главное, что мануфактура заработала, пусть не на полную мощность, но госзаказ на полтысячи окон был выполнен до зимы. Да еще бог весть сколько удалось продать – точной цифры он, понятное дело, не знал.

Однако был уверен, что подьячий Казенного Приказа, подними его даже среди ночи, мог дать точный подсчет уплаченной подати – частный бизнес дело такое, не уследишь, махом уйдут от уплаты налогов. Но контролировать было легко – подсчитывалось количество вставленных окон в Галиче, в городе царил настоящий бум.

Княжество, которого вообще быть не должно, каждодневно наполнялось людьми – из польской гетманщины народ повалил толпами. Истерзанные войной окраины, подвергавшиеся постоянным набегам ногайцев и крымских татар, порядком обезлюдели. Вынужденные переселенцы уходили тысячами на Киев, за Днепр, на левый берег, «русскую сторону», многие устремились к запорожцам. И оттуда несчастные люди, как и пришедшие из Слобожанщины, попадали в Галич, прямиком в Поместный Приказ, вольно уже никто не мог поселиться по своему желанию.