Бежать от Дона… Глупая мысль, она только что нашла его снова, и не отпустит. Дон, не отрываясь, смотрел в осколок, его лицо потемнело, треснуло рубцами. Плечи, руки, все тело синими пазлами осыпалось на пол, а после обернулось сгустком, который обрушился смерчем на стекло и ночной город.

— И кто в нем живет, если живых нет?

— Смерть.

Видя, как обваливается трехэтажка, мимо которой пронесся Дон и как под крики гаснущих фонарей пылью оседают разорванные лепестки ромашек, не оставалось сомнений, кто уничтожил город.

Сомнения были в том, позволит ли смерть жить ей, и… Дон это или чужая сущность, которую она наделила образом друга?

Сколько Вилла себя помнила, Дон всегда был рядом. На пять лет старше, он никогда не кичился разницей в возрасте и тем, что мальчик, и раздавал тумаки направо и налево, если кто-то обзывал ее конопатой.

— Тебя просто солнышко любит, — успокаивал Виллу.

И обещал, что когда она станет взрослой, заберет ее в путешествие и покажет другие города, где не только лето и солнце, и где ее веснушки будут появляться всего на полгода. Когда открылась правда, кто ее отец и жители улицы перестали здороваться с мамой, а только смеялись вслед и строили рожицы, и тыкали пальцами в Виллу, он не притворился посторонним. По-прежнему взбирался к ней в комнату через окно и подолгу рассказывал, что когда-нибудь станет таким сильным, что корри будут падать в обморок при одном упоминании о нем. Но Вилла знала, что он и так самый сильный, потому что у него кровоточила губа и бровь разбита, и мальчишки поджидали, когда будет возвращаться, а он сидел беспечно на подоконнике и улыбался. Ей.

Бездомный и незаконнорожденная — странная пара.

Вскоре мальчишки перестали дразниться, а две девочки даже предлагали общаться, но Вилла отказалась. Зачем общаться с кем попало, если можно дружить с другом? Да и соседи отстали от мамы. Говорят, сама герцогиня вступилась за них, и это было похоже на правду, потому что ее светлость предложила Вилле стать фрейлиной еще до совершеннолетия. Честь, которая оказывается не каждой корри, и не в таком юном возрасте.

Она мечтала о крыльях легал, и мама уверяла, что не будет обижаться, когда они перестанут общаться, поймет, если дочь начнет делать карьеру, а легал и не обязаны водиться с корри, это нормально. Но Вилла отказалась. Она слишком любила мать, чтобы забыть о ней, и крылья не позволят вольно путешествовать с Доном.

Узнав о решении, мама расплакалась, а Дон молчал, но Вилла была уверена, что он мастерски скрывает бешеную радость. Сказала ему, но он не признавался, на этой почве они впервые поссорились.

— Я прекрасно могу путешествовать и без тебя, — рассмеялся. — У меня полно желающих. Поэтому если ты осталась корри ради меня, не стоило.

— Твои желающие на все стороны раскидываются для других желающих, — не сдержалась Вилла. — Видела я твою пассию с прихвостнями герцогини, и они не облака на небе считали.

Дон не расстроился, сказал, что найдет другую уже сегодня, ночь длинная, а ей пора спать. Вилла попросила Дона убираться, а когда он, назвав ее ревнивой злючкой, ушел, убежала на городской праздник.

Главная площадь оказалась пустой, непривычно темной и тихой. В районе для легал не экономят на искусственном свете, но несмотря на это и на неблагодарность Дона, Вилла и не подумала проситься в услужение герцогине. Дважды никому не предлагают, а Дон, пусть и невыносимый временами, все равно друг.

И мама. Разве можно предать тех, кого любишь?

Она так погрузилась в размышления, что не сразу услышала шаги за спиной. Страх липкой паутиной скрутил внутренности, а быстрей идти не могла, бежать не могла. Дрожала в ожидании, упрекала себя в паранойе, злилась, что показала характер там, где не нужно.

Обернешься — никого, пойдешь — шаги возобновляются, и казалось, конца нет этому переулку. Впереди замаячила тень, а ноги приклеились, она стояла и ждала, пока все свершится, и разревелась, когда тенью оказался Дон и стал отчитывать ее, отчитывать. Вцепилась в него, как в подушку и кивала, соглашаясь.

Да, она понимает, что так поступать нельзя. Да, знает, что имел он ввиду всех своих пассий. Да, верит, что он любит ее и если даже и устраивает головомойку, то во благо. Нет, он никого не искал развеяться — с ней разве успеешь?

— Никогда не сомневайся, что ты нужна мне.

— Ага, а в путешествие уедешь с другой?

— Никуда я без тебя не уеду.

— Обещаешь?

— Да.

На следующий день Анидат облетели вести о нападении на двух девушек из корри, которые по описанию очень напоминали Виллу. Паранойя усилилась, и переросла в идею-фикс, что охотились именно за ней, но тут же разнесся слух о смерти Дона, и все маловажное, никчемное отпустило.

Дон? Умер?!

Она почти задушила жабу, которая пришла с соболезнованиями. Дон — бездомный, больше некому сообщать о его смерти, а они вроде бы общались — успела квакнуть жаба до покушения на свою холодную шею.

Общались?!

Это слово послужило курком для Виллы. Жабу оттащили, Вилле сказали, что тело друга лучше не видеть, сказали, что прыгнул со скалы из-за ссоры с девушкой. Все ложь. Он никогда бы не променял мечту о большом доме и путешествиях на слезу раскаявшейся блондинки. Но все поверили, и пытались заставить ее поверить, и даже мама сказала, что есть вещи, с которыми нужно смириться.

В поисках справедливых ответов, Вилла дошла до короля. Он принял ее дружелюбно, слова не проронил, пока рассказывала, только угощал лакомствами, которые не лезли в горло, а потом пошушукался с шутом и пообещал, что все разузнает.

Через день королевский вассал принес свиток с печатью, в котором почерком прилежного ученика было выведено: «Вынуждены сообщить, что вашего друга, Дона альх корри, действительно, нет в городе и в списках живых. Тело не было перенесено в Анидат по причине нетранспонтабельности и дабы не нарушать эстетику города». Подпись короля и холодное: «Сожалеем».

В тот день Вилла сожалела, что родилась в этом городе и что так много не успела сказать. Но вот ее желание осуществилось. Дон рядом, а она как заяц сидит, сжавшись на подоконнике, трясется в ожидании его возвращения.

— Хочешь уйти?

Чуп стряхнул нечто похожее на червяка, сел на подоконник с другой стороны, его глаза-блюдца смотрели с любопытством, без осуждения.

— Почему тебя не было за ужином?

— Если хочешь уйти…

Сейчас ситуация чем-то напоминала ту, десятилетней давности. Страшно было, а сил бежать — нет. Возможно, время узнать, насколько искренне они упоминали любовь? Да и бегать по незнакомому городу, где бушует смерч, от того, кто тебя найдет, если захочет — только кроссовки топтать зря.

— Я останусь.

Чуп довольно потер ладошки.

— А я завтра пюре приготовлю. Любишь?

— Люблю.

По крайне мере, пушистик верил, что у нее будет завтра. А она? Прислушалась к себе. Не верила. Знала. Дон мог измениться до неузнаваемости, мог быть только частью сторонней сущности, но он ничего не сделает против нее.

— Ну, ладно, спать пошли.

— Позже, не хочется.

— Скажи просто, что ждешь его возвращения, — напыжился Чуп, — а лапшу я на дух не переношу.

— Он скоро вернется?

— Ну… Может несколько дней бушевать, но побоится оставить тебя надолго. А вообще я давно его таким не видел.

Чуп спрыгнул с подоконника, важно прошелся к двери, зная, что за ним наблюдают.

— Я чего приходил, — почесал макушку, чем снова напомнил о драконе. — Дон будет рад, что ты осталась, но ты бы все равно не смогла выйти из дома.

Сомнений, которые пошевелились за ужином, снова очнулись, но Вилла спросила беспечно:

— В смысле?

— Ты из другого мира, и ты принадлежишь Дону, а иначе не смогла бы войти в дом, несмотря на высокий статус.

— Да нет, я…

Зверек с упреком покачал головой.

— Он же говорил тебе, что не все выглядит так, как ты видишь. Говорил, я сам слышал. Этот дом, как бы так сказать, чтобы у тебя инфаркт не случился, я не привык к нежностям…