— Смотри, — сказал Лэйтон с долей сожаления и приобнял, когда покачнулась. — Смотри дальше.

Но она не могла заставить себя смотреть. И отвернуться не могла тоже. И почти не могла дышать.

Лэйтон сжал ее плечи, как коршун раненую добычу. Больно так, что боли не чувствуешь.

— Похоже, — согласился, считав мысли. — И не просто похоже. Женщина, которая сентиментально плачет — Алиша. Девушка, которая получает крылья — ты. А парень, который не сводит с нее глаз — Дон. Вы любите друг друга и здесь он пока жив. У вас назначена свадьба через несколько дней после церемонии.

Пока жив… Свадьба… Голова закружилась, и если бы не поддержка Лэйтона, она, наверняка, растянулась на полу в новом красивом платье. Она не могла говорить, только мысленно спрашивала, глядя на брата: что это? Лэйтон? Другой мир? Измерение? Лжекартинка?

— Ты хотела знать, кто ты для императора.

Нет, уже нет! Не надо, пожалуйста! Лэйтон!

— Вот и ответ, — притворился, что не услышал мольбы. Нажал на массивную черную кнопку, и город и зеркало растворились. — Ты — его третий эксперимент, Вилла. Очередная попытка избежать предсказания древних. Первые две сделали неправильный выбор. Вилла, которую ты только что видела, тоже совершила ошибку. Свадьбы не будет.

Взгляд цвета неба сменился прозрачным стеклом.

— Она умрет вскоре после церемонии.

Пауза, во время которой, комната, вытеснив гул города, оставила два неровных дыхания.

— Ты всегда выбирала Дона, и думаю, в этом и кроется ошибка. — Склонил голову на бок, не замечая, как похож сейчас на императора. — Во всех реальностях, во всех экспериментах, его предупреждали о последствиях. Он мог отказаться от тебя, и жить спокойно и вполне успешно, но благодаря своей феноменальной памяти он находил тебя во всех своих воплощениях. Будучи воином-легал, бездомным мальчишкой или монстром, он всегда тебя возвращал. Но если… Понимаешь, если в этот раз все сделать иначе? Если предупредить тебя? Да, он уже знает, и поплатился, но ты… Ты ведь не знала, что его нельзя выбирать!

— Не знала, — повторила машинально.

— Послушай, — Лэйтон встряхнул ее, — попробуй размокнуть этот круг. Теперь, когда ты знаешь. Дон сделал свой выбор в этой реальности, и потому мертв. Если и ты ошибешься, император, тебя ликвидирует. Не задумываясь, хотя и считает своим самым удачным экспериментом. Ты понимаешь?

Вилла смотрела на Лэйтона сухими глазами, и чтобы вывести ее на эмоции, он сказал:

— Теперь понимаешь?! Вот что ты для него значишь!

Но она не заплакала, и не начала биться в истерике, и не жалась к нему, умоляя о помощи. И тогда он добавил с усмешкой:

— Твой жемчуг, тот, что на поясе — не настоящий.

Секунда на сканирование его фона, и пояс упал. Сила, как морская волна, отхлынула, распахнула дверь, щелкнула выключателем.

Лэйтон не лгал: жемчуг — не привязанность императора, не соединение, не часть души. Подделка. Один из способов показать, что на самом деле она для него значит. Всего лишь — эксперимент. Одна из пяти.

Мило.

Вот и раскрылся полунамек Самаэля, что Дон умер из-за нее. Он знал. И он выбрал. Теперь ее очередь. И ее выбор.

— Телепортируй меня обратно, пожалуйста. Я не хочу опоздать на церемонию, а еще нужно переодеться.

Телепортировав ее в комнату, Лэйтон дематериализовался. Как странно, подумалось при взгляде на часы — две стрелки, пятнадцать минут, а несколько жизней разбиты. Быстро. Так быстро.

Скинула платье, наступила на него небрежно — пригодится другой. Для следующего эксперимента. Возможно потом, кто-нибудь… какая-нибудь Вилла и сделает выбор, который ждет от нее император. У нее несколько другие планы.

Взгляд выхватил яркое пятно на кровати. Приблизилась, провела рукой по бархатной, чуть шершавой поверхности. Не веря, взяла в руки платье… синее платье! Приложила к себе, развернулась к зеркалу — длинное, с открытой спиной для крыльев, а внизу, под кроватью, чтобы никто, кроме нее не заметил — дожидались примерки туфли в тон на высоких шпильках.

Дон был здесь, в ее комнате.

Он всегда с ней. Даже мысленно. Даже после своей смерти.

Надела платье, сменила туфли, покинула комнату, не оглядываясь и не тратя время на рефлексию. Медленно, чтобы не упасть, спустилась по бесконечной винтовой лестнице. Пустующий холл утопал в белоснежных розах и ликовании, доносящемся с улицы. На мгновенье задержав дыхание, открыла массивную дверь замка и вышла. Навстречу крыльям, о которых давно не мечтала. Навстречу многочисленным гостям, которых не знала. Навстречу императору, которому притворно счастливо улыбалась.

Ее ждали. Ей улыбались в ответ. Но эхо острых каблуков приближало ее не к ним, а к Дону.

Алиша старалась, действительно, старалась, но мышцы лица отказывались изобразить улыбку, как тело двадцать пять лет назад отказалось сымитировать оргазм. Сердце ныло в преддверии беды, а глаза, несмотря на пыхтящее тучами небо, слезились. Сбежать бы из Ристет, роскоши, внимания сотен замаскированных под вежливость лиц! Но император приказал держаться по левую руку, в первых рядах подданных и делать вид, что рада оказанной чести.

А радость такой честью пренебрегала, и единственное, на что хватало выдержки — не хмурить брови и не смотреть ежесекундно на цветочные часы над замком. Церемония должна начаться четыре минуты назад, но Виллы не было. Передумала? Или опаздывает? Ни первое, ни второе не свойственно ее дочери, но император, на которого Алиша бросала встревоженные взгляды, переговаривался с супругой и магом, и лицо его не выражало ничего, кроме вежливого интереса. Он бы почувствовал, верно? Если бы с Виллой что-то случилось, он бы почувствовал.

Опустила голову, чтобы длинная челка скрыла глаза, вдох-выдох, все будет хорошо, и этот день пройдет. Тесное терракотовое платье хотелось распороть, избавиться от ощущения рыбацкой сети; остроносые туфли забросить так далеко, чтобы шпильки выглядели как маленькие вишенки — и умчаться босиком к любимому. Даже если она больше не легкомысленная молодая девушка, а он больше не ждет и не любит. После церемонии император обещал поговорить с шутом, и… Шут… Как давно она стала называть его так, а не по имени? Чтобы отгородиться, чтобы заставить сердце забыть невозможное, чтобы не ломать ему жизнь. Ведь он приходил после сорванной брачной церемонии, приходил, а она выставила его за дверь. Вынуждена была, чтобы император не избавился от него другим, более радикальным способом.

Вспомнила: с первого дня, как узнала о его должности, так и вычеркнула из памяти имя. Блисс заменился шутом, но по-прежнему значил для Алиши то же, что символизировало его имя: радость и счастье. Их совместное будущее казалось четким, ясным и желанным, пока в ее постель не влез император. Он приказал родить дочь, и возражения не принимались. До того, как Алишу опутал морок, она успела спросить:

— А если сын? Что, если родится сын?

Мысль о том, чтобы лечь с императором второй раз и второй раз родить от него, казалась ей смертоносной. Первый… морок овеял тело и она поняла, что первого не избежать, но больше — нет, не выдержит. И успела услышать ответ, уверенный, без толики сомнения:

— Ты подаришь мне дочь, Алиша. Это не обсуждается.

Дочь она подарила не только императору, но и себе, Вилла стала для нее единственным утешением в городе осуждения. Но город прав, прав: беременная невеста у алтаря стоит в белом платье как девственница, а жених, как и его костюм — пепельно-серый — разве такое прощается?

Минуты растягивались в бесконечность. Вот губы жениха тронула улыбка, а к глазам, внезапно потухшим и не искрящимся больше зелеными светлячками, потянулась осень. Он не спрашивал, а она не могла говорить от слез и душившей обиды. Потому что не спрашивал. И потому, что даже если бы спросил, не имела права ответить. Помнила только стук своих туфель на толстой платформе, когда уходила, не оглядываясь, не прощаясь, не оправдываясь перед городом, который для нее ничего не значил и тем единственным, которого упустила не по своей воле.