Кристэн не был умелым наставником, но компенсировал это руганью и угрозами физической расправы. Как любой кузнец он был силен, страшен и, по верованиям людей, связан с колдовством. Его боялись и слушались беспрекословно. Мне казалось, что одинокий молотобоец, вдовец, у которого из родственников была только нескладная ширококостная дочь, явно засидевшаяся в девках, среди прочих бездарей подыскивал себе ученика.

Призывники от зари до зари до седьмого пота бегали, прыгали, махали мечами, отрабатывали удар. Падали, вставали и лупили друг друга тренировочным оружием.

Мне поставили в напарники неизвестного паренька, который должен был просто бить мечом, а я только отбивать. Поскольку Гюнтер орал у него под ухом, то даже с этой задачей он не справился, пару раз упав от собственного замаха.

Среди прочих болванов и лентяев выделялся Артюр. Молодой, худой как жердь, вредный, длинноносый, постоянно ругался сквозь зубы. Уже четырежды подрался с другими учениками. Терпел боль, никогда не жаловался, искренне пытался осваивать все виды вооружений и явно умел стрелять из лука. Следующим против меня поставили его, и, конечно, он тоже быстро устал. Обливаясь потом, он махал и махал мечом под разными углами, а я снова и снова отбивал, иногда делая полушаг в сторону, чем явно злил Артюра. Раскрасневшийся, злой, худющий, он смахивал на деревенского драчливого петушка.

- Где ты учился стрелять?

- Отец охотник. Я дуболес, с детства охочусь, застрелил уже трех волков, – парнишке льстило внимание, но он ещё больше выбивался из сил.

- Смени руку.

- Что? – не понял Артюр.

- Смени руку. В реальном бою тебя ранят в руку. Или сломаешь. Будешь умирать? Сдашься? Или будешь драться другой рукой?

Дело пошло веселее. Мне тоже пришлось подстроиться под новое направление ударов.

Пока мы тренировались, я думал. Думал о том, что для меня это тоже обучение и освоение нового тела. Теперь уже постоянного, без «скарабея» я застрял в этой оболочке. Надолго. Навсегда.

Думал о том, что для парнишек – детей крестьян нет другого пути. Замок ничем не лучше деревни. Есть ещё пару городов. Вглубь континента наверняка больше, но там тоже не мёдом намазано. У подростков всегда проблема с самореализацией. И что делать мне? Всю мою реальную жизнь, а мне по местному летоисчислению было бы меньше трех лет – был воином. И вот, сейчас машу щитом. Тогда это не мой выбор, а воля «создателей». Я беспрекословно следовал ей. До сих пор считаю, что поступал правильно. Но хотел ли быть солдатом? В этом мире нет очевидной войны. Да и должен ли я участвовать в войнах? Меня вообще кто-нибудь спрашивал, чего я хочу? Могу я поступить так, как считаю сам?

- Отдыхать! – проорал над ухом Гюнтер, который, казалось, был везде и всюду. Скорее всего возле меня он и правда бывал чаще. Задача обучения баронского сына сложна. Маленькому Кайлу дали в руки деревянный меч в два года. Любой рыцарь от барона и до короля проводит жизнь с оружием, постоянно обучаясь, и он не обременен другими заботами, не знает голода, лишений, холода, поиска пищи и ночлега. То есть заведомо сильнее, здоровее и лучше обучен. Поэтому крестьянские дети, как бы не старались, и близко не могли сравниться с рыцарем. Он один стоил полсотни простолюдинов. Хотя, как показывает опыт нападения на Айона на болотах, если речь не идет о честном сражении, то и нищие голодранцы вполне могут отправить кавалера прямиком к его благородным предкам.

Кстати, про это. Поневоле я втянут в многолетний убийственный конфликт семей Соллей и Фарлонгов. Местная религия велит прощать врагов своих, однако рыцари склонны прощать только собственноручно убитых врагов. Значит, конфликт закончится истреблением одной из сторон.

Усталый, потные и грязные, пахнущие совсем неароматно, ученики стали понемногу разбредаться.

Мой щит, получивший тысячу ударов, выглядел плачевно и годился только в кузнечный очаг. Поискав глазами, куда его можно сплавить, натолкнулся на толстяка Жерара. Он стоял, весь из себя тоскливый, в лучах вечернего солнца и поэтично смотрел в сторону замка.

- Хочешь жить в замке?

Вместо ответа Жерар как-то съежился и посмотрел на меня с откровенным страхом.

- Отвечай!

- Да, мой господин.

- Но воинское искусство тебе не дается?

Ответ был очевиден. Глаза подростка блеснули слезами.

- Не реви. Знаешь, что такое ремесло?

- Ну. Это. Мой папа мельник. Умеет делать то, что не могут другие. Только мельником станет мой гаденыш-брат, мамкин любимчик, похожий на соседа дядю Ранне Криволапого, а я, если не поступлю на службу барона, стану гребцом на каком-нибудь огромном торговом корабле. Мать продаст. Там рыбы едят блевотину моряков, водятся страшные морские чудища и огромные змеи. Наверняка попаду в плен к нордам, и однажды они меня выпотрошат кривым мечом словно жабу. А перед смертью заставят съесть собственный желчный пузырь. Пьяные. Просто так. Ради забавы.

- Душещипательная история. Так ты хочешь попасть в замок?

Жерар испуганно кивнул и стал озираться по сторонам, не слышит ли кто наш разговор.

- Держи щит. Вон кузнец, знаешь, как его зовут? Не Кристэн, а мессир Кристэн. Означает человека, который достиг большого мастерства и уважения в своем ремесле. Так вот, дуй к нему, заодно щит отнесешь, поклонись и скажи, что хочешь обучаться кузнечному мастерству у него. Всю жизнь мечтал. И возьми с собой попить. Видишь, достойный человек весь день на жаре молотом и инструментами орудует, а воды ни одна скотина не подаст.

Лицо толстяка стало серым и глаза попытались вылезти наружу.

- Боишься? Вижу, что боишься. Кристэн страшный. И сильный. И злой. И укусить может. Но вот скажи мне сын мельника, ты кого больше боишься – кузнеца или норда, с хохотов вскрывающего тебе брюхо. А?

- Пирата. Норда. – шепотом отозвался парень, хотя по глазам было видно, что его воображаемый норд далеко, а кузнец осязаемо близок.

- Хорошо. Плечи расправь. Ты в этот миг должен понять, ощутить, что ты прямо всем сердцем ещё с детства мечтал стать учеником кузнеца. Именно такого, как мессир Кристэн. И по-другому его никогда не называй. И он тебя в ответ всенепременно проматерит до самой твоей пробабки, и пошлет на болота говно потоптать. А ты всё это снесешь, поклонишься и спросишь, чем помочь уважаемому мессиру. Он тогда тебя снова отругает, но уже без огонька. Сделаешь, что скажет, даже если ужин пропустишь. Переживешь. И завтра к нему в помощники напросишься, это легко, других дураков нет. Ты слушаешь меня? И будешь заботиться о нем, как о родном отце не заботился. Воды там, инструмент, принести, унести, подай, под ногами не путайся. Он тебя для порядка ругать будет. Куда без этого. Только после обучения Гюнтер и мой отец выберут двенадцать молодых эспье. А ты напросишься учеником кузнеца. Но это не конец истории. Увидишь дочь Кристэна, поймешь, что красивее девы не видал, и будешь за ней ухаживать, красивости ей говорить, цветочки дарить. Искренне. Всем сердцем. Мыться ради неё начнешь. Поцеловать пробовать, пока никто не видит. Ну по щам получишь, конечно. Как иначе? Но продолжишь, и она тебя, остолопа, полюбит. Ты у её отца благословения попросишь. Он повыеживается для порядка, но будет доволен. Свадьбу в замке сыграете, я у родителей за тебя попрошу. Родственников своих сраных пригласишь. Первенца в честь Кристэна назовете. Так глядишь, жизнь закончишь, поругиваясь и выковывая учебные мечи для очередной молодой дюжины. Большой, злой, с сильными волосатыми руками и бородищей. Все тебя бояться будут, как Кристэна боятся. А не обоссаный от страха и боли, с внутренностями на мокрых камнях ютландских берегов. Так как, ты определился?

В глазах Жерара блеснул огонь. Мои слова больше не пугали. Похоже, его заворожила идея про сильные волосатые руки и красавицу-дочь кузнеца. Глядя в сторону Кристэна, он поклонился мне, нахмурился, как человек, у которого теперь есть важное задание, и уверенно пошел в сторону столовой, где беспардонно отнял единственный кувшин.