Хозяева дома с откровенным испугом воззрились, как я сделал немыслимое – стал перед их дочерью на оба колена. Плевать, что они там думают.

- Начинайте!

Погрев ладонь о ладонь, с огромной осторожностью взял девочку за цыплячью шею. Почему я это делаю? Зачем? Чему удивлен? В этом мире дети мрут, как мухи. У этого ребенка инфекционное заболевание съело половину легких, и её иммунитет уже не справляется. Но дело не в этом. Дело не в дочери лавочника. Важно, что со мной. Почему мне не безразлично? Зачем я хочу, чтобы эта девочка жила? Я сам убил много народа в прежнем мире, и в этом. Наверняка много ещё прикончу. Люди рождаются и умирают. Такова судьба. Чужая ли жизнь, моя собственная, никогда не представляла для меня особой ценности. Какое мне дело? Но желание внутри меня. Оно так сильно, что, если Шлойме решит, что я угрожаю его дочери и попытается размозжить мне череп – ничего не получится. Я сильнее его, сильнее любого в этом городе, хоть всех собери – никто меня не остановит. Почему?

Надо мной лилась тихой музыкой проникновенная еврейская молитва. Лечение. Жизненные силы текли рекой. Запущена регенерация тканей. Иммунитет из горстки необученных погибающих крестьян превращался в кованную булатом гвардию численностью с войско крестоносцев. Органы проснулись ото сна, сердце заработало сильнее и уже требует питания для роста. Кровь омывает воспаленные участки, легкие гонят кислород, организм налит тугой упругой силой. Всё. Теперь нет больше такой инфекции или воспаления, чтобы остановят жизнь в худеньком тельце девочки.

Я отпустил руки и покачнулся. Лавочник моментально замолк и вцепился в меня, не давая упасть. Мать девочки схватила её в охапку и скрылась из виду.

- Всё будет хорошо, Шлойме.

Я провел в лавке ещё полчаса. Лавочник с тревогой в глазах отпаивал меня теплым молоком с необычным пресным хлебом. Наверное, национальная кухня. Он был испуган, молчалив и взволнован. Я ничего не стал объяснять ему. Сам увидит. Потом в лавку зашел заспанный норд. Вздохнул, закатил глаза, увидев моё состояние, но не удивился и повёл в таверну, к старине Арману.

Поздний вечер. Гостеприимный хозяин лично усадил нас за стол - вдалеке от основной массы пьющих и жрущих мореходов. Вино придало мне сил, и я попросил Снорре рассказать, что знает он о морском деле и торговле.

Рассказчик из моего саттеля прямо скажем – дерьмовый. По слову вытаскивал как палач клещами хоть что-то о мореплавании. Внезапно в голову пришел вопрос.

- Ты веришь в судьбу, Снорре-Искатель?

- Это символ есть знак бесконечной мудрости Отца Вседержателя.

Аббат тожественно водил пятернёй по крупному каракулю на обложке фолианта с очередным церковным текстом.

Всё же я попал в местное аббатство имени некоего святого Гвеноле. Отец был против, но насмотревшись, как его отпрыск дерётся в учебных схватках, раскидывая всех и в любом количестве – махнул рукой. В аббатстве могли быть, и были - книги. Меня интересовали все, какие есть. В священных писаниях уже поднаторел, хотя и смущали мощные нестыковки, принимал их как данность и при желании мог цитировать заумные куски. Остро не хватало знаний про сам этот мир.

Мы выехали со Снорре и эспье Корнелио. Тайком, в черных плащах, в ночь, не останавливаясь в людных местах, под утро заезжали в какие-то чащобы, отдыхали, ели и кое-как спали, а к вечеру опять в путь. За три таких дурацких перехода, а это было условие отца, минуя сёла и город, иногда по пустынным местам, мы оказались перед унылым, недружелюбным низкорослым строением, наподобие замка. Несмотря на день – религиозная обитель наглухо заперта. Ничто не показывало наличие людей.

Пришлось лупить в ворота, пока не открыл угрюмый тощий монах с жидкими бровями. Гостей не ожидали, но святые братья явно не те, кого легко удивить. Нас держали снаружи, вызвали отца-настоятеля, которому я озвучил своё пожелание чтения книг.

К концу дня и после многих околорелигиозных разговоров, я был допущен в библиотеку, поскольку святые братья решили, что какие-то смутные признаки святости, плюс статус барона дают шанс прочесть пару свитков и подцепить щепотку религиозной морали. Хотя даже для них было загадкой – зачем такое молодому рыцарю.

Я не спал четыре дня. Все время в библиотеке. Кажется, уже этим смог удивить монахов и аббата Ферно – старшего по статусу в аббатстве. Читал днем и ночью при свете свечей. Моё чтение и отсутствие сна смотрелось как чудо. Но читал ночью всё больше потому, что днем за мной присматривал сам аббат, вечно сующий старинные священные тексты, от которых меня уже изрядно тошнило. А вот ночью – был какой-то полуслепой молчаливый дед, который не замечал, как я откладывал евангелия и брался за все, какие есть тексты. Технические записи, сведения о судебных спорах, купчие, доносы, пылкие любовные послания, переписка с другими аббатствами, сказки древних, скупой отчет о военном походе. Я скармливал своему мозгу всё.

Третий день месяца май. Прохладно и солнечно. Птицы настойчиво верещали за окном библиотеки, когда в ворота монастыря беспокойно заколотили, потом послышалась ругань, что-то упало. В каменных стенах кто-то быстро шёл. Бежал. Я уже прикинул, что это убийца от Фарлонгов, возможно и не один. Можно схватить деревянную лавку и выйдет неплохое оружие. Аббата повалить, чтобы не зашибить в драке. А не причастен ли он сам, ведь откуда уродцам Вороньего замка знать, что я в аббатстве? Вдруг распахнулись широченные двери и ввалился молодой растрепанный Артюр. Он вращал глазами, чтобы в незнакомой обстановке отыскать меня, рванул через проход между столами, зацепился, споткнулся, рухнул, вскочил на колени и энергично дополз до меня, при этом недовольно шипя.

- Милорд! Беда! Вы нужны в замке, срочно!

* * *

Последнюю дюжину лье я пробежал. Буквально.

На тревогу сбежались Корнелио и Снорре. Когда Артюра отпоили водой, он только и смог рассказать, что в замок прибыл всадник. Благородный. Нездешний. Сразу к хозяину замка. Они говорили. Матушка кричала. Впала в беспамятство. Барон Соллей в гневе заперся в старой башне, причем запоры там рассчитаны на военную осаду.

Утром следующего дня в эту неразбериху замка въехал ещё один гонец. Но этот известно от кого. Младший брат главы семейства Фарлонгов. Пытается предложить примирение перед лицом горя и зовёт в гости для заключения мира. В Вороний замок. Только с ним некому говорить, среди слуг панические настроения. Приди Фарлонги с оружием, перебили бы как слепых щенков.

Выручает, конечно же, Оливер. Орет на слуг, бьет морду молодому эспье, заговаривает зубы гостю. Замок запирают, прыткого Артюра шлют за мной.

Наспех поблагодарил аббата, тот перекрестил меня и выразил надежду что удивительный молодой барон быть может, посетит их скромную обитель вновь. И в этот раз не с пустыми руками. Мы немедленно пустились в путь.

Неслись молча, насколько выдерживали кони. По дороге назад Артюр почти сразу отстал. Вскоре остановился, весь в пене, глаза навыкате, немолодой конь Корнелио. Коротко кивнув, я погнал дальше, тем более норд еще верхом, хотя и на последнем издыхании.

Когда сдали и наши лошади, к бессильному удивлению Снорре, я бросил его с обоими лошадьми и побежал. Снял с пояса, перехватил меч в ножнах, его раскачивание бесило и здорово мешало. Пора вспомнить, на что способно моё тело. Даже не спавшее и спустя столько часов скачки. Пешком, бегом, огромными скачками, быстрее лошади, не важно, что скажут, если увидят.

Вечер. Ворота замка закрыты, но караула на стене нет. Во дворе какая-то ругань, глухой пёсий лай. Лениво клубится дым.

Пробежал по валу, закинул меч на спину, не по-рыцарски полез по стене в замок, как ящерица, цепляясь за уступы и щели. Возле кузни натолкнулся на почерневшего от горя Оливера.

Отчего-то мажордом не удивился, несмотря на запертые ворота, моему появлению. Приосанился, взялся за рукоять своего оружия, стал на одно колено и, опустив голову, глухо пророкотал.