Вскоре, после того как корабли покинули Канарские острова, среди испанских капитанов послышался ропот. Почему адмирал изменил курс? Ведь сказано было, что от Канарских островов флотилия поплывет прямо на запад. А вместо этого они идут к югу, и невозможно понять почему. Сеньору адмиралу следовало бы поставить об этом в известность капитанов других кораблей: благодарение богу, они не какие-нибудь юнги, с которыми можно не считаться!

И Хуан де Картахена позволил себе осведомиться об этом у адмирала. Однако Магеллан ответил коротко и непреклонно: следуйте за флагманом и не рассуждайте!

Ну, это уж слишком! Хуан де Картахена не намерен спускать адмиралу дерзости, и он отвечает на них дерзостью: он, пренебрегая приказом, не рапортует вечером сам, а поручает это своим подчиненным.

На вопрос Магеллана, почему Картахена позволяет себе такое отступление от общего, заведенного адмиралом правила, небрежно, дерзко отвечает, что не считает это важным.

Магеллан промолчал. Да, не так-то просто будет совладать с этим вельможей и другими знатными грандами, участниками его экспедиции. Но он ведь знал, на что шел. Он выжидает, и никто не догадывается, что ему все известно о заговоре. Он ждет своего часа, и, когда этот час настал, он во время совета в своей каюте вызывает Картахену на ссору и неожиданно, на глазах у всех, объявляет его арестованным.

Никто из присутствующих не осмелился вступиться за своего товарища, все остолбенели от удивления и ужаса. Только Луис де Мендоса почтительно попросил Магеллана отдать ему как бы на поруки Картахену, не заковывать его в кандалы из уважения к его высокому званию. И Магеллан согласился.

Так был дан первый бой! Но это только начало. Впереди долгие дни пути… Корабли попали в полосу сильнейших штормов, дождей, противных ветров. Не раз во время грозы вспыхивали на мачтах огни св. Эльма — безобидные заряды атмосферного электричества, хорошо знакомые суеверным морякам. В одну бурную ночь на грот-мачте полыхал большой султан, и под конец он так вспыхнул, что буквально ослепил всех. Моряки перепугались, решили, что настал их последний час, но буря тут же стихла.

Наконец флотилия повернула к западу и скоро оказалась у благословенных берегов Бразилии, о которых так подробно и красочно писал Америго Веспуччи. Здесь моряки были вознаграждены за невзгоды плавания. Они лакомились вкуснейшими плодами, грелись на солнце, любовались диковинками бразильской природы — пестрыми крикливыми попугаями, маленькими желтыми обезьянками с гривами, до смешного похожими на львов, словно маленькая забавная копия. Они заходили в продолговатые дома, жилища бразильцев, рассматривали плетенные из хлопка гамаки, в которых спали местные жители (так что знайте: гамаки, такие знакомые вам теперь, в свое время были привезены из Южной Америки).

Жизнь в Бразилии была приятной, удобной, всем там нравилось, и все огорчились, когда по приказу адмирала пришлось поднимать паруса и плыть дальше.

Но Магеллан торопился. Не выдавая своего нетерпения, он только и думал, как бы закончить небольшой ремонт и загрузить трюмы продовольствием, чтобы поскорей пуститься в дальнейший путь, к заветному сороковому градусу, где, как уверяет Мартин Бехайм, находится пролив.

…Тот день, когда они достигли указанного на карте Бехайма места, был одним из самых тяжелых для Магеллана.

Картограф ошибся.

Да, моряки увидели широкий поток, он оказался устьем реки, именуемой нынче Ла-Платой.

Лицо Магеллана оставалось бесстрастным, но легко себе представить, какая буря клокотала в его душе. Дело шло к зиме. Как известно, в Южном полушарии она наступает как раз тогда, когда в Севилье воздух начинает пахнуть весной, скоро там запоют соловьи, о которых все время вспоминал в своих записках Колумб.

Поднялся ропот. Матросы считали, что с них хватит. Есть ли пролив, нету ли его, но они достаточно устали, и пора возвращаться домой. Зима у незнакомых берегов — дело невеселое, опасное. Ни одно европейское судно не плавало там, куда, как видно, направляется Магеллан. И ежедневный паек он уменьшил, а это уж совсем скверно.

Недовольны были и офицеры флотилии. Они тоже думали, что пора возвращаться. Но Магеллан считал, что при таком обилии рыбы в этих водах и лесах на берегу экипажу не грозят ни голод, ни холод. Дело начато, и не такой человек Магеллан, чтобы бросить его при первой же неудаче. Пролив нужно искать, и он это сделает, только когда наступит весна. А сейчас важно войти в удобную бухту и переждать там в безопасности зимнюю непогоду.

— Советую вам, благородные сеньоры, — сказал Магеллан, — набраться терпения и мужества. Прошли времена, когда славу добывали на блестящих турнирах или в бою с мусульманами — неверными. И я, по правде говоря, не очень-то уверен, где требуется больше отваги и храбрости: в короткой ли военной стычке или в терпеливом ожидании в нелегких условиях плавания. Нас ждет победа и слава, а это дается не просто, благородные сеньоры, и вы должны помнить, что все мы дали слово своему королю. А слово держать приходится. Этого требует от каждого из нас честь офицера и дворянина!

31 марта 1520 года флотилия вошла в бухту Сан-Хулиан, где Магеллан собирался зимовать. Это было в канун большого католического праздника, вербного воскресенья. В бухте было мрачно и пустынно, выл ветер, небо заволокли тяжелые тучи. А в Испании сейчас благодать! Каждый вспоминал свой дом, свою семью, вспоминал, как праздновался этот день, какие вкусные блюда готовились на кухне, и какой вкусный запах распространялся по всему дому, и как воздух дрожал от звона колоколов… Эх, перенестись бы туда хоть на минутку на крыльях ветра, взглянуть бы хоть одним глазком на лица близких, дорогих людей! А тут сиди и жди у моря погоды… Так каждый вздыхал и думал о своем, о дорогом, знакомом с детства… И к чему это выжидание? Еще неизвестно, найдут ли они пролив. Может, его и вовсе нет! Пока что между ними и Молукками лежит этот материк и не пускает их в то, другое, Южное море!

Да, все это, может, и так, но Магеллан был по-прежнему стоек и решителен. Однако праздник — всюду праздник, и он приказал всему экипажу сойти на берег, чтобы прослушать мессу, а позднее все начальствующие лица были приглашены к его столу на обед.

Невесело было за обедом у сурового, неразговорчивого адмирала. Между прочим, он обратил внимание, что ни на берегу, во время церковной службы, ни здесь, за его столом, не видно Мендосы и Кесады. Магеллан ничем не выразил своего неудовольствия, он, разумеется, понял, что это вызов! Что ж, и в молодости, когда он плавал в Индию, ему приходилось держать руку на рукояти шпаги, ожидая предательского удара кинжалом в спину. Видно, так уж ему на роду написано, что он все время должен быть начеку, знать, что его окружают враги.

И все же то, что он узнал наутро, для него было неожиданностью. Оказалось, как ему доложили Дуарти Барбоза и Гонсало Гомес де Эспиноса, мятежные капитаны ночью захватили в свои руки три больших корабля — «Сан-Антонио», «Консепсион» и «Викторию». Преданных Магеллану людей, таких как капитан Мишкита на «Сан-Антонио» и штурман Элорьяго, они ранили, связали, лишили возможности сопротивляться. Они открыли склады продовольствия для матросов, чтобы привлечь их на свою сторону, и ждали утра, чтобы поставить Магеллана в известность о своих действиях и предложить ему подчиниться их воле и двинуться обратно в Испанию.

Каждый на месте Магеллана, наверное, решил бы, что карта его бита, что ему ничего не остается, как согласиться с неопровержимым доводом силы. С одним маленьким «Сантьяго» он все равно не сможет продолжать экспедицию.

Каждый, но только не Магеллан! И он идет на величайшую дерзость. На виду у всех к борту «Виктории» пришвартовывается шлюпка с альгвасилом Гонсало Гомесом и пятью невооруженными матросами. Цели у них, как видно, самые мирные. По веревочному трапу они поднимаются на палубу, и Гомес протягивает капитану Мендосу записку от адмирала. Прочитав, что адмирал приглашает его на флагман для переговоров, тот дерзко улыбнулся, но не успел он сказать «нет», как кинжал Гомеса вонзается ему в горло. И тут же спутники Гомеса выхватывают кинжалы, а в это время им на подмогу уже поднимается неизвестно откуда вынырнувший отряд из пятнадцати вооруженных матросов под предводительством Дуарти Барбозы. Не встречая ни малейшего сопротивления, они бросаются к парусам. И вот «Виктория» уже плывет к флагману и становится с ним бок о бок, загораживая выход из бухты.