Раньше вместе с пастухами кочевала по тундре вся семья. Приходило время — осенью и весной, — разбирали чум, складывали его на грузовые нарты вместе с остальными пожитками и переходили на новые места. Кочевали и старики и малые дети. Дети росли неграмотными, школ для них не было. Не было в тундре и больниц, ни одного врача, бывало, не сыщешь в тундре. Заболеешь — лечить некому.

Пастухи и теперь кочуют со стадами по тундре, иначе нельзя. Но семья может оставаться в теплом бревенчатом доме, в поселке, где есть не только школа и больница, но и жаркая баня, и кино, и библиотека.

Зимой ребята живут чаще всего в школах-интернатах, только на каникулы приезжают в родной дом. Любят они вольный воздух тундры, ее просторы, ее суровую, но милую для них природу. Тоскуют, когда по окончании школы приходится ехать в большой город учиться. И с радостью возвращаются обратно в тундру, чтобы строить поселки, новые жилые дома, школы, библиотеки. Или же возвращаются они докторами, ветеринарами, учителями. А может, и летчиками.

Летают над тундрой летчики-ненцы. А старики, задрав голову, следят за серебристой птицей, послушной в руках их сыновей и внуков, и думают: давно ли детьми ездили они на нартах по тундре, а вот теперь вишь куда забрались! Высоко-высоко, туда, где так же, как и тысячи лет назад, сияет Полярная звезда — звезда оленеводов и охотников.

Знойный летний день. В разогретом солнцем сосновом бору светло и весело. Под ногами лежит белый ягель — олений мох, красивый, как ковер. Тут и там среди сосен встречаются березы. Деревья, открытые солнцу, далеко отстоят друг от друга, и потому крона у них поднимается прямо с земли.

Человек с ружьем за плечами идет по лесу. Охотник? Нет, скорей его можно назвать «охотником без ружья», хотя ружье на всякий случай и висит у него за плечами. Это ученый — натуралист, биолог, — его дело не истреблять животных, а наблюдать за ними. В лесу он как у себя дома. Мягко ступая по ягелю, он видит, как по белому лишайнику разбежались во все стороны тропинки, и знает, кто их протоптал.

Вышел ученый сегодня из дому очень рано, а теперь уже десятый час вечера. Закуковала кукушка, и ученый вспомнил, как еще ребенком он всегда спрашивал у нее: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?» Про это он вспомнил, а почему так поздно кукует дневная птица, этому нисколько не удивился. Почему?

В лесу по-прежнему светло и весело. Вдруг совсем близко камнем упала на свою жертву дикая хищница — сова. И опять-таки человек не удивился, почему она вылетела на охоту, когда так светло.

Сегодня у натуралиста на редкость удачный день — столько интересного удалось подсмотреть в лесу, на реке. Он видел, как бобриха, держа в зубах детеныша, переплывает с ним речку, — видно, «перевозит» его в новый домик. И он вспомнил про одного замечательного «кругосветного путешественника» — бобра, который несколько лет искал здесь по всему заповеднику подходящий участок для постройки своего дома. Теперь-то он, видно, прочно устроился в ручье под названием «Майяврийок», что в переводе значит «Ручей бобрового озера».

Но почему этому бобру-путешественнику пришлось так долго искать место для жилья? И почему днем вылетают на охоту совы? И кто протоптал тропинки в белом ковре красивого, нарядного светлого леса?

Ответ на это один: мы с вами на Кольском полуострове, к югу от озера Имандра, в Лапландском заповеднике. А там бывает полярный день. А там растут прекрасные леса, полные всякой дичи. Правда, это лишь остатки прежнего, не истребленного людьми леса, потому-то его и объявили заповедным В холодные ветреные зимы спускаются из горной тундры дикие олени — только в этом заповеднике они и сохранились в диком виде. На всем Кольском полуострове олени протоптали тропинки в лесу, вернее — проели. В ненастье они спускаются с гор: в лесу и ягель есть и защита от ветра. Заново пришлось расселяться и бобрам, потому что в старые времена промышленники безжалостно уничтожали животное с прекрасным дорогим мехом. Бобров привезли из Воронежского заповедника, и они здесь, на Кольском полуострове, почувствовали себя совсем как дома.

А самое интересное то, что вся природа Лапландского заповедника со множеством разных птиц и зверей отлично чувствует себя за Полярным кругом. Все здесь цветет и зеленеет, и семейство бобров с каждым годом увеличивается, и натуралистам, которые живут там и наблюдают за поведением животных в природных условиях, летом сплошное раздолье: несколько месяцев стоит полярный день!

А теплынь-то какая! Бывает иной раз так жарко, как летом в Москве. Вот вам и Заполярье! Зато осень здесь ранняя: сентябрь. А в ноябре уже стоит настоящая зима. В декабре наступает полярная ночь, но все же солнце показывается от десяти утра до двух пополудни. В это время белочки и другие зверушки осторожно выходят из своих теплых гнезд, чтобы покормиться.

Зима здесь не слишком холодная; может, немного холоднее нашей, подмосковной. Худо, если налетит ветер с Атлантики и принесет с собой холодные дожди, тогда скапливается много воды поверх льда на реках и озерах, снег оседает и образуются проталинки, а по вечерам вспыхивают зарницы. Но ветер поворачивает, и снова все замерзает. Зима берет свои права.

Самое худшее время года здесь — весна. Она часто опаздывает, а если и придет вовремя, то, словно спохватившись — ах, мол, что я наделала! — уступает место зиме, так что снегу наметает целые сугробы. Хуже всего наст — тонкая корка льда на снегу, — от него больше всего страдают лоси. Под их тяжестью лед проваливается, и осколки ранят ноги животных.

Но кончается и неверная, холодная весна, приходит наконец лето. Птицы на все лады распевают свои песенки, кукушка, перепутав день и ночь, кукует и кукует, тихо плещутся синие озера, а в речных струях серебрится форель.

Вот вам и Заполярный круг! А вы говорите!

Морянка! Морянка!

Из конца в конец поморского села пронеслось это долгожданное слово: морянка! Ветер с моря, попутный для поморских ладей, которые возвращаются с промысла. Осенью 1743 года что-то долго не было попутного ветра, и родные измучились, ожидая своих кормильцев. И вдруг радость: задула морянка.

Наконец-то! Стало быть, готовься встречать «ветреных гостей» — так называли поморы тех, которых приносил попутный ветер.

Ребятишки веселой гурьбой мчатся к тесовой колокольне, вихрем взлетают по крутой лестнице на самый верх и всматриваются в речную даль из-под руки. И вот уже веселый хор ребячьих голосов разносится по всему селу: «Матушка-лодейка наша, деревенская, чап-чап-чебанит!» — значит: плывет. И все село бежит встречать долгожданных гостей на берег. И тянутся ладьи одна за другой, и жены со слезами радости причитают: «Красавцы вы наши небесные, не ждали вас, не гадали, а сталось так, что по-вашему, а не по-нашему!»

Во многих дворах уже топятся бани, хозяйки весело хлопочут в доме, возле печей. Промышленник, когда бы ни вернулся домой — днем ли, ночью ли, — первым делом идет в баню и долго с наслаждением парится. А потом вся семья, от мала до велика, садится за стол, и пойдут разговоры да расспросы. Шутка ли, с самой ранней весны до поздней осени не видались, ничего друг о друге не слыхали! С улицы видно, как весело в тех счастливых семьях, где уже дождались своих кормильцев: все окна светятся!

Но темно в просторном доме кормщика Алексея Химкова. Весной ушел на промысел сам хозяин и старшего сына с собой взял, дома оставил жену с двумя младшими ребятишками. Беспокойно на сердце у жены кормщика. Проводила она своих далеко, на Шпицберген, китов промышлять. Почитай, все односельчане уже вернулись домой, а их все нет да нет. И промысел опасный, и путь осенний по морю не легок. Над головой мрачные тучи гуляют, день и без того короток стал, а тут он еще короче кажется. Случалось — и не раз, — погибали ладьи возле самого Архангельска, куда все на ярмарку торопятся, всякое бывало… «Время сейчас позднее, — размышляла жена кормщика, — да и ярмарка, поди, кончается, а моих-то все нет и нет…»