«ANIMI LIMINA24» — написал официант за его спиной, отчего-то перейдя на латынь. Кажется, что-то про душу.

— Это неизбежно ведет к взрывному росту энтропии системы, — продолжал профессор, — то есть к хаосу. Сейчас нас спасает суточный цикл, обнуляющий большую часть нарушенных причинных цепочек, но это лишь до тех пор, пока на этот счет существует ментальный консенсус большинства горожан. То есть, пока люди знают, что это так. Какую-то относительную стабильность нашему миру придает только инерционность человеческого мышления. Помните. Антон, я спрашивал вас про кружку?

— Что-то припоминаю…

— Что будет, если я разобью вашу любимую кружку?

— У меня не будет кружки, я полагаю.

— Только если я сделаю это у вас на глазах. Если же вы не будете знать, что ваша кружка разбита, то, придя утром на работу, с некоторой вероятностью вы увидите кружку на прежнем месте, ведь вы совершенно точно знаете, что она там, а то, что я ее разбил, никто не видел. И чем более пластичен окружающий нас мир, тем эта вероятность больше. В одной и той же реальности существует одновременно целая кружка и ее осколки, возникла еще одна ошибка причинности.

— Это плохо? — спросило растерянно Анюта.

— Плохо не это, — покачал головой Маракс, — плохо то, что вся наша реальность является плодом ментального консенсуса.

— Я хотел сказать вашим слушателям, Антон, — обратился он ко мне, — что каждый житель города должен быть сейчас крайне осторожен в своих действиях, стараясь минимально нарушать привычный порядок вещей.

— Пожалуйста, горожане, — сказал он в камеру, — не меняйте своих привычек. Ходите в те же кафе, гуляйте теми же улицами, ходите на ту же работу — даже сорт зубной пасты лучше не менять! Рутина — последний клей нашей реальности. Может быть, это позволит нам продержаться до тех пор, пока это все не закончится.

«In girum imus nocte ecce et consumimur igni» — было написано теперь мелом на черной доске. Я не заметил, когда появилась надпись и куда делся официант-бармен.

— Проф, вы же знаете латынь? — спросил я его.

— Немного, — удивился вопросу Маракс.

— «Ин гирум имус нокте ессе етконсумимур игни» — что это значит?

— «Мы кружим в ночи и нас пожирает пламя», — ответил он. — Известный палиндром, приписываемый Плинию. А что?

— «На честном слове и на одном крыле…» — пропел я задумчиво. — Забавненько…

— Мы начинаем наш дневной эфир, с вами снова Радио Морзе и Антон Эшерский. Если бы сегодня было двадцать восьмое ноября, мы бы отметили Всемирный день милосердия. Милосердие — индикатор сытости. Тигр живет в одной клетке с овцой при одном условии — тигра не забывают регулярно и досыта кормить. Если окружающие не сожрали вас прямо сейчас — значит, им просто уже не лезет. Это и есть милосердие. Подождите немного, рано или поздно они проголодаются…

Вернувшийся с обеденного перерыва Чото интенсивно жестикулировал за стеклом, привлекая мое внимание, я пустил музыку и вышел.

— Что такое, коллега? Пожар? Наводнение? Инопланетное наше… Ах, ну да, нашествие уже было. Тогда что?

— Ты в курсе, что в городе закрыты все магазины?

— Нет, я не любитель шопинга.

— В новости это ставить, как думаешь?

— Не спеши. Готовь пока обычный блок, я схожу, гляну.

Чото зашуршал распечатками, а я вернулся к микрофону.

— Тридцать первого октября мы бы отмечали Международный день экономии. Собственно, все, что нужно знать про этот праздник — его придумали в 1924 году банкиры, собравшись на Первый международный конгресс сберегательных банков. С тех пор так и повелось — богатые учат бедных экономить. Обучение платное…

Ну а у нас, дорогие радиослушатели, впереди музыка, новости и снова музыка! С вами Радио Морзе — ничего лишнего!

У супермаркета растерянно толпились люди. Немного, человек тридцать — но лиха беда начало. На стекле с обратной стороны висела лаконичная табличка — «Закрыто», за дверями мрачно слонялись трое охранников.

— Глядь, и здесь! — сказал подошедший мужчина. — Я уже все объехал.

— Неужели все закрылись? — спросил я.

— Да, глядь, сцк, все, глядь! — зло ответил он. — Супермаркеты с утра не открылись, а остальные позакрывались к обеду.

— Я видела! — эмоционально заявила растрепанная полная дама в кудряшках. — Я в гастроном зашла, а за мной ввалились какие-то отморозки с битами и сказали, что торговля закрывается. А кто, мол, не понял намека, тому сейчас кассу разобьют. То есть сначала кассу…

— И что, закрылись? — спросил кто-то.

— Ну да, — подтвердила кудрявая, — вышел Сергей Никитич — владелец-то, — с телефоном, и вид у него был такой, как будто говна наелся. «Закрываемся», говорит и на телефон показывает. И даже то, что уже в корзину набрала, не пробили!

— Не работает ларёк, потому что Рагнарёк, — сказал я сам себе и, отойдя в сторонку, набрал Славика.

«Абонент занят, перезвоните или дождитесь завершения разговора», — я прослушал это раз пять. Надо же, какой он стал популярный! Но дозвонился в конце концов, я упорный.

— Слушаю! — недовольным тоном отозвался Славик.

— Здрав будь, о великий пресс-секретарь!

— Что за… Ах, это ты. Извини, у нас тут инсценировка пожара в борделе во время наводнения. Все на нервах.

— И что у нас внезапно случилось со свободной торговлей товарами народного потребления?

— Свобода ударила ей в голову, — зло ответил Славик. — Городской союз предпринимателей устроил демарш против губернатора. Заявили, что не откроют магазины, пока им не вернут власть в Думе и не отменят, как они выражаются, «диктатуру». Вечером будет митинг «За свободную торговлю», с танцами и буфетом.

— Весело, — ответил я.

— Не то слово! — согласился Славик. — Классический ход с «хлебным бунтом». Мы им, конечно, ласты завернем, но крови они попортят… Ладно, увидимся, мне пора!

«Вот вам, профессор, и рутина…» — подумал я мрачно.

Не успел убрать телефон в карман — он завибрировал. Звонила Анюта.

— Привет, тут Павлика, кажется, сейчас будут бить… — сказала она быстро.

— Предлагаешь присоединиться? Или сами справятся?

— Антон! Я серьезно!

— Ладно, только не лезь его спасать, где вы?

Павлику повезло — они с Анютой приехали снимать видео народных возмущений как раз к тому же супермаркету. Когда я завернул за угол, трое серьезных мускулистых ребят нависли над зажатым в углу у мусорки Павликом. Он уже сидел на асфальте, держась рукой за свежий фингал, и ему что-то многообещающе выговаривали. Анюта задорно кричала «Отстаньте от него, уроды!», но предусмотрительно не приближалась.

— Не такой уж ты крутой, бэтмен! — заржал ближний ко мне нападающий и резко замолчал, получив с правой в ухо. Я не стал вызывать их на честный бой, а быстро подошел со спины и полностью использовал эффект неожиданности, благо Анины взвизги отлично заглушили мои шаги. Насколько хороши они были, осталось неизвестным — у них просто не было шанса себя проявить.

— Ну что, довыеживался? — спросил я Павлика, когда мы покинули место происшествия.

— Вообще-то, — ответил он мрачно, приложив к быстро опухающему лицу бутылку с холодной минералкой, — это ты довыеживался.

— Они его за тебя приняли, Антон, — пояснила торопливо Анюта, пока я не поправил ему за хамство симметрию лица.

— И чего хотели? — заинтересовался я.

— Сломать две руки за одну обещали, — пожаловался Павлик. — Типа я знаю, за что.

— И еще сказали, что такой пиздобол, как ты, и без рук обойдется. Языком умываться сможет, — ехидно добавила Анюта лишних, на мой взгляд, подробностей. Я и так догадался, кто у нас такой мстительный. Видать, на фоне торгового демарша Димасиков папа снова почувствовал себя царем горы. Кажется, я становлюсь горячим сторонником губернатора. Аве, Цезарь!