– Это единственный дом в каньоне, – сказала она.

– В каком каньоне?

– Боюсь, вряд ли у него есть название.

– Ну, ты и скажешь! У каждого каньона есть название.

– Единственное, что я могу сказать, он находится где-то между каньонами Холодных Вод и Почестей. Честно говоря, пока я ехала туда вслед за Джерри, я немного потеряла ориентиры. Он ведь мчится как дьявол. А ты же знаешь, я плохо ориентируюсь на местности.

– А кому принадлежит дом?

– В данный момент там практически никто не живет. Только старая прислуга. На первый взгляд кажется, что он построен в пятидесятые. Возможно, раньше. Но в нем нет ничего, к чему ты привык в быту. Я попрошу Марко перевезти туда кое-что из твоей мебели, чтобы ты чувствовал себя комфортно. С другой стороны, это именно то, что нам сейчас нужно. Кстати, мне в офис звонила мисс Бош. Она довольно дерзко говорила с Сойером. Эта дамочка вбила себе в голову, будто ты на Гавайях крутишь роман с какой-нибудь восходящей кинозвездой.

– Пусть думает, раз ей так хочется.

– И тебе все равно?

– Сейчас – да.

– Ты уверен, что не хочешь ее видеть?

– О боже! Ее? Нет, Максин. Я не хочу ее видеть.

– Она была очень огорчена.

– Потому что рассчитывала с моей помощью получить роль в «Бойце».

– Ладно, хватит об этом. А если она еще раз позвонит?

– Скажи ей, что она права. Что я действительно сейчас на Гавайях и трахаю в задницу какую-нибудь покладистую сучку. Имя выбери на свое усмотрение.

– А теперь загляни сюда, – Максин протянула ему конверт.

– Что это?

– Фотографии твоего Убежища.

Он взял их в руки.

– Думаю, это вполне подойдет, – произнес он, едва одаривая взглядом фотографии.

– Боюсь, они не слишком удачные, – начала Максин. – Такой поганый фотоаппарат. К тому же шел дождь. Но общее впечатление все-таки можно получить.

– С виду дом кажется большим.

– Как говорит Джерри, такие дома называли раньше «дворцами грез». Ими владели богатые кинозвезды. Хотя он довольно дешевый, в нем много пространства. Большая спальня хозяина выходит окнами на каньон. Ты сможешь из ее окон увидеть Сенчери-Сити, а в ясную погоду, возможно, даже океан. Гостиная размером чуть ли не с бальный зал. В каждый уголок интерьера вложено очень много любви. Все внутреннее убранство, вплоть до дверных ручек, когда-то было вершиной моды. Теперь, конечно, устарело. Потолок башенки расписан фресками. Как сказал Джерри, с него смотрят вниз лица известных кинозвезд. Я никого не узнала. Вероятно, они снимались в немом кино.

Максин замолчала, ожидая услышать, какое впечатление на Тодда оказали фотоснимки, но тот продолжал разглядывать их молча.

– Ну? – не выдержала Максин. – Что, приглянулся тебе Старый Голливуд?

– В принципе все нормально. Но тебе не кажется, что я похож на него?

– На кого?

– На Старый Голливуд.

Джерри Брамс снимался в детских ролях в кино в конце тридцатых годов, когда был еще ребенком, а с наступлением половой зрелости его артистическая карьера резко пошла на спад. «Наиболее выразительным», говоря его словами, Джерри был в возрасте девяти-десяти лет, после чего детское очарование постепенно угасло. Тодд всегда воспринимал Брамса с немалой долей иронии: чрезмерно вьющаяся белая шевелюра, неестественный английский выговор и откровенный цинизм по отношению к той профессии, к которой он некогда стремился.

Но Джерри, несомненно, знал Голливуд. Он жил и дышал его скандалами и грандиозными успехами, он больше, чем кто-либо другой, мог рассказать о Золотом веке Голливуда, который совпал – что было совсем не удивительно – с годами его артистической карьеры. Познания Брамса в области кино тех лет можно было назвать энциклопедическими, в чем Тодд имел возможность убедиться еще три года назад, когда с помощью Джерри подыскивал себе новый дом. Не прошло и двух недель, как Брамс, разведав обстановку, пригласил Тодда вместе с Максин на грандиозную экскурсию, с тем чтобы показать места, которые, на его взгляд, могли приглянуться кинозвезде. Тодд не выносил болтовни Джерри и поэтому не хотел ехать, но Максин настояла.

– Если ты откажешься, его удар хватит, – сказала она. – Ты же знаешь, как он тебя боготворит. Не говоря уже о том, что он, возможно, подыскал что-нибудь стоящее.

Словом, Тодд согласился. Организованная Брамсом поездка превратилась в развлекательное турне, которое обычно устраивают для высоких персон (хотя, если рассудить, именно таким и был Тодд Пикетт). Джерри даже нанял носильщика, который сопровождал их с корзинкой шампанского и икрой – на случай если кумиру захочется устроить по дороге пикник. Кроме того, он прихватил карту города, на которой тщательно вычертил предстоящий маршрут. Поначалу они спустились к Колонии Малибу, после чего сделали крюк к Бел-Эйр и Беверли-Хиллз, потом полюбовались прелестями Хенкок-Парка и Бренвуда. Джерри рассчитал путь таким образом, чтобы продемонстрировать свои познания по части мест проживания бывших светил Голливуда. Они проехали мимо Соколиного Логова на Белла-драйв, которое в зените своей славы построил Валентино. Посетили дом, стоявший на подъезде к каньону Бенедикт, где много лет жил Гарольд Ллойд. Проехали мимо Розового дворца Джейн Мэнсфилд, на редкость претенциозного и безвкусного, а также мимо дома, в котором во время медового месяца обитали Мэрилин Монро с Димаджио. Посетили бывшие гнездышки таких звезд, как Джон Бэрримор («В нем до сих пор пахнет алкоголем», – заметил при этом Тодд), Рональд Колман, возлюбленная Херста Мэрион Дэвис, Клара Боу, Люсиль Болл и Мэй Уэст. Далеко не все дома были выставлены на продажу и открыты для осмотра. Между тем Джерри пытался подыскать для Тодда жилище по соседству с домом знаменитости. Некоторые особняки внешним видом нисколько не соответствовали своей прославленной истории, однако Брамса, казалось, это обстоятельство совсем не смущало, возможно, он этого даже не замечал. Проживавшие в этих краях легендарные особы, чьи имена олицетворяли элегантную и роскошную жизнь, делали его слепым к зачастую царившей вокруг разрухе. Словно паломник, наделивший ореолом святости эти места, Джерри с такой нежностью говорил о некогда обитавших тут людях, что Тодд был чрезвычайно тронут.

Четыре или пять раз за экскурсию Джерри просил водителя подъехать к тому или иному месту, чтобы Максин и Тодд, выйдя из лимузина, могли полюбоваться открывающимся пейзажем, после чего вручал фотографию той же местности, но снятой шестьдесят или семьдесят лет назад, когда она смотрелась как песчаная, поросшая кактусами пустошь. Для Тодда поездка оказалась весьма познавательной. Прежде он никогда не задумывался над тем, насколько молодым городом был Лос-Анджелес и какой наносной была, по сути, его внешность. Зеленая растительность была столь же искусственной, как и штукатурка на стенах домов, а сам город представлял собой огромное скопище фальшивых и недолговечных строений. Стоило бы насосам прекратить подачу воды, как этот зеленый мир с его роскошными особняками и прочими изысками очень скоро бы вымер.

Тогда Тодд не сумел сделать выбор среди предложенных Джерри многочисленных вариантов, что, возможно, было к лучшему. В конце концов, он остановился на доме в Бел-Эйр, который впоследствии подверг существенной реконструкции. Как заметил Джерри, в данном особняке никогда еще не проживали легендарные личности – под этими словами Брамс явно подразумевал, что Тодд уже присоединился к легендарному пантеону.

Как только Пикетт одобрил предложенное ему прибежище в горах, Марко взял на себя основные хлопоты, связанные с переездом. На подготовку ушел целый день – все это время Тодд сидел в прибрежном доме в Малибу и созерцал отражение собственного забинтованного лица в оконном стекле, забрызганном каплями дождя. Благодаря обезболивающим лекарствам, которые прописал Берроуз, Тодд практически не ощущал физической боли, однако даже препараты из поставок Банни не могли избавить его от постоянного давления, которое он испытывал от марлевых повязок и бинтов на лице. Тодд содрогался при одной только мысли, что с отголосками этого чувства ему, возможно, придется жить до конца своих дней; во всяком случае, он неоднократно слышал, что некоторым жертвам пластической хирургии, которым не повезло куда сильнее, чем ему, так и не удалось вернуть утраченное. Пикетту казалось, что он совершил непоправимый поступок, и это повергало его в еще больший ужас. Однако жалеть о содеянном не имело никакого смысла. У него не было другого выхода, кроме как: положиться на Бога и молить его о том, чтобы поскорее вылечить «неизбежные осложнения после операции», как назвал это Берроуз, и чтобы лицо его вновь стало целым и невредимым, как прежде. Он уже не надеялся вернуть своему лицу молодость, а мечтал лишь о том, чтобы обрести прежний, знакомый облик Тодда Пикетта с его складками и мелкими морщинками.