– Обожаю подобное дерьмо, – довольно усмехнулся Тодд.

– Люди любят делиться своими проблемами, – пожала плечами Тэмми.

– И уж конечно, они писаются от счастья, что попали на экран. Пятнадцать минут на них глазеют миллионы.

– Вы тоже любите, когда на вас глазеют миллионы, разве нет?

– В моем распоряжении больше, чем пятнадцать минут.

– Я не хотела вас обидеть. Мне правда интересно, нравится ли вам быть в центре внимания.

– Конечно нравится. Покажите мне человека, который бы это не любил. Когда официант в ресторане впервые узнает тебя или кто-то за соседним столиком посылает тебе бутылку шампанского, чувствуешь себя на седьмом небе… Словно во всем мире ты – самая важная персона…

Тодд осекся. Теперь на экране блистала дочь, детская мордашка которой и в самом деле была отмечена явной печатью порока. Она сообщила, что одевалась и будет одеваться так, как ей хочется. И в конце концов, у кого она научилась наряжаться и краситься, как дешевая шлюха? С этими словами она простерла указующий перст в сторону своей мамаши. Та попыталась принять вид оскорбленной добродетели, однако ее прическа, макияж и наряд обрекли эти попытки на поражение. Тодд расхохотался и вернулся к прерванному разговору.

– Сначала ты готов кричать всем и каждому: «Взгляните на меня, я звезда». Но это быстро приедается. И вскоре только и мечтаешь о том, чтобы тебя не замечали и оставили в покое.

– В самом деле?

– В самом деле. Вот если бы известность, словно телевизор, можно было включать и выключать, когда тебе этого хочется. О черт, глядите, что вытворяют эти идиотки! Вот это класс!

Юная особа с наружностью шлюхи вскочила со своего стула и набросилась на мамашу с кулаками. К счастью, охранник был начеку – он подбежал к девчонке и схватил ее. Однако же она так разъярилась, что успела опрокинуть свою родительницу вместе со стулом; мужчина, сдерживавший маленькую фурию, тоже не удержался на ногах, и в результате все трое образовали на полу студии настоящую кучу малу. Тодд продолжал разглагольствовать, взирая на потасовку с нескрываемым удовольствием.

– Бывают дни, когда ты собой вполне доволен, и в такие дни ты вовсе не прочь, чтобы тебя узнавали. Тебе хочется, чтобы все вокруг твердили: «Я так люблю ваши фильмы, я смотрю их все по многу раз». А бывает, тебе хочется побыть самим собой, а все эти любопытные взгляды, будь они неладны, лишают тебя всякой возможности расслабиться. Превращают твою жизнь в дешевое представление. – Тодд указал на экран телевизора – Посмотрите только на этих дурех. Интересно, что они будут говорить своим знакомым, которые увидят этот паршивый балаган?

Несколько секунд Тодд размышлял над этим животрепещущим вопросом, а потом объявил:

– Я-то точно знаю, что они скажут. Они будут с гордостью спрашивать всех и каждого: «А вы видели меня по телеку?» Только это им и важно. Никому и в голову не приходит спросить: «Видели, как я была хороша или как я блистала умом». Их рожи показывали по телевизору – и это главное.

Некоторое время он наблюдал за выходками разошедшихся скандалисток, покачивая головой. Потом обернулся к Тэмми и произнес:

– Я все чаще думаю: может, мне пора покончить с кино? Или кино пора покончить со мной. Может, мне настало время купить ранчо в Монтане и заняться разведением лошадей?

– Правда? – Тэмми наконец оделась и опустилась на неубранную постель рядом с Тоддом: – Вы хотите уйти на покой?

Он рассмеялся.

– А что в этом смешного?

– Скажете тоже, на покой. В тридцать четыре года.

– Я думала, вам тридцать два. В вашей биографии говорится…

– Я скинул себе два года.

– Вот как…

– Но все равно для ухода на покой, как вы выразились, я слишком молод. Тридцать четыре года – еще не старость.

– Это просто щенячий возраст, – торопливо кивнула женщина.

– Просто иногда мне хочется послать весь этот цирк ко всем чертям, – вздохнул Тодд и выключил телевизор. В комнате неожиданно воцарилась тишина.

Через несколько долгих мгновений Тэмми произнесла:

– Так мы с вами будем обсуждать вчерашнее или нет?

Тодд уставился в погасший экран телевизора. Выражения его лица Тэмми не видела, но не сомневалась: сейчас взгляд так же пуст, как и экран.

– Я говорю о каньоне, Тодд, – вновь заговорила она. – Разве нам не надо обсудить то, что произошло в каньоне?

– Да, – проронил он. – Думаю, мы должны это обсудить.

– Вчера вы утверждали, что все происшедшее кажется вам сном.

– Вчера я валился с ног от усталости.

– А сегодня?

– А сегодня, на свежую голову, я понимаю, что каньон и все, что там было, – это реальность. Вчера я нес ерунду.

Он по-прежнему сидел, отвернувшись от Тэмми, словно не хотел, чтобы она видела его смущение; похоже, он чего-то стыдился.

– Вы видели больше, чем я, – продолжала Тэмми. – И, полагаю, вы лучше понимаете, что там творится. Вы ведь наверняка говорили с…

– Да. Я говорил с Катей.

– И что она вам сказала?

– Она сказала, что эту комнату в подвале ей подарили.

– Ей подарил ее Зеффер. Это я знаю.

– Так зачем вы пристаете с вопросами? Судя по всему, вы знаете не меньше моего.

– А Максин?

– Что Максин?

– Ведь это она выбирала для вас дом…

– Да. Она показывала мне фотографии.

– Может, ей тоже что-то известно?

– Максин? – Тодд встал, подошел к столу, взял пачку сигарет, закурил и жадно затянулся. – Максин запихнула меня в этот проклятый дом, а потом заявила, что больше не желает возиться со мной и с моими делами, – процедил он.

В дверь постучали.

– Примите заказ, – раздался голос.

Тэмми распахнула дверь, и в комнату проковылял пожилой коридорный с подносом. Он взглянул на них так гордо, словно раздобыть сэндвичи и кофе ему стоило неимоверных трудов.

– Я просил побольше майонеза, – заметил Тодд.

– Он здесь, сэр, – ответил коридорный и указал на маленький молочник.

– Прекрасно, спасибо, – кивнула головой Тэмми.

Тодд сунул руку в карман джинсов и извлек несколько смятых банкнот. Выбрав двадцатидолларовую, Пикетт, к немалой радости престарелого коридорного, вручил ему купюру.

– Очень вам признателен, – пробормотал тот и исчез в дверях с неожиданным проворством, как видно опасаясь, что этот странный тип в грязных джинсах раскается в своей щедрости.

Тодд и Тэмми набросились на еду.

– Знаете что? – буркнул Тодд с набитым ртом.

– Что?

– Я думаю, мне стоит увидеться с Максин. Поговорить с ней с глазу на глаз. Выведать все, что она знает. Вдруг все то, что мы видели, было подстроено…

– Так позвоните ей прямо сейчас!

– По телефону она не скажет правды.

– Вам лучше знать. Значит, уже были случаи, когда она вводила вас в заблуждение?

– Многократно.

– А где она живет?

– Вообще-то у нее три дома. В Эспене, в Хэмпстоне и в Малибу.

– Ах, она бедняжка, – насмешливо протянула Тэмми, вгрызаясь в кусочек жесткого, как резина, бекона. – Видно, стеснена в средствах. Всего только три дома. Неужели ей хватает?

– Давайте ешьте, а потом мы отправимся к ней.

– Вдвоем?

– Вдвоем. Если нас будет двое, она не сможет рассмеяться мне в лицо и заявить, что у меня крыша поехала. Ведь вы видели все то же самое, что и я.

– И кое-что такое, чего вы не видели.

– Так или иначе, мы заставим ее ответить на наши вопросы.

– А вы правда хотите, чтобы я поехала с вами?

– Я же сказал, так будет лучше, – кивнул Тодд. – Допивайте кофе и поедем.

Катя не стала даром тратить время, оплакивая уход Тодда. Что проку предаваться печали? За долгие годы она пролила немало слез из-за мужчин, которые ее предали. Таким образом она имела возможность убедиться на опыте, что слезами горю не поможешь.

К тому же, вполне возможно, Тодд еще не потерян для нее навсегда; он лишь уехал на несколько часов, вот и все. И вскоре он вернется, робкий, несчастный и виноватый, и будет на коленях умолять ее о прощении. В конце концов, разве она не подарила ему поцелуй? Разве она не занималась с ним любовью в Стране дьявола? Воспоминания об этом не отпустят его никогда.