– Вижу, мне не удалось вас убедить, – сказала она. – Хотя от меня сокрыто выражение вашего лица. Значит, придется вам принять это на веру. Стоит мне прикоснуться к мужчинам вот так, и они начинают выстреливать с прытью шестнадцатилетнего юнца. Даже сам Валентино.

– Валентино?

– Он был голубым.

– Рудольф Валентино?

– Да. А вы разве не знали?

– Нет, просто… он давно умер.

– Да, очень печально, что он ушел из жизни так рано, – заметила она.

Судя по тому, с какой легкостью она произнесла последние слова, ее ничуть не смущало то обстоятельство, что Великий Любовник почил много лет тому назад. Однако, учитывая этот факт, вся ее история превращалась в полнейшую чушь.

– Мы устроили в честь него большой обед, прямо на лужайке. Но две недели спустя он нас покинул. – Катя повернулась ж лицом к камину и убрала кнут в тайник. – Знаю, вы не верите ни слову из того, что я вам рассказала. Произведя кой-какие вычисления, вы сочли это совершенно невозможным. – Облокотившись на каминную полку, она подперла кулаком подбородок. – И к какому же выводу вы пришли? Что я какая-то нимфоманка, вторгшаяся на чужую территорию? Помешанная на сексуальной почве, но в общем безобидная?

– Что-то в этом роде.

– Хмм… – Немного поразмыслив, она добавила. – Со временем вам придется существенно изменить свое мнение. Но не будем торопить события. Я так долго этого ждала.

– Этого?

– Да. Нас вдвоем.

Ее недоговоренность на мгновение озадачила Тодда, но Катя не дала ему развить свои подозрения и, стряхнув налет меланхолии, которая в последние минуты их беседы закралась в ее голос, с прежним энтузиазмом продолжила щекотливую тему:

– А вы когда-нибудь были с мужчиной?

– О боже!

– Значит, были.

Он попался. Отрицать не имело смысла.

– Только… два раза. Или три.

– Но точно не можете вспомнить.

– Ну ладно, три.

– Вам было хорошо?

– Впредь этого никогда не повторится. Если вы к этому клоните.

– Почему вы так уверены?

– Есть вещи, в которых человек всегда уверен, – заявил он, после чего с некоторым сомнением добавил: – Или нет?

– Даже гетеросексуальные мужчины подчас представляют себя в обществе себе подобных. Разве не так?

– Ну…

– Хотя, возможно, вы исключение из этого правила. Возможно, вы тот, на которого каньон не наложил своего отпечатка. – Она вновь направилась к Тодду. – Но не будьте так самоуверенны. Из всего можно получать наслаждение. Возможно, вам следует позволить, чтобы на какое-то время все взяла в свои руки женщина.

– Вы говорите о сексе?

– Валентино клялся, что он любит только мужчин, но когда я взяла в руки…

– Он вообще вел себя как озабоченный мальчишка.

– Скорее как младенец. – Она протянула руку к груди и стиснула кончиками пальцев сосок, будто предлагая Тодду пососать из него молоко.

Он знал, что разумнее было бы не показывать своих чувств перед этой женщиной. Если у нее и вправду было какое-то психическое отклонение, то всплеск эмоций лишь подзадорит ее. Однако сдержать себя Пикетт не мог. Представив, что ее сосок находится у него во рту, он тотчас ощутил, как рот наполняется слюной, и от этого невольно отшатнулся на полшага назад.

– Не следует допускать, чтобы разум стоял на пути между вами и вашим телом. – Она опустила руку. Набухший бутон ее груди ярко обрисовывался под тонкой тканью платья.

– Я лучше знаю, что нужно моему телу.

– В самом деле? – изобразив неподдельное удивление, переспросила она – Знаете, чего оно хочет? Вам известны все подспудные его желания? Вплоть до самых низменных?

Пикетт ничего не ответил.

Она нежно взяла его за руку; ее пальцы были холодными и сухими, а его – липкими.

– Чего вы боитесь? – спросила она. – Уж конечно, не меня.

– Я не боюсь, – заявил Тодд.

– Тогда идите ко мне, – сухим тоном произнесла она. – Я сама разберусь, чего вы хотите.

Не встретив сопротивления с его стороны, Катя притянула Тодда ближе к себе и медленно провела руками по его груди снизу вверх.

– Вы большой мужчина, – пробормотала она.

Ее пальцы уже достигли его шеи. Что бы эта женщина ни пыталась ему внушить насчет его желаний, Тодд знал, чего хотела она: увидеть его лицо. И хотя часть его сознания сопротивлялась этому ее желанию, другая, гораздо большая, жаждала уступить, к каким бы последствиям это ни привело. Тодд позволил Катиным рукам добраться до подбородка, позволил задержаться им на липкой ленте, которая поддерживала бинтовую маску, чтобы та не соскальзывала с пораженных мест.

– Можно? – спросила она.

– Именно за этим вы сюда пришли?

Губы ее чуть подернулись улыбкой – весьма двусмысленной улыбкой. Катя потянула за ленту, и та поддалась ей почти без усилий. Тодд почувствовал, что бинты ослабли. Еще одно движение – и уже ничего нельзя будет исправить. Уставившись на женщину во все глаза – в этот долгий миг, предваряющий ее решающий жест, – Пикетт задавал себе один вопрос: отвергнет она его или нет, когда увидит опухшее, с многочисленными шрамами лицо. На ум ему сразу пришла сцена тихого ужаса, которая не раз являлась его внутреннему взору с тех пор, как Берроуз закончил творить над ним свое грубое дело. Устрашившись видом его лица, Катя Лупеску – живое воплощение многократно представляемой им героини – в отвращении шарахается прочь от того, что некогда возбуждало ее любопытство. Он же, чудовище, будучи не в силах вынести презрение дамы и охватившую его ненависть к себе, приходит в неконтролируемое бешенство…

Но отступать было слишком поздно. Катя уже снимала бинтовую повязку, аккуратно отделяя ее от поврежденной кожи.

Его обнаженное лицо ощутило ночную прохладу воздуха, но еще большей прохладой повеяло от испытующего взгляда Кати. Бинты упали на пол. Теперь он чувствовал себя таким уязвимым, каким еще никогда не был в жизни, – куда уязвимее, чем в самых страшных кошмарах.

Она не ужаснулась. Не вскрикнула и даже не вздрогнула. А просто уставилась на него ничего не выражающим взглядом.

– Ну? – не выдержал он.

– Конечно, ваше лицо превратили в кашу. Но это заживет. И если для вас хоть что-то значит мое мнение, скажу, что все закончится хорошо. И далее очень хорошо.

Улучшив ракурс, Катя стала всматриваться в его лицо более подробно. Провела взором вдоль линии скул, потом по изгибу висков вверх.

– Но ваше лицо никогда не будет по-прежнему безупречным, – заявила она.

У Тодда свело в животе. Вот она, горькая правда, которую никто не хотел признавать, даже он сам. Его испортили – возможно, совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы низвергнуть с пьедестала славы. Его замечательное, драгоценное лицо, красота которого превратила Тодда Пикетта в кумира миллионов людей, было непоправимо испорчено.

– Знаю, – заметила Катя, – вы сейчас думаете, что жизнь больше не имеет смысла. Но вы не правы.

– Откуда, черт побери, вам знать? – вскричал он, потрясенный открывшейся ему жуткой правдой и одновременно взбешенный откровенностью Кати.

– Потому что я видела всех великих звезд в мрачные минуты их жизни. Поверьте, даже самые сильные из них, когда их карьера подходила к концу, пожимали плечами и говорили: что ж, выходит, мое время прошло.

– И что с ними было потом?

– Прислушайтесь к себе! С потерей славы жизнь не кончается. Конечно, это будет другая жизнь, к которой нужно приспособиться. Но у людей всегда есть возможность обрести очень хорошую жизнь…

– Не желаю я этой хорошей жизни. Хочу жить, как жил.

– Увы, это невозможно, – просто ответила ему Катя. Слишком давно Тодду никто не говорил, будто бы что-то ему не по плечу. Очевидно, поэтому ее заявление возымело на него столь сокрушительное действие. Гнев охватил его внезапно. Схватив женщину за запястья, он резко отстранил ее руки от своего лица и едва поборол в себе желание ее ударить, чтобы навсегда выбить из Кати эти глупые слова.

– Вы сумасшедшая! – в ярости выкрикнул он.