— На чем основан такой экстремальный градус оптимизма? — не без скепсиса отозвался Беньямин. — В жизни обычно все наоборот, сроки всегда оказываются шире и дальше, чем хотелось бы.

— Я понимаю и заранее закладываю такую возможность. В любом случае, сначала сделаем полный расчет бюджета и продумаем сколько, куда и кому продавать. Вы поймите, мы можем сколотить свой клан-корпорацию! Вот главная цель!

— И она более чем достойная, — счел нужным поддержать воспитанника Зимин. — Если смотреть на твой старт, то разгон взят хороший, главное: выбирать задачи по силам и на крутых поворотах не споткнуться и не вылететь с трассы.

— Отлично это понимаю. И в скором времени уже предъявлю первые цифры.

— Посмотрим, повторюсь, можешь на меня рассчитывать.

— А мне как-то сомнительно. Нет, я вижу своими глазами этого вундеркинда, ставшего в семнадцать лет капитаном рейдера. И понимаю, что он сильный одаренный. Слышу, как взросло и здраво он рассуждает. И знаю теперь, наследником какого состояния он является. Но сейчас речь не за ОЗК, а за конкретный гешефт, созданный вот этой светлой головой и этими молодыми руками.

— Так мы будем рядом. Где надо поможем, где надо прикроем, а где надо и подскажем.

— Это да. Но в столицах такие хищные рыбы в мутной воде шныряют, что мое вам почтение. И к слову, а где эти зловредные родственнички нашего Марта сейчас?

— Вот вы и займитесь этим вопросом, Семен Наумович. Разузнайте все, соберите сведения и держите их под присмотром…

В середине ноября у графини Оссолинской приключился неожиданный и жестокий приступ осеннего сплина. Что было тому причиной — затянувшаяся штормовая погода и сырость, охватившие Лазурный берег, или успехи русской армии на Дальнем Востоке, — не смогла бы сказать и она сама, если бы решилась на такой необъяснимый порыв откровения даже наедине с зеркалом. Вот и сегодня миледи с самого утра почти неподвижно сидела в своем любимом широком кресле и без конца курила, потягивая через длинный слоновой кости мундштук тонкие ароматные пахитоски [1].

— Ваша сиятельство, вот ваша почта.

— Оставь и можешь идти, — не скрывая безразличия, еле слышно распорядилась она, продолжая угрюмо смотреть на пылающие в камине поленья и кутаясь в широкие полы подбитого мехом шлафрока [2].

— Простите, миледи, и еще вас просят к телефону, — позволил себе нарушить приказ слуга.

— Кто это, Джеймс?

— Не назвались, но произнесли кодовое слово.

— Даже так? Ну хорошо, соедини и не смей подслушивать.

— Как можно, ваше сиятельство, — с видом оскорбленной в лучших чувствах невинности произнес в ответ камердинер.

— Ну-ну, знаю я вас, крапивное семя… Поди прочь и закрой двери.

Но прежде чем взять трубку, старая графиня достала из секретера лист бумаги и карандаш, приготовившись записывать. Такие замысловатые меры безопасности имели свои причины. Оссолинская давно и прочно не доверяла любым средствам связи и уж тем более телефону, который подслушать легче легкого, а то, что за ней наверняка осуществляют надзор даже здесь, на ее собственной вилле на Лазурном берегу, она как старый и убежденный параноик ничуть не сомневалась.

— Слушаю.

В трубке раздался негромкий голос, который принялся ровно и без эмоций диктовать бессвязную череду цифр и букв. Закончив, он так ничего и не сказав, отключился.

Теперь следовало дешифровать текст послания, применив ключ, известный во всем мире двоим: ей самой и ее внуку — Анджею.

Закончив с работой, старая графиня некоторое время задумчиво сидела в кресле, трижды перечитывая получившийся текст, а затем сожгла лист, скомкав и бросив в огонь. Дождавшись, пока бумага прогорит до конца и обратится в пепел, она вернула книгу, являвшуюся ключом в этот раз, на полку, заодно расставив и еще с дюжину томов, взятых ею для соблюдения пущей конспирации.

Затем она разобрала пришедшую корреспонденцию и среди многих совершенно бесполезных писем обнаружила важное известие.

— Значит, крысеныш все еще жив. И даже стал капитаном. А теперь направляется в столицу. Положительно, этот дурак ни на что не годен, –невысоко оценила деловые и умственные способности своего единственного сына Нина Ивановна. — Что ж, значит, придется все делать самой. И довести начатое до конца!

Оссолинская нажала кнопку звонка. Спустя недолгое время на пороге появился ее камердинер.

— Джеймс, собирай вещи, мы едем в Петербург.

— Осмелюсь спросить, насколько длительным будет пребывание в России?

— Думаю, мы вернемся сюда не раньше чем через пару месяцев.

[1] Шлафрок — (нем. Schlafrock, также шла́фор, шлафо́рк) — в XVIII—XIX веках просторная мужская и женская домашняя одежда. В России с XVIII века вслед за французской модой в «парадном неглиже» — нарядно выглядевших шлафроках — мужчины принимали дома гостей, прибывавших с неофициальным визитом. Женщинам по правилам хорошего тона дозволялось появляться в шлафроках на людях только в первой половине дня, занимаясь хозяйственными делами.

[2] Пахитоса — Род дамских папирос: соломинка, набитая табаком.

Столица Империи встретила «Ночную Птицу» неприветливо. Снижаясь с пяти тысяч, где ярко и морозно сияли в черноте космоса звезды, они, идя по глиссаде, пробили сплошную, низкую облачность и прямиком угодили в метель. Температура чуть ниже нуля, густая белая пелена, подсвеченная фонарями и посадочными огнями аэродрома.

Видимость сразу упала до минимума, работать пришлось исключительно по приборам и через «сферу». Снежная каша, налипая на корпус и винты, мгновенно превращалась в лед под порывами сильного, все вымораживающего арктического ветра.

Все это мало способствовало удачной и безопасной посадке, о чем их честно предупредил диспетчер. Согласно полетному плану Колычев должен был привести свой корабль в Кронштадт на знаменитое «Бычье поле», но там с погодой оказалось совсем худо. Так что волей-неволей пришлось садиться в Гатчине.

Там приватирский корабль встретили не то чтобы радушно, но место под стоянку выделили, о правилах поведения на старейшем аэродроме империи предупредили, после чего всей команде оформили пропуска. Благо, та оказалась не велика.

К слову, с оформлением документов получилась забавная история. Единственным обладателем офицерского чина в их маленьком экипаже оказалась прапорщик Калашникова. Вот ее, не мудрствуя лукаво, и вписали старшей. Все остальные были определены как вольнонаемные члены экипажа и пассажиры.

— Ну и ладно, — отмахнулся Март. — Давайте отправимся в город и приведем себя в порядок. Предстоит много дел.

— А кого оставим на «Птице»?

— Дугина, конечно, — хитро улыбнулся Ким.

— А что это сразу меня? — возмутился механик. — Я весь перелет, можно сказать, от движков не отходил! Мне теперь отдых полагается. Пусть Ибрагим-сан дежурит!

— Ага, храпел громче, чем ГДК! — хмуро усмехнулся Вахрамеев. — Ладно, ваше дело молодое, ступайте отдыхать, а я пригляжу за кораблем.

— Отставить разговоры, — пресек дискуссию капитан. — До восьми ноль-ноль дежурит Ким, его сменит Калашникова. График я подготовлю и доведу до всех завтра не позднее четырнадцати ноль-ноль. Все ясно? Остальные разместятся пока в гостинице для летного состава. Думаю, места для нас найдутся.

Экипаж принял решение начальства без лишних обсуждений, разве что Витька позволил себе долгий взгляд в сторону Марту, мол, вот ты как с лучшим другом… Но Колычев предпочел проигнорировать этой молчаливый укор. Дисциплина на борту — дело святое. Как ни крути, а командир воздушного судна — деспот и самодур в любом варианте. Ну, если только он не тряпка…

Прихватив чемоданы и баулы с личными вещами, поплотнее завязав шарфы, натянув перчатки и застегнув куртки, они пешком двинулись по глубокому снегу, весело хлюпающему, мгновенно превращающемуся в слякоть под подошвами, который в такую пургу никто из аэродромной обслуги и не собирался чистить и убирать. Видимость по-прежнему оставалась околонулевой. Никто не думал их встречать и сопровождать. Так что «сфера» опять выручила, указав дорогу прямиком к небольшому отелю или общаге, тут как посмотреть.