— Да, господин.

— Ничего не понимаю! Никакой итальянской женщины или девушки ни благородной ни худородной я не знаю, и ни одной женщине не обязан жизнью, кроме своей матери.

— Нет, господин, — почтительно, но твердо возразил Эль-Кадур, — без великодушия той девушки тебя уже не было бы на свете, и ты не присутствовал бы при взятии Фамагусты. Твоя рана еще не зажила, и свидетельствует…

— Моя рана? Но ведь мне нанес ее тот молодой христианский рыцарь, который свалил меня с коня, а не…

— Да, господин, именно о нем, то есть о капитане Темпеста, я и говорю.

— Так не женщина же этот храбрец?!

— Да, господин, это именно и есть та благородная венецианка, о которой я говорю, и которой ты обязан жизнью. Она пощадила тебя, а между тем как побежденного ею имела право добить.

— Что ты говоришь! — не то с негодованием, не то с изумлением вскричал молодой турок, мгновенно побледнев больше прежнего и как бы в изнеможении опускаясь возле стола. — Не может быть, чтобы тот молодой храбрец, сражавшийся, как сам бог войны, о котором я читал в старых языческих книгах, была женщина!.. Нет, женщина не могла победить Дамасского Льва!

— Капитан Темпеста не кто иной, как переодетая герцогиня д'Эболи, господин. Клянусь тебе в этом!

Изумление Мулей-Эль-Каделя было так велико, что он несколько времени не мог произнести ни одного слова.

— Женщина! — произнес он, наконец, с нескрываемой горечью и стыдом. — Дамасский Лев опозорен… Мне остается только сломать свою саблю и покончить с собой!

— Нет, господин, — с прежней твердостью возразил араб, — ты не имеешь права лишать свое войско его лучшего украшения и славы. Позора для тебя нет никакого, потому что победившая тебя девушка — дочь и лучшая ученица знаменитейшего в свое время рыцаря по всей Италии.

— Но не отец ее состязался со мною! — со вздохом проговорил Мулей-Эль-Кадель. — Подумать только, что меня сбросила с коня молодая девушка!.. Нет, честь Дамасского Льва погибла навсегда!

— Эта девушка — равная тебе по происхождению, господин.

— Отнесшаяся, однако, ко мне так презрительно!

— Неправда и это, господин. Она никогда не презирала тебя. Это доказывается тем, что в трудную минуту она обращается именно к тебе, а не к кому-нибудь другому.

Глаза молодого турка сверкнули огнем радости.

— Неужели мой противник имеет нужду во мне?.. Разве капитан Темпеста жив еще?

— Жив, но ранен.

— Где же он? Я желаю видеть его.

— Может быть, для того, чтобы убить его? Ведь капитан Темпеста, или, вернее, герцогиня д'Эболи — христианка.

— А кто ты такой?

— Ее преданный раб.

— Раб? А так хорошо выражаешься?

— Ее отец воспитал меня, и я научился…

— И герцогиня послала тебя прямо ко мне?

— Да, господин.

— Уж не за тем ли, чтобы просить меня помочь ей выбраться из Фамагусты?

— Да, но, кажется, и кое о чем еще.

— Она, вероятно, укрывается где-нибудь здесь в городе?

— Да, в одном из подземелий.

— Одна? Разве ей не угрожает опасность в твое отсутствие?

— Не думаю: убежище ее хорошо скрыто, к тому же она там не одна.

— Кто же с ней?

— Ее лейтенант.

Мулей-Эль-Кадель быстро встал, накинул на себя длинную темную мантию, взял со стола пару великолепно отделанных серебром и перламутром пистолетов и сказал:

— Веди меня к своей госпоже.

Но Эль-Кадур, не двигаясь с места и пытливо глядя ему прямо в глаза, твердо проговорил:

— Господин, чем ты можешь доказать мне, что идешь к ней не с целью выдать или убить ее?

Лицо молодого турка вспыхнуло.

— Как? Ты мне не доверяешь? — с негодованием воскликнул он. Затем, подумав немного, добавил уже другим тоном: — Ты прав: она — христианка, а я турок, естественный враг ее религии и племени. Хорошо, мы найдем тут вблизи муэдзина, у которого есть Коран, и я в твоем присутствии торжественно поклянусь над нашим священным писанием, что желаю только спасти твою госпожу, хотя бы ценой собственной жизни. Желаешь ты этого?

— Нет, господин, — ответил Эль-Кадур, — я теперь верю тебе и без клятв. Я, вижу, что Дамасский Лев не уступит в великодушии моей госпоже, герцогине д'Эболи.

— Ты говоришь, твоя госпожа ранена? Тяжело?

— Нет, не очень тяжело.

— А в состоянии она будет завтра держаться на лошади?

— Думаю, да.

— Есть у вас в подземелье какие-нибудь жизненные припасы?

— Кроме кипрского вина и оливкового масла ничего нет. Мулей-Эль-Кадель хлопнул в ладоши, и в след за тем в дверях появились оба негра, с которыми он обменялся несколькими словами на непонятном для Эль-Кадура языке, после чего обернулся к последнему и сказал ему по-арабски:

— Идем. Мои люди догонят нас.

Оба вышли из дома и, перейдя площадь, где встречающиеся солдаты почтительно отдавали честь своему офицеру, направились, не спеша, к городским башням с видом людей, желающих сделать обход вокруг стен. Когда они прошли шагов около пятьсот, их нагнали оба негра, несшие две большие и, по-видимому, тяжелые корзины, с ними бежали и их собаки.

Янычары не осмеливались препятствовать сыну всемогущего паши и спешили очистить ему путь.

Убедившись, что возле башни Брагола нет ни души, араб провел Мулей-Эль-Каделя и его слуг в подземелье. Там все еще горел факел и все было спокойно.

Молодой турок откинул назад полы своего плаща, обменялся вежливым поклоном с синьором Перпиньяно и легкими, быстрыми шагами приблизился к ложу герцогини, которая в это время не спала.

— Привет даме, победившей Дамасского Льва! — воскликнул он с видимым волнением, опускаясь перед ней на одно колено, как делали европейские рыцари, и впиваясь глазами в лицо молодой девушки. — Синьора, — продолжал он, — вы видите во мне не врага, а друга, который имел случай удивляться вашей выходящей из ряда вон храбрости и который не питает никаких злобных чувств за то, что был побежден такой доблестной героиней. Приказывайте Мулей-Эль-Каделю все, что угодно: отныне он видит свое величайшее счастье в том, чтобы спасти вас и таким образом уплатить хотя бы часть своего долга.

Когда молодая девушка увидела опустившегося перед ее ложем на колено своего недавнего противника и выслушала его горячее приветствие, она немного приподнялась на локте и с удивлением воскликнула:

— Вы! Мулей-Эль-Кадель?

— Да, это я. Вероятно, вы, доблестная синьора, сомневались, чтоб я, мусульманин, пришел на ваш зов? — грустно спросил молодой турок.

— Если и было это сомнение, то оно теперь исчезло, — ответила герцогиня. — Да, я действительно думала, что вы не придете и что мой верный слуга… более не вернется ко мне.

Все возможно в такое время и при таких…

— Только не то, чтобы Мулей-Эль-Кадель мог быть так же кровожаден, как Мустафа с его янычарами! — горячо перебил молодой человек. — Они храбры — это верно, зато и свирепы, как азиатские тигры. Я не выходец из диких степей Туркестана или вечных песчаных пустынь Аравии и находился не при одном дворе моего султана. Я бывал и в Италии, синьора.

— Вы видели мою прекрасную родину, Мулей-Эль-Кадель? — с видимым удовольствием спросила герцогиня.

— Видел, синьора, любовался Венецией и Неаполем. Там я и научился ценить цивилизацию и образованность ваших соотечественников, которых глубоко уважаю.

— Мне так и казалось, что вы не должны походить на остальных мусульман, — заметила молодая девушка.

— Из чего же вы это заключили, синьора?

— Да хотя бы и из тех слов, которые вы крикнули вашим воинам, набросившимся было на меня с целью отомстить за ваше поражение. Достаточно для меня было и этого, чтобы понять, с кем имею дело.

Чело молодого турка слегка омрачилось, и из груди вырвался вздох.

— Да, все-таки горько подумать, что я был побежден рукой женщины! — тихо сказал он.

— Нет, Мулей-Эль-Кадель, не женщины, а капитана Темпеста, считавшегося среди храбрых защитников Фамагусты одним из первых бойцов. Честь Дамасского Льва нисколько не пострадала, тем более, что он доказал свое мужество и искусство, сломив старого медведя польских лесов, перед грубой силой которого многие отступали.