— Я многим обязан Мулею-Эль-Каделю, и моя признательность…

— За что? Может быть, ты ему должен? Так я заплачу за тебя.

— Да, должен, и никакие богатства в мире не могут уплатить моего долга.

— Гм! — продолжала турчанка, — Признательность? Ну, мой отец не признавал такого, и я… Однако к делу: или ты согласишься убить ударом сабли, шпаги, чем будет тебе угодно, Дамасского Льва и тогда получишь в дар христианского пленника, или же останешься без него, выбирай любое, эфенди, и помни, что слово Гараджии неизменно.

— А в чем заключается твое второе условие, Гараджия?

— В возвращении ко мне, как только ты доставишь пленника в Фамагусту.

— Тебе это очень нужно?

— Да, эфенди, и я настаиваю на этом. Даю тебе минуту на размышление.

Герцогиня задумалась. Турчанка выпила еще кубок вина и снова уселась в углу оттоманки, не сводя горящих взоров с лица своей собеседницы.

— Ну, что же, надумал, Гамид? — спросила она через минуту.

— Согласен, — отвечал гость.

— Значит, берешься убить Дамасского льва? — обрадовалась турчанка.

— Хорошо, если только, наоборот, он не убьет меня. На лице турчанки изобразилось глубокое волнение.

— Нет, нет, я не хочу, чтобы ты был убит! — вскричала она. — Пожалей хоть ты мое бедное сердце… или все вы, мужчины, — свирепые львы, не знающие пощады?

Если бы герцогиня не боялась выдать себя и не имела дела с женщиной, способной на самые дикие выходки, она громко расхохоталась бы в ответ на эти слова. Но было слишком опасно шутить с такой особой, поэтому умная венецианка сдержала себя и подавила готовый было проявиться взрыв своей веселости.

— Принимаю оба твои условия, — серьезным тоном сказала она, сделав вид, что обдумывает, какое решение принять, хотя это решение сразу возникло в ее уме.

— Следовательно, ты вернешься ко мне? — спросила с живостью турчанка, причем каждый мускул вновь заходил на ее подвижном лице.

— Вернусь.

—  — После того как убьешь Дамасского Льва? Да?

— Да, если ты так желаешь, Гараджия.

— Желаю ли я! Да что же может быть лучше и выше мщения для сердца турчанки?!

По губам герцогини пробежала едва заметная улыбка.

— Завтра утром христианский пленник будет здесь, — возбужденно заявила Гараджия, снова вскочив с места и начиная стремительно ходить взад и вперед по обширному покою.

Герцогиня невольно вздрогнула, и лицо ее покрылось живым румянцем.

— Я сейчас же пошлю на пруды приказание привезти сюда пленника, — продолжала молодая турчанка.

— Благодарю тебя, Гараджия, — только и могла вымолвить герцогиня.

— Иди теперь отдыхать, Гамид, — разрешила причудливая внучка Али-паши. — Уже поздно, и я, наверное, измучила тебя своими россказнями… Иди, мой прекрасный гость. В эту ночь о тебе будет думать Гараджия.

И, взяв серебряный молоточек, она ударила в висевший на стене стальной круг.

— Проведите этого эфенди в назначенный ему покой, — приказала она двум вошедшим невольникам. — Покойной ночи, Гамид!

Мнимый Гамид галантно поцеловал протянутую ему руку и вышел, следуя за невольниками, несшими в руках пылающие факелы.

Спустившись вниз по широким ступеням лестницы, невольники остановились перед дверью в нижнем ярусе здания, отворили ее и предложили герцогине войти в нее. Но лишь только она хотела последовать этому приглашению, как за ней раздался оклик:

— Эфенди!

Герцогиня стремительно обернулась, а негры поспешили снова опустить откинутую было ими перед ней тяжелую занавесь из золотой парчи и выхватить из-за своих голубых шелковых поясов ятаганы, помня строгий приказ своей госпожи охранять безопасность ее гостя.

— А, это ты, Эль-Кадур! — вскричала Элеонора, увидев приближавшегося к ней араба. — Вы можете удалиться, — продолжала она, обращаясь к невольникам, повелительным движением руки заставив их опустить поднятое ими оружие. — Этот человек — мой преданный слуга и привык спать у дверей моей спальни. Идите смело и ничего не бойтесь.

Негры поклонились до земли и удалились.

— Что тебе нужно, Эль-Кадур? — спросила Элеонора, когда шаги невольников замерли вдали.

— Я пришел узнать твои распоряжения, падрона, — ответил араб. — Николо Страдиото не знает, что ему делать.

— Сейчас ничего. Разве только послать кого-нибудь на галиот предупредить матросов быть в готовности к обратному отплытию завтра утром.

— Куда же? — с видимым беспокойством осведомился араб.

— В Италию.

— Так мы покидаем Кипр?

— Да, завтра утром виконт Ле-Гюсьер будет свободен и моя задача будет выполнена.

— Где синьор Перпиньяно и Никола Страдного? — спросила она, вдруг остановившись.

— Помещены в одном из покоев, недалеко от этого, вместе с матросами и невольником Мулей-Эль-Каделя, — поспешил ответить араб.

— Ты должен предупредить их, что мы завтра вернемся на галиот. Ты ничего не узнал относительно намерений Гараджии?

— Нет, падрона.

— Нужно бы послать кого-нибудь на наш корабль, сказать оставшимся там двум грекам, чтобы они удвоили свою бдительность. Если кому-нибудь из взятых нами в плен турок удастся бежать, то нам не уйти живыми из рук Гараджии… Это такая ужасная женщина, что в сравнении с ней и сам дьявол покажется кротким.

— А вдруг ей вздумается проводить тебя к заливу, падрона? Как же мы тогда объясним таинственное исчезновение экипажа шиабеки?

— Ах, да, об этом я еще и не подумала! — вскричала герцогиня, вся побледнев. — Вернее всего, она захочет проводить меня, да еще с сильным конвоем… Есть тут поблизости часовые?

— Не видать, падрона.

— Так позови ко мне Николу Страдного. Пошлю его в залив. Это самый подходящий человек для выполнения серьезного поручения, он хорошо знает здешние дороги… Необходимо, чтобы шиабека исчезла в эту ночь, если мы хотим спастись.

Эль-Кадур поклонился и осторожно вышел из покоя. Через минуту он вернулся и шепнул:

— Нигде не видно ни души. Должно быть, все спят. Да и к чему сейчас часовые и стража в этой крепости, когда здесь более уж не раздается рычание льва святого Марка?..

— Хорошо. Приведи скорее сюда Николу, — приказала герцогиня.

Араб снова неслышно исчез в дверях. Немного спустя перед герцогиней предстал Никола Страдиото, еще не успевший лечь.

— Вы знаете, зачем я вас позвала, Никола? — спросила она у грека.

— Да, синьора, ваш невольник сказал мне.

— Что вы думаете об этом?

— То же, что и вы: шиабека непременно должна быть уничтожена. Нужно вывести ее в открытое море и потопить ее там. Это заставит комендантшу крепости или ее капитанов предположить, что судно снялось с якоря для какой-нибудь экспедиции вдоль берегов.

— А кто отправится предупредить ваших людей на галиоте?

— Один из наших матросов. Это человек ловкий, как обезьяна, и храбрый, как лев, — отвечал грек. — Ему же, кстати, поручу потопить и шиабеку. Он сумеет это сделать лучше меня самого.

— Это как знаете. Лишь бы дело было сделано. А как он выйдет из крепости?

— Выберется как-нибудь, не беспокойтесь. Повторяю — это человек очень ловкий.

— Однако на подъемном мосту, наверное, стоят и по ночам янычары…

— Олао — так зовут моего матроса — по мосту и не пойдет. Здесь, в стенах, еще остались кое-какие незаделанные бреши, и он незаметно выберется через одну из них. Вообще за Олао нечего беспокоиться. Я отвечаю за него.

— Тем лучше… Так вы тоже находите, Никола, что шиабеку нужно уничтожить?

— Да, синьора. Нам это маленькое суденышко совершенно не нужно. Оно может только помешать нам, если мы оставим его при себе… Покойной ночи, синьора. Будьте уверены, все будет сделано, как следует. Через пять минут Олао будет вне крепости.

Когда грек ушел, герцогиня крепко заперла за ним двери и бросилась, как была, не раздеваясь, на пышную постель, воскликнув про себя:

— Итак, завтра я его увижу! Да сохранит его Господь! Ничто не потревожило в эту ночь сладкого сна крепостного гарнизона. Олао, очевидно, выскользнул из крепости, не возбудив ничьего внимания.